Странно так слышать о человеке, который когда-то… любил мою мать? Ведь не могло же быть просто так? Или могло? Это для меня как фрагмент чужой жизни. Невольный и не прошенный.
Я не хотела впускать в свою жизнь отца. Он был для меня чужим дядькой. А сейчас… из уст мальчика слышу о нём хорошее. Может, Самохин прав?.. Может, не стоит отторгать, отпихивать то, что я всё же должна узнать и понять? Простить, может? Хоть не испытываю никаких пока чувств к мужчине, который передал мне свои гены.
— Ты иди, Илья, — говорю я мальчику. — Иди, а я ещё немного посижу здесь. Подумаю.
Он снова вздыхает, поднимается стремительно. Я слышу, как торопливо стучат его кроссовки по лестнице. Илья исчезает на втором этаже. Я слышу, как хлопает глухо дверь. И больше ничего не слышу: оттуда не доносится лишних звуков. Дом большой. Можно и прятаться, и разговаривать. Можно стоять за спиной, и тот, кто беззаботно сидит на лестнице, этого даже и не заметит…
33. Ива
Незаметно пролетел месяц. А потом второй. Ничего не происходило. Время застыло мошкой в янтаре — плавилось, переливалось медовыми оттенками, пахло яблоками и цветами.
За это время я сменила фамилию — Самохин приезжал специально, чтобы я не отказалась и не сбежала. Будь ситуация не такая напряжённая, я бы смеялась, наверное. И я всё же спросила у него:
— Зачем всё это нужно? — в слово «всё» я вложила слишком много подтекста, но он меня понял. Ещё бы ему не понять.
— Примите как данность, Ива, — щурился подслеповато.
Выглядел он немного лучше, чем раньше, но всё равно — помято и одиноко. Словно по нему прошёлся какой-то невидимый каток, оставил след и не давал очухаться: только Самохин немного приходил в себя, этот мифический каток снова утрамбовывал его в асфальт.
— Так хотел Сергей. Я бы никогда не стал спорить с ним в подобных вопросах. Если снова всплывёт вопрос с наследством, вы — кровная наследница и главная претендентка.
— А нужно ли мне его богатство? — задаю самый главный вопрос. — У меня нет ни сил, ни желания бороться за то, что может меня убить. Жить, знаете ли, хочется.
— Лучше не заглядывать в место, куда нет пока доступа, и решать все проблемы по мере их поступления. Но если так случится, я бы хотел, чтобы вы были готовы.
— Я не готова грызть кому-то глотку. Я привыкла сама о себе беспокоиться. И… знаете? Наверное, была бы счастлива, если бы кто-то нашёл его миллионы и забрал тихо, ни с кем не поделившись, ничего не рассказав. Мне будет жаль лишь дом. Я привыкла. Мне нравится. Моё место: уединённо, тихо, спокойно. Хотя сам дом спокойным местом не назовёшь.
— Почему? — взгляд у Самохина становится острым и жёстким.
— Потому что этот дом живёт своей жизнью, — не хочу скрывать очевидное. — Кому-то он покоя не даёт.
— Вас кто-то тревожит, беспокоит?
— Особо никто не пристаёт, но в доме постоянно чувствуется чьё-то присутствие. Мне кажется, кто-то бродит, что-то ищет, когда меня не бывает дома. Это похоже на паранойю, но я замечаю, как вещи стоят не на своих местах. Кто-то что-то ищет. Точно так же, как искали в моей комнате в коммуналке.
Самохин слушает мою историю напряжённо. У него даже пот выступает над верхней губой. Он долго молчит, трёт платком лицо и лысину, натирает очки, задумчиво сопит.
— И у вас есть предположения? — я вижу: ему действительно важно, что я расскажу.
— Домыслы. Фантазии. Вы сказали, что по завещанию мне принадлежит дом и всё, что в доме, а также земля, на которой он расположен. И если предположить, что в этом — ключ к деньгам отца, то можно годами рыться, искать и ничего не находить.
— Почему? — внимательно, слишком внимательно он внимает моим словам, а я их даже не особо серьёзно выговариваю. Больше забавляюсь.
