Но сделать это надо очень тактично – не надо сердиться, не надо демонстрировать это Уолтеру.
Ведь бедный мальчик и без того настрадался!
Наконец, после всех этих раздумий, Хартгейм нажал на дверную ручку и зашел в палату.
В нос ударил непривычно резкий запах лекарств – сразу же захотелось чихнуть…
Зайдя в палату, Лион обнаружил, что там стоит только одна кровать.
Рядом с ней на медицинском столике находились какие-то замысловатые диагностические приборы с осциллографами, на экране которых зеленая точка, показывающая ритм сердца больного, выписывала некие постоянные замысловатые траектории.
Рядом с койкой, на которой под тонким одеялом угадывались контуры человеческого тела, стояла капельница – от нее к кровати шла прозрачная трубочка, наполненная бесцветной жидкостью…
Лион подошел к постели и посмотрел на своего приемного сына – казалось, он дремал.
Лицо его было довольно бледным, и это неприятно поразило Хартгейма – видимо, Уолтер действительно потерял слишком много крови.
Голова подростка была перевязана; сквозь марлю кое-где выступала засохшая темно-бордовая кровь… Губы пересохли, черты лица немного осунулись… Весь вид мальчика говорил о перенесенных муках.
Под ногами Лиона заскрипела половица – Уолтер, подняв веки, заметил вошедшего и слабо улыбнулся.
– Здравствуйте, Лион…
Хартгейм, присев рядом, поздоровался и спросил:
– Как ты себя чувствуешь?
Мальчик слабо улыбнулся.
– Спасибо, уже лучше…
– Тебе было больно?
– Да, но я думаю, что мужчина должен уметь переносить боль, – очень серьезно сказал Уолтер.
Лион на какое-то время замолчал – он смотрел на сына, и сердце его наполнялось невыносимой, острой жалостью к этому подростку, в этот момент ставшему ему родным.
Нет, все-таки, не стоит выказывать ему свое неудовольствие – не надо, может быть, в другой раз…
Нет, нет, не надо…
Они немного поговорили о вещах посторонних, не имевших никакого отношения ко вчерашнему происшествию.
Наконец Уолтер спросил:
– Как Молли?
– Нормально…
– А где она?
– Где и положено быть в это время девочке ее возраста – в школе… – Хартгейм сокрушенно покачал головой. – Но ты, Уолтер, боюсь, теперь не скоро пойдешь в школу…
Тот в ответ только вздохнул. Затем добавил:
– Да, что поделаешь…
– Скажи, а где тебе больше нравится жить – здесь, в Оксфорде, или в Вуттене?
В Вуттене, небольшом городке в нескольких милях севернее Оксфорда, располагался воспитательный дом, где Уолтер и Молли провели почти год.
– У вас, – ответил мальчик.
– Не думаешь отсюда бежать?
– Нет… Вы и об этом знаете?
Лион слабо улыбнулся.
– Ну да.
– Мистер Яблонски доложил?
– Да, он…
– Противный тип, этот мистер Яблонски, – заметил Уолтер, – не люблю его…
– Я так понимаю, что эта нелюбовь была у вас взаимная, – сказал Хартгейм, – он тоже не очень-то жаловал тебя…
– А что он говорил про нас с Молли?
– Сказал, чтобы мы были с вами построже… Пожестче, как он выразился.
– Ну, это единственное, что он умеет, – ответил Уолтер – лицо его скривилось в нехорошей улыбке.
В это время в палату вошла медсестра, катившая перед собой тележку с завтраком.
Приветливо поздоровавшись с Уолтером и с Лионом, она сверила все данные осциллографа, отсоединила капельницу и провода, идущие от замысловатой медицинской аппаратуры к телу больного и сказала:
– Уолтер, тебе сегодня значительно лучше… Можешь даже присесть… Но постарайся не ходить… – она обернулась к Лиону. – Мистер Хартгейм, проследите за ним, пожалуйста…
– Ну что вы, – замахал руками Лион, обрадованный тем, что Уолтеру стало лучше, – я ведь не враг своему сыну…
Медсестра подкатила тележку к кровати и поинтересовалась:
– Сам позавтракаешь? Или, может, тебя покормить?
Уолтер, осторожно встав с кровати, придвинул к себе тележку с завтраком.
– Спасибо, я сам справлюсь…
Когда с едой было покончено, он, виновато посмотрев на Лиона, сказал:
– Был бы я немного умнее – завтракал бы сейчас дома…
Улыбнувшись, Хартгейм ответил:
– Есть такая хорошая пословица: «знал бы, где упаду, соломку бы подстелил»… Ничего, не переживай, это еще раз подтверждает банальную истину – на ошибках учатся… Хотя, – многозначительно добавил Лион после недолгой паузы, – хотя, конечно же, лучше учиться на чужих ошибках…
– Что ж, в следующий раз буду учиться на ошибках других, – с вялой улыбкой согласился подросток.
– Следующего раза могло не быть… Скажи спасибо своей сестре…
– И вам – тоже.
– Мне-то за что?
– Никак не ожидал, что вы так скоро появитесь…
– Но ведь я – твой отец… – произнес Хартгейм и, тут же запнувшись, добавил, – ну и что, что не родной, а приемный?
Они немного помолчали, после чего Лион неожиданно поинтересовался:
– Послушай, ты ничего не рассказывал мне про воспитательный дом…
– Хотите, чтобы рассказал?
– Если это не секрет, разумеется…
– Отчего же, – сразу подхватил тему мальчик, – никакого секрета в этом нет…
– Почему ты бежал оттуда?
– А мистер Яблонски не рассказывал вам?
– Он говорил, что ты хотел бежать в Ольстер, чтобы примкнуть к ИРА… Это правда?
Мальчик промолчал, и Лион по этому молчанию тут же заключил для себя, что последнего вопроса ему не следовало задавать.
– Так ты расскажешь о воспитательном доме?
Уолтер отвел глаза.
– Лион, я все скажу вам… Только очень прошу – никому не рассказывайте об услышанном…
Оказывается, у него есть какая-то тайна? И он собирается поверить ее ему, Лиону, своему приемному отцу!
– Так обещаете? – спросил Уолтер, цепко вглядываясь в глаза Лиона.
Тот честно признался:
– Разве что Джастине… Ну, пойми, это моя жена, и у меня от нее нет и не может быть секретов…
С минуту подумав, Уолтер решился:
– Ладно, но только Джастине… никому больше… Так вот, – он поудобнее устроился на кровати, подложив под спину подушку.
– Наш воспитательный дом в Вуттоне, – начал он, – был если не самым худшим в Англии то, во всяком случае, одним из худших…
III. ВУТТОН
Уолтер и Молли
Государственный воспитательный дом в Вуттоне, небольшом провинциальном городке, что расположен неподалеку от Оксфорда, был если и не самым худшим в Англии, то, во всяком случае, одним из самых худших – во всяком случае, считать его таковым были веские основания.
Основан этот воспитательный дом был почти сто двадцать лет назад, во время медленного заката пышной, блестящей и кровавой викторианской эпохи, и с самого первого дня его основания публика была тут далеко не блистательная; как правило – дети спившихся колониальных чиновников, бедных младших офицеров, убитых во многочисленных сражениях в Индии, Афганистане, Египте или в Бирме, матросов, зарезанных в портовых притонах и погибших во славу Ее Величества в морских сражениях, калек, доживавших свой век в домах инвалидов, и просто отпрыски неблагополучных семей, которых родители по тем или иным причинам не могли или просто не желали содержать.
