зная, что официальная пропаганда и консервативная пресса помогут ей в дезориентации публики. 3 апреля 1939 г. премьер-министр заявил, что в английской внешней политике наступила «новая эпоха» [6].
Термин «революция», «дипломатическая революция» впервые появляется в работах английских авторов уже в 1939–1940 годах. Примечательно, что его сразу же стали употреблять как сторонники Чемберлена, так и те, кто выступал против политики «умиротворения» и мюнхенского соглашения. Так, Д. Купер одним из первых назвал действия правительства в марте — апреле 1939 года «неистовой революцией в английской политике», правда вынужденной «Многие из тех, кто в правительстве неохотно согласился с новой политикой, — замечал Купер, — жаждали вернуться к старой» [7].
Еще более близкое к официальному определение дал известный публицист Н. Энджелл в памфлете «За что мы воюем?». Март 1939 года он называл «самой удивительной дипломатической революцией в современной истории». «Революционные изменения» в политике, отказ от «умиротворения» и возвращение к политике «формирования блока против агрессоров» — так определяли в 1940–1941 годах существо изменений публицист Дж. Макинтош, член парламента С. Кинг-Холл, биограф У. Черчилля Л. Брод [8].
Иную точку зрения развивал биограф Э. Галифакса А. Джонсон. Употребив термин «дипломатическая революция», он пояснял, что это скорее всего не революция, а «реставрация», возвращение к традиционной английской политике «баланса сил» в Европе. Джонсон, в отличие от многих других, отмечал, что даже сторонники новой политики оценивали ее как новую форму старой. «Умиротворение», по их мнению, было вынуждено пуститься в «дипломатическое плавание по неизведанным морям» [9]. Оценка Джонсона, весьма важная для правильного понимания характера «дипломатической революции», — исключение среди многочисленных славословий «нового курса».
Таким образом, легенда о «дипломатической революции» сложилась уже в 1939–1941 годах. Обстановка начавшейся войны, сплочение всех группировок английской буржуазии вокруг Черчилля во многом способствовали ее закреплению среди других версий и догм, находящихся на службе английской буржуазной историографии. В послевоенные годы она получила дальнейшее распространение. При этом среди английских буржуазных историков, публицистов и политических деятелей царит почти полное единодушие. За одним-двумя исключениями, они отказываются от какой-либо критики самой концепции «дипломатической революции». Даже крупные историки не способны полностью сбросить груз официозных представлений. Дж. Уилер-Беннет, например, по сути дела соглашается с легендой о «дипломатической революции». В известной книге «Мюнхен. Пролог к трагедии» он прямо говорит о «новой революции в британской дипломатии». Уилер-Беннет не смог или не захотел показать то, что скрывалось за фасадом «дипломатической революции». Не изменил своей точки зрения он и через десять лет. Л. Нэмир, в отличие от Уилера-Беннета, термин «дипломатическая революция» не употребляет. С ним он, очевидно, не согласен. Однако и Нэмир склонен идеализировать действия Чемберлена после 15 марта 1939 г. Так, он отмечает, что английское правительство начало работу по созданию «фронта мира» и только через несколько месяцев, когда возникли серьезные трудности в англо-франко-советских переговорах, эта идея была «положена под сукно» [10].
И лишь А. Тейлор, и то далеко не сразу, пришел к реалистической оценке. В 1952 году в работе «Толки о войнах» он отдал дань фальшивой легенде. Гарантии, представленные Польше, Греции и Румынии, Тейлор назвал тогда «величайшей революцией в истории нашей внешней политики». К 1961 году от этой точки зрения не осталось и следа. Пересмотрев свои позиции в этом вопросе, он выступил против тех, кто пытался извратить смысл действий Уайтхолла. «Это был поворотный пункт английской политики… Чемберлен видел в нем изменение акцента, а не изменение направления. Общее соглашение с Гитлером оставалось целью англичан, и они воздвигали препятствие на его пути, чтобы он почувствовал большую потребность в нем», — писал Тейлор в книге «Происхождение второй мировой войны», вскрывая тайные пружины «дипломатической революции». «То, что последовало за 17 марта, — повторил он еще через несколько лет, — было изменением акцента, а не изменением курса» [11].
Любопытно, что почти к такому же выводу пришел не кто иной, как Я. Маклеод. «Даже когда заверения, данные в Мюнхене, были выброшены Гитлером на ветер, а Прага оккупирована, Чемберлен все еще отказывался признать, что война неизбежна… — замечал он. — Поскольку премьер-министр не думал даже на этой стадии о неизбежности войны, он был мало заинтересован в идее союза с Советской Россией». Такой союз, продолжает консервативный деятель, мог не только затруднить, но даже сделать невозможными последующие переговоры с Германией и Италией [12]. Так апологет Чемберлена и «умиротворения» в обтекаемых, осторожных выражениях выступил против версии о «дипломатической революции».
События 1939 года, особенно провал англо-франко-советских переговоров, наглядно подтвердили тот факт, что, провозглашая «дипломатическую революцию», давая гарантии Польше, Греции и Румынии, правящие круги Великобритании отнюдь не отказались от своих прежних замыслов, существа своей прежней политики. «Генеральная линия правительства Чемберлена ничуть не изменилась, — писал в своих мемуарах И. М. Майский, занимавший в 1932–1943 годах пост советского посла в Англии. — Это правительство по-прежнему делало свою главную ставку на развязывание германо-советской войны и поэтому меньше всего хотело ссориться с Гитлером» [13].
Чем же объяснить тот факт, что буржуазные историки Англии «не заметили», что «коренной поворот», «решительное изменение» внешней политики, наконец, «дипломатическая революция» в действительности не были ни поворотом, ни изменением, ни, тем более, революцией, а лишь свелись к изменению форм и методов внешнеполитического курса? Прежде всего тем, что в противном случае им пришлось бы отвергнуть всю концепцию развития международных отношений с 15 марта по 1 сентября 1939 г., сложившуюся в английской, да и не только английской, буржуазной историографии второй мировой войны. Если бы был вскрыт подлинный характер политики Чемберлена и показано, что главной его целью оставалось соглашение с Гитлером, а не с Советским государством, то буржуазные историки вряд ли смогли говорить об ответственности СССР за срыв англо-франко-советских переговоров и даже развязывание войны. Конечно, кое-что они критикуют, но это — критика частных моментов в деятельности английского правительства. Так, например, многие из них справедливо пишут о нереальности гарантий, критикуют состав англо-французской военной делегации, выехавшей в начале августа 1939 года в Москву, и т. д. Однако ставить под сомнение весь внешнеполитический курс с момента «дипломатической революции» и вплоть до начала войны не берется никто.
Фальшивый характер «дипломатической революции» становится еще более очевидным при знакомстве с вопросом о так называемых гарантиях — главном аргументе, который используют ее сторонники. В английской историографии господствует мнение, что гарантии Польше, объявленные в палате общин 31 марта 1939 г. Чемберленом, были составлены им и Галифаксом в течение нескольких часов, причем без консультации с генеральным штабом. Профессор Д. Савори, например, отмечает, что гарантия явилась «импровизацией», что премьер хотел огласить ее в ответ на парламентский запрос [14].
