Толкнула Прасковья Модестовна эту дверь клятую, а она поддается, но с трудом. Открывается, но самую малость. Что ж такое?! И ничего худого поначалу не подумала Прасковья Модестовна. Раз дверь не открывается, надо ее открыть. Полы-то мыть нужно. Русская женщина, что ни говори, не только в горящую избу войдет, она и в комнату с покойником запросто ворвется, если перед ней дверь закрыта. Полы, вишь ты, мыть надо.
Правда, Прасковья Модестовна в спальню ту не ворвалась, а протиснулась, если уж быть верным правде, но от этого она, то есть правда, не перестает быть истиной. Женщина навалилась на дверь всем своим мощным, по рассказам Грязнова, телом и образовала-таки небольшую щель. Как она умудрилась в это узкое пространство протиснуться, одному Богу известно. Хотя, конечно, женское любопытство и не на такие подвиги способно.
Как бы там ни было, проникла в спальню Прасковья Модестовна, о чем уже в следующее мгновение пожалела так, как только могла. Но быстро взяла себя в руки. Я же говорю — русская женщина!
Проорав во все горло минуты три-четыре, она наконец заставила, что называется, успокоить самое себя и оглядеться.
Ее хозяйка, Маргарита Семеновна Бероева, лежала у самой двери с перерезанным от уха до уха горлом. Кровь текла в противоположную от двери сторону, именно поэтому Прасковья Модестовна до последнего пребывала в неведении относительно судьбы своей хозяйки. Но крови было много, и зрелище оказалось омерзительным. Прасковья Модестовна замолчала, и, поскольку уже не могла зажмурить вытаращенные от ужаса глаза, ей пришлось отвернуться от трупа, чтобы не видеть того, что находилось на полу. И увидела телефон. Тут она обернулась на труп последний раз, но только для того, чтобы убедиться, что ничто и ничего ее не заставит прикоснуться к мертвому телу Маргариты Семеновны. Тогда она шумно вздохнула, перекрестилась и обрела спокойствие. Подошла к телефону и вызвала милицию. Та примчалась через двенадцать минут. Возглавлял оперативно-следственную бригаду замначальника МУРа Вячеслав Грязнов.
Вот, собственно, и все.
Впрочем, не совсем.
— Она была убита точно таким же способом, как и ее любовник, — сказал я. — Так?
— Точно, — кивнул Грязнов.
— Что-нибудь пропало?
— Все, что у нее могли унести, уже унесли, — напомнил мне Грязнов. — Забыл?
— Ее пытали? Допрашивали?
Грязнов покачал головой:
— Ты хочешь знать, расспрашивали ли ее по поводу папки, которую она нам дала?
— Именно.
— Вряд ли, — снова покачал он головой. — Я, конечно, не могу утверждать с полной убежденностью. Вскрытие покажет, может, ее как-то очень изощренно пытали. Но, судя по первому, поверхностному осмотру тела, к ней никто не притрагивался. Вообще.
— Понятно, — сказал я. — Пришли, чиркнули ножом по горлу и, не говоря ни слова, удалились, так тебя надо понимать?
— А почему нет? — пожал плечами Грязнов. — Может быть, мстил кто-то за пропавшую папку.
— И никаких следов?
— Абсолютно. Если и были, то прислуга эта, Прасковья Модестовна, очень хорошо постаралась. Вылизала квартиру так, что не только следов — пылинки не обнаружишь.
— Черт!
— Да я и сомневаюсь, что убийца или убийцы оставили хоть какие-то следы. Во всяком случае, в спальне мы тоже ничего не нашли.
— Так-таки и ничего?
— Ты сомневаешься? — удивился Грязнов.
— Всегда что-то, да остается, — почти философски заметил я. — Микрочастицы, к примеру, на одежде, ковре, мало ли где! Нужно просто уметь искать.
Он разозлился:
— Перестань умничать!
— Все! — поднял я руки. — Сдаюсь. Если уж вы ничего не нашли, то мне там вообще делать было бы нечего. Беру свои слова обратно.
Он стал успокаиваться, но дышал пока тяжело. Поэтому я выдержал приличную паузу, прежде чем спросил:
— Может быть, что-то было все-таки? А?
— Было, — неожиданно ответил мне Слава спокойным голосом.
— Ага! — сказал я.
— Ага, — согласился он.
— И что же это было?
— Записка.
— Записка?!
— Записка, — повторил он так же безразлично.
Пришла моя очередь злиться:
— Ну? И что же ты молчишь?
Он словно не замечал моего состояния.
— Интересная такая записка, — задумчиво приговаривал он, будто меня тут и не было.
Мне пришлось взять себя в руки, совсем как Прасковья Модестовна утром.
— И что в ней такого интересного? — спросил я, стараясь, чтоб мой голос звучал небрежно.