— Потому что это что-то небольшое. Были бы слитки золота, пачки банкнот, их бы уже нашли. Ну, разве что в землю их зарыли. Но в таком случае остаются следы. Или всё же придётся перевернуть вверх дном всё, уничтожить растительность, чтобы перекопать и найти. Но я уверена: это что-то незначительное, что сразу в глаза не бросается. Письмо. Конверт. Разбросанный шифр. И, мне кажется, это невозможно найти, потому что нет ни единой зацепки, ни малейшего намёка на «клад». Могут уйти годы на поиски. Стоит ли это того? Если можно просто жить и радоваться каждому прожитому дню.
Самохин провёл рукой по лицу. Покачал головой.
— Я всё больше убеждаюсь, Ива, что вы дочь Сергея. У вас та же философия и взгляд на жизнь. Я был бы рад, если бы вам не пришлось копаться во всём этом. Но, боюсь, всё же придётся.
Он ничего не говорил прямо, этот странный душеприказчик. Только намёками да предостережениями. Больше за него говорили красноречивые взгляды и маленькие акценты, которые он не скупился разбрасывать при разговоре.
Я снова побывала в коммуналке. Убрала в комнате и сложила вещи на привычные места. Но дорогая сердцу комната стала не чужой, а словно осквернённой чужими прикосновениями и грязными руками.
Странное дело: здесь я прожила жизнь, но уже не хотела возвращаться. Будто переломила, перешагнула в новое измерение и больше не хотела жить прошлым.
Идола не было на месте.
— Третий день его нет, — сказали мне Пончики. — Может, уже допился.
Я пыталась дозвониться ему, но в ответ — лишь длинные гудки. Не смогла просто взять и выкинуть его из своей жизни — сделала заявление в полицию. По лицу того, кто принимал моё заявление, поняла, что вряд ли Идола будут искать. Я не родственница, а он — пьяница.
— У нас тут серия убийств, а вы со своими страхами, девушка, — сказали мне в сердцах. — Либо сам объявится, либо найдётся.
И я ушла с тяжёлым сердцем. Где он и что с ним? Я не знала. От беспомощности скручивало внутренности и накатывало отчаяние.
Ираида отказалась разговаривать со мной наотрез. Она даже из комнаты не вышла. Старая несгибаемая ведьма. Я чувствовала: старуха знает что-то, но по каким-то причинам не хочет рассказывать. Так я и уехала ни с чем.
Жизнь в деревне текла размеренно. Я работала. Закончила свадебное платье и принялась за новое. Как часы, приходили через день Соня, Зоя Николаевна и хмурый садовник Иван Игнатьевич. Немногословный, он всю душу вкладывал в сад и клумбы. Под его руками пела земля и пышно цвели растения. Иногда я любила сидеть рядом и наблюдать, как он работает. Помогать он мне запрещал.
— Руки у тебя не те, девочка. Руки у тебя для другой работы предназначены. Нельзя таким пальцам грубеть.
Они обо мне знали всё. Сплетничали, наверное. Хотя на Игнатьевича я бы так и не подумала. Но деревня тем и славна: здесь можно пропасть, годами не общаться с соседями, однако знать обо всех. Соня и Зоя Николаевна щедро снабжали меня местными новостями, хотя сами жили в соседней деревушке попроще.
— Я гляжу, к вам Никитка приходит, — по-простому заводила разговор кухарка. — Вы его шибко не отшивайте. Хороший мальчик. Неприкаянный только.
— Как это? — мне действительно было интересно. Особенно, когда мнения об одном и том же человеке кардинально не сходились.
— Ну, вреда от него никакого. Вежливый со всеми. Не кичится он своим положением, не то, что некоторые. Тут знаете какие звёзды живут — у-у-у… А этот добрый. Здоровается всегда. Интересуется искренне. Однажды, так случилось, внучка моя в беду попала — родители на выходные привезли, а у неё аппендицит. Не знала, что и делать. «Скорая» сюда пока ещё доедет. Да и не любят они сюда шастать. На отшибе мы немного. Если бы не Никита Михайлович, не знаю, что было бы. На руках Маринку нёс. На машине в город гнал. Позаботился, не абы куда сбагрил. В общем, если бы не Никита, не знаю, что было бы.
И я запуталась окончательно. Он меня настораживал и будоражил. Привлекал и отталкивал одновременно. Всё в нём было: мягкость, ненавязчивость, своеобразная деликатность. Но он без конца появлялся на моём горизонте. Приходил в гости. Звал гулять. Беседовал. В дом не рвался. Хотя — я видела — мой дом он знал чуть ли не как свои пять пальцев.
