Мальчик кивнул.
– Да.
Воспитатель, постояв некоторое время у него над душой и, сделав необходимые распоряжения, удалился, и Уолтер принялся расстилать постель.
Спальня для мальчиков среднего возраста в тот вечер долго не могла угомониться. Подростки в одном белье перебегали с кровати на кровать, дрались, прыгали, били друг друга подушками и просто кулаками, слышался хохот, шум возни, звонкие шлепки ладоней по голому телу.
Только через полчаса начал затихать весь этот бедлам и умолк сердитый голос дежурного воспитателя, окликавшего шалунов по фамилиям.
Когда же шум окончательно прекратился, и отовсюду послышалось дыхание спящих детей, прерываемое изредка сонным бредом, Уолтеру вдруг сделалось невыносимо тоскливо.
Все, что на короткое время забылось им, все, что заслонилось новыми впечатлениями, – все это вдруг припомнилось с беспощадной ясностью: дом в Белфасте, где они после смерти матери жили втроем – он, отец и Молли. Суд, суровые мантии, белые парики, бледное, точно из воска лицо отца, страшный приговор – «пожизненное заключение», а это значит, что он никогда больше уже не увидит папу: потом – долгий и томительный путь, сперва по морю, а затем по железной дороге…
Все это заслонила острая, щемящая жалость к отцу…
Ему припомнились те случаи, когда он был недостаточно внимателен к нему, порой даже груб, когда отец просил его что-нибудь сделать, а он, Уолтер, отказывал ему даже в каких-то пустяковых просьбах…
И мальчику становилось нестерпимо стыдно; он многое бы отдал за то, чтобы исправить положение, но теперь, когда отец был в тюрьме Шеффилда, а он и Молли – здесь, в воспитательном доме, было уже поздно.
В его разгоряченном, подавленном и одновременно взволнованном уме лицо отца представлялось, когда он вспоминал суд и приговор, таким бледным, неживым и болезненным, воспитательный дом – таким суровым и нехорошими местом, а сам он и его сестра – такими несчастными и заброшенными, что Уолтер, сам того не желая, заплакал жгучими, отчаянными слезами, от конвульсивных рыданий вздрагивала его узенькая металлическая кровать, а в горле стоял какой-то сухой колючий клубок…
Он вспомнил свой сегодняшний разговор с мистером Яблонски, и ему очень захотелось увидеть свою сестру Молли…
Скорее бы наступило долгожданное воскресенье!
О, сколько бы отдал Уолтер, чтобы хоть немного приблизить этот день!
Во время их последней встречи отец сказал ему:
– Уолтер, теперь ты в семье – старший… Береги сестру, у нее кроме тебя больше никого на свете нет… Береги Молли…
Тогда мальчик поднял на отца глаза и пообещал твердым голосом:
– Хорошо, папа…
– Смотри же, береги сестру…
– Буду беречь, папа, – произнес Уолтер и, словно стесняясь порыва сыновьих чувств, неловко обнял Патрика.
Молли…
Он не видел ее с самого утра, хотя ему показалось, что прошла целая вечность. Молли, бедная Молли… Бедный папа… И бедный он, Уолтер… Бедный, бедный, бедный…
Он плакал до тех пор, пока сон не принял его в свои широкие объятия… Отец! Молли!
Но почему, за какие такие провинности он лишен счастья быть рядом с ней?
Как много бы он отдал, чтобы вновь очутиться рядом со своими родными…
Как жесток, как неоправданно черств порой он был и с отцом, и с сестрой!
Эти мысли не давали мальчику покоя до тех пор, пока он, засыпая, продолжал тихо всхлипывать.
Но и во сне Уолтер еще долго вздыхал порывисто и глубоко, как вздыхают после слез только очень маленькие дети. Впрочем, не он один плакал в ту ночь, уткнувшись лицом в подушку, при тусклом свете висящих ламп…
Дзи-и-и-и-нь!
Уолтер, счастливый, что все у него хорошо, только что собрался идти с отцом и с Молли в порт Белфаста – папа пообещал показать ему огромный океанский лайнер, который зашел в порт вчера.
Внезапно разбуженный пронзительным звонком, мальчик испуганно вскочил с кровати и открыл глаза.
Над самой его головой звенел огромный круглый звонок – долго, пронзительно, отчаянно…
Было семь часов утра – ненастного, серовато-грязного сентябрьского утра.
По стеклам спальни зигзагами сбегали капли дождя. В окне виднелось хмурое небо с голубоватыми полосами и желтая чахлая зелень акаций. Казалось, что неприятные звуки звонка еще сильнее заставляют чувствовать холод и тоску этого утра.
В первые минуты Уолтер никак не мог сообразить, где же он и как он мог очутиться среди этой унылой казарменной обстановки с длинными арками и правильными рядами кроватей, возле которых уже копошились какие-то дети, все, как один, одетые в одинаковые трусики и маечки – впрочем, не все еще проснулись, и под серыми байковыми одеялами ежились кое-где спящие фигуры.
А звонок все звенел.
Дзи-и-и-и-нь!
Боже, когда это кончится?!
Дзи-и-и-и-нь!
От этого режущего звука нервы напрягались до последнего предела…
Дрожа от холода, воспитанники, перекинув через плечо полотенца и держа в одной руке кружку, а в другой – мыло и принадлежности для чистки зубов, бежали босиком умываться.
Уолтер, застелив кровать и поеживаясь от холода, направился вслед за воспитанниками – когда он добрел до умывальной, там уже толпилась очередь; раковин с кранами было всего шестнадцать, а воспитанников – в три, если не в четыре раза больше.
Воспитанники, нетерпеливо дожидаясь своей очереди, толпились, фыркали, обливали друг друга холодной водой – во все стороны летели мелкие брызги.
Все не выспались – многие «старички», зло переругиваясь сонными и хриплыми голосами, теснили друг друга. Несколько раз, когда Уолтер, улучив минутку, становился к раковине, кто-то сзади брал его за ворот рубашки и грубо отталкивал. Таким образом умыться ему удалось только в самую последнюю очередь.
После завтрака пришли воспитатели, разделили всех новеньких на два отделения (Уолтер попал в то, где был воспитателем мистер Яблонски) и тотчас же развели по классам.
Дисциплины, которые предстояло изучать Уолтеру, ничем не отличались от тех, которые в свое время он проходил в Белфасте в муниципальной школе – грамматика, литература, математика, биология; короче говоря – обычный школьный курс.
И для Уолтера потянулись долгие и нудные дни, недели и месяцы…
С Молли он виделся редко – не чаще одного-двух раз в неделю; впрочем, не один Уолтер очутился в таком положении, когда встречи с сестрой бывали строго ограничены: в воспитательном доме нередко случалось (ведь зачастую у родителей, дети которых оказывались в Вуттоне, бывало и по трое, и по четверо детей), когда брат не видел сестру и целый месяц – подростков нередко лишали свидания за самую казалось бы незначительную шалость.