Кажется, это мне удалось, потому что он соблаговолил ответить.
— Там было написано только одно слово: «Сука».
Я чуть не плюнул прямо на сияющий паркет.
— И что в этом такого замечательного?
— Да вот, понимаешь, — все тянул он кота за хвост. — Написано это слово как-то странно.
— Это как? — саркастически спросил я его. — Через букву «о», что ли?
Он посмотрел на меня, и впервые его глаза приняли осмысленное выражение — впервые за последние десять минут.
— Первые две буквы этого слова, — сообщил он, — были написаны как аббревиатура. Заглавными буквами.
— То есть как это? — сказал я и осекся.
Потому что сам уже понял.
— Покажи записку! — потребовал я.
Он ее тут же мне протянул, словно давно приготовил и только ждал, когда я пожелаю на нее взглянуть.
Так и есть. На клочке было написано буквально следующее: «СУ-ка!»
Я поднял глаза на Грязнова и, шумно вздохнув, покачал головой:
— Это уже хулиганство.
3
Мы приехали к Меркулову, но Кости, как обычно, не было. Я пригласил Грязнова в свой кабинет. Лиля испарилась куда-то, но сейчас это было только к лучшему.
Да, это уже вызов — так прозрачно намекать на то, что убийство Бероевой напрямую связано со Стратегическим управлением: две первые буквы этого собачьего слова, выделенные как заглавные, указывают на прямую связь.
— Как ты думаешь, чего они добивались?
Грязнов сразу понял, что я имею в виду.
— Трудно сказать, — признался он. — Я не склонен думать, что это бравада. Они ничего не делают просто так. У них все функционально. То есть все имеет свой смысл.
— Вот я и спрашиваю тебя, — повторил я терпеливо, — чего, по-твоему, они добивались?
— А ты как думаешь?
— Я тебя спросил.
— Ну хорошо, — кивнул он. — Что, если они прощупывали почву?
Опять! И здесь почву прощупывают.
— В каком смысле? — спросил я, хотя и знал приблизительный ответ.
Так и оказалось: он сказал то, о чем думал я.
— Они хотят знать, что нам известно о Стратегическом управлении.
— Откуда они могут узнать о нашей реакции? — поинтересовался я. — Как они узнают о том, что мы предприняли в связи с этой аббревиатурой — СУ?
— По нашим следующим шагам, — просто ответил он.
В этом была какая-то логика, но все равно меня не все здесь устраивало.
— Шаги могут быть самыми разнообразными, — не сдавался я. — Подтекст у них может быть какой угодно — не мне тебя учить.
— Они ничего не теряют, — предположил Грязнов. — Если нам ничего не известно об этом долбаном управлении, эти буквы ничего нам не дадут. А если знаем, то вряд ли насторожимся, зато выдать себя можем. Но мы даже не догадываемся, в какую сторону идти, чтобы получить по башке.
— Не понял, — устало произнес я.
Он только вздохнул: что, мол, с тебя взять.
— Я, пожалуй, не буду ждать Меркулова, — сказал он, посмотрев на свои часы. — Дел, как ты понимаешь, невпроворот. Доложишь ему все сам, поговоришь, потом поделишься со мной впечатлениями. И указаниями, конечно. Договорились?
— Будь здоров, — пожелал я ему вместо ответа.
Он кивнул, будто ничего другого от меня и не ожидал, и, еще раз посмотрев на часы, вышел из кабинета.
Кажется, я становлюсь нервным. Возможно, это проистекало от ощущения, будто я попал на неизвестную планету. Вокруг происходят непонятные страшные вещи, а я даже предположить не могу, что бы они означали.
Ладно, давай порассуждаем, Турецкий. Итак, кто-то убивает людей. Смирнов, Киселев, Воробьев. Теперь вот Бероева. При этом отовсюду ты получаешь косвенные доказательства того, что в стране действует мощная группировка, цель которой, чего греха таить, — захват власти. Очень хорошо.
Пойдем дальше.
И куда же мы пойдем, Турецкий? Куда это — дальше? Что еще тебе известно такое, чтоб ты мог дальше спокойно рассуждать?
Как говорят молодые, полный абзац. Больше тебе ничего не известно, хоть тресни.
Давай-ка порассуждай на тему, что ты имеешь и чего не имеешь. Был такой роман у Хемингуэя — «Иметь и не иметь». Вот и рассуждай.
Итак: что ты имеешь? Несколько убийств. А что ты не имеешь? Вот именно — убийц. Ладно, в начале дела это бывает, тебе не привыкать. Думай, Турецкий, думай. Что ты имеешь еще? Стратегическое управление. Хотя, и это правильно, скорее оно тебя имеет как хочет, а не ты его. Но, допустим, имеешь. И что это тебе дает? Головную боль.