но животрепещущая: правы ли родители, разлучающие влюбленных? Мать Вильмы сказала, что если молодые люди любят друг друга, то со стороны родителей непростительно разлучать их. Если же чувство поверхностное, то его, разумеется, не следует поощрять.
Для Вильмы и ее жениха Людвига Нормана подобные разговоры уже не представляли интереса, особенно для Людвига, который был старше Вильмы на семь лет, много раз любил и еще чаще позволял любить себя. Он предложил Вильме пойти в сад — приготовить букеты для вечернего стола. Они ушли. Но Нина осталась. Отец Вильмы улыбнулся и сказал:
— Не так-то легко разобраться, какая любовь настоящая, а какая нет. Юность легковерна. Кто справляет серебряную свадьбу, как мы с женой, может еще иметь представление о взаимных чувствах, а если все впереди, как же тут проверить?
— Вот еще! — воскликнула фру Неруда. — Молодые люди должны встречаться, присматриваться друг к другу, а потом и решать!
— Гм! Это не проверка чувства, а только приглядывание к характерам и достоинствам друг друга. Это не мешает, но подобные опыты делаются и при сватовстве!
— Но ведь люди должны нравиться друг другу!
— Ах, сколько девушек нравилось мне в молодые годы! И как много случайного в нашем выборе!
— Бог тебя знает, что ты говоришь! — возмутилась жена.
— Право же, дорогая! И потом, если люди долго встречаются, то невольно возникает какое-то чувство долга: неудобно порвать узы, которые уже завязались, даже если это узы дружбы! Все это не мешает, повторяю, но это не любовь!
— Как? — с удивлением спросила фру Неруда. — Значит, ты женился на мне из чувства долга? Ведь мы целый год были знакомы до свадьбы!
— Безусловно, дорогая, это имело большое значение! Ведь даже если бы я и увидал кое-какие твои недостатки, вряд ли было бы хорошо с моей стороны отречься от тебя после целого года дружбы!
— Хорошенькие вещи я узнаю через двадцать пять лет!
— Но какое это имеет значение, если двадцать пять лет уже прошли! И как будто хорошо и мирно!
Хозяйка недовольно покачала головой. Но ее муж счел нужным заключить свою мысль:
— Все это я говорю к тому, что ваши рассуждения о настоящей и ненастоящей любви кажутся мне натянутыми. Как ее распознать, настоящую-то любовь? Вот я и говорю: доживите до серебряной свадьбы, тогда и узнаете! А еще лучше — до золотой!
Хозяин и гости засмеялись.
— Что же такое любовь? — задумчиво протянула младшая сестра Вильмы, пятнадцатилетняя школьница, никогда прежде не задававшая таких вопросов.
— Неизвестно, — ласково сказал отец. — Это зависит от самих людей, от их душевного благородства.
— А мне кажется, — раздался тихий голос Брандеса, — что любовь узнаешь через жертву.
Нина встрепенулась. Георг Брандес был один из ее друзей, и она доверяла ему. Когда ужин кончился, она взяла Георга под руку и увела его в сад, чтобы продолжить разговор.
Георг Брандес был молодой филолог, чуть ли не в двадцать лет блестяще защитивший диссертацию. Вот почему он решил придать своему лицу несколько грустное выражение — след опыта и трезвых наблюдений. Но опыт его жизни действительно оказался нелегким, и то, что прежде было лишь маской грусти, стало естественным выражением его лица.
— Видишь ли, — сказал он Нине в ответ на ее вопрос, — жертва укрепляет любовь. Необходимы испытания, чтобы проверить, насколько она сильна. И литература учит нас этому. Вспомни девушек, которые приносили жертвы, — от героинь Сервантеса и Шекспира до маленькой русалочки Андерсена. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что даже готовность отречься уже говорит о большом чувстве.
— Отречься? Во имя чего?
— Напрасное отречение, конечно, бессмысленно. Но все-таки, милая, сначала нужно пострадать!
Разговор на этом оборвался, но на Нину он произвел большое впечатление. Она была слишком молода, чтобы подвергнуть анализу все, что ее волновало. Но мысль о жертве уже не оставляла ее. Ей вспомнилась легенда о двух бедных детях земли, которые глубоко любили друг друга и ни одним словом не выдавали своего чувства. Потом они расстались навсегда.
Нет, что ни говори, а есть в этом сила, есть какая-то недоступная, высокая красота!
Нина заплакала от жалости к влюбленным. Конец был слишком жесток. Может быть, это не зависело от них? Но разве то, что в нашей власти, не может быть возвышенно?
Неужели отец Вильмы прав и можно выбрать любого или любую из тех, кто случайно встретится? Но как же она угадала единственное сердце из стольких сердец и почему так верит этому внутреннему голосу?
И она прониклась мыслью, что и ей следует принести жертву. Если уж проверить себя и его, так без малейших гарантий, без облегчающих условий, ничем не помогая себе! Поступить так, как храбрый гимнаст, который остается под куполом, но отказывается от сетки! Пусть это сравнение неудачно по существу — ведь любовь не игра, и жизнь не арена цирка, — но смысл верен. Она уедет, ни слова не сказав Эдварду, и за все время ни слова не напишет ему, чтобы никакие обязанности не примешивались к чувству. И если то, что кажется им теперь таким глубоким и сильным, не пройдет, несмотря на глухую и немую разлуку, значит, они не ошиблись и жертва принесена не напрасно.
Она заснула в слезах. Но решение было принято. И после того воскресного вечера, который был так тяжел для Эдварда и ей самой стоил неимоверных усилий, она следовала своему решению и уже не отступала от него.
В Париже она тосковала. Она и ждала письма и боялась его получить, потому что высказанность нарушила бы весь строй чувств, необходимых, чтобы выдержать испытание. Писем не было; она понимала, что так должно быть. Но ее угнетала разлука.
Порой она думала, что недостойна его. Есть два мира, говорила она себе: один — обыденный, все дороги в нем проторены, известны. Люди с обостренной чуткостью, щедрые, великодушные, смелые плохо чувствуют себя в этом мире. Их находки называют ошибками, их упрекают за каждый шаг вперед.
Но есть и другой мир: поэзии, мечты, романтики. И там действуют совершенно другие законы. То, что невозможно в мире обычного, здесь неизбежно. Скрытое становится видимым, трудное — легким. Это мир открытий. Кто следует законам этого мира, тот находит счастье: в подвиге, в творчестве, в любви…
Нина принадлежала к обоим мирам. В первом она родилась и выросла, второй манил ее к себе. Но до поры до времени она не могла выбирать. Ей было душно в заботливо уготованном гнездышке и неловко с матерью, расчетливость которой не укрылась от Нины. Несмотря на то что в доме
