В десять часов вечера гостиная жокей-клуба была ярко освещена. Члены аристократического кружка что-то с озабоченным видом обсуждали.
Речь шла о приближающемся важном событии – выборах президента клуба. Сегодня составлялся список кандидатов. Конечно, в широких кругах были известны имена претендентов на высокое звание, однако, официально еще никто не зарегистрировался. Этот вопрос предстояло решать скорее.
Секретарь принес бумагу, перо и чернильницу и положил их на круглый столик. Все кандидаты должны были сами внести в список свои фамилии.
В гостиной жокей-клуба стоял возбужденный гул, весьма неожиданный для этого чопорного заведения. Обычно сдержанные члены клуба вовсю обсуждали возможности претендентов. Наиболее опытные говорили в основном о двух кандидатурах, соответствовавших их придирчивым требованиям.
С одной стороны баррикады находился граф Мобан, потомственный аристократ, представитель наиболее консервативных кругов клуба. С другой стороны – американский миллиардер Мэксон, олицетворявший в глазах многих передовое мышление и деловую хватку. Знатоки предрекали отчаянную борьбу.
И тот, и другой кандидаты были достойнейшими членами жокей-клуба, горячими любителями скачек, много сделавшими для развития ипподромов. Шансы их были практически равны.
Наконец голоса разом стихли. Из разных дверей зала почти одновременно появились двое мужчин и направились к круглому столику, чтобы внести свои имена в список кандидатов в президенты. Оба остановились на равном расстоянии от секретаря, и тот поднялся, держа в руке перо. Тут его охватила растерянность – кому из них предложить расписаться первому? Оба они уважаемые люди, и так не хотелось кого-нибудь из них обижать! Пока секретарь вертел головой, словно буриданов осел, претенденты соизволили наконец заметить друг друга. Один из них поклонился.
– Граф Мобан! – воскликнул он с нескрываемой иронией.
Второй холодно поклонился.
– К вашим услугам, Мэксон, – ответил он с убийственной вежливостью. – Видимо, нашим дорогам суждено пересекаться вечно!
– На все воля Божья! Но на этот раз одному из нас придется уступить.
Мобан надменно вскинул голову:
– Что ж, увидим, кто это будет!
– Увидим, – согласился американец. – Пусть победит достойнейший.
Услышав этот разговор, бедный секретарь вконец растерялся. Благородные господа были явно не в восторге друг от друга. Кому же из них вручить перо? В конце концов молодой человек принял соломоново решение. Он опустил перо в чернильницу и скромно отошел в сторону.
Соперники поняли колебания секретаря правильно. Действительно, хотя оба они уже давно закончили играть в детские игры, каждый считал для себя вопросом престижа поставить свою подпись первым. В глубине души оба наивно полагали, что это даст им какие-то преимущества в борьбе за заветную должность. Короче, никто не желал уступать.
Найденное решение также можно назвать достойным знаменитого древнееврейского царя. Члены клуба, с любопытством наблюдавшие за действиями кандидатов, увидели, как оба достали самопишущие ручки и одновременно расписались в верхней части листа.
– Хорошее начало, – бросил кто-то.
В гостиной снова зашептались. Все повторяли чье-то выражение:
– Господа, так мы можем остаться без президента!
Глава 18
НА ТРЕНИРОВКЕ
В четыре часа утра резкий звонок будильника прозвучал в каморке, которую занимал Скотт – вернее, Фандор, живший под именем Скотта в конюшнях Мезон-Лафит. Молодой человек сел на кровати и принялся яростно тереть глаза.
– Будь проклята такая жизнь! – бормотал он. – Будь проклят этот будильник! Не успеешь коснуться щекой подушки, как он уже трезвонит. Просыпаться в четыре утра для того, чтобы вскарабкаться на кобылу, которая только и думает, как бы тебя сбросить. Нет, уж лучше тогда родиться лошадью!
Фандора можно было понять. Он и обычно-то никогда как следует не высыпался, а теперь недосыпание стало хроническим. Каждое утро он проклинал свою профессию, заставлявшую его вечно совать нос в чужие темные дела, вместо того, чтобы предаваться простым житейским радостям.
Вот и сегодня, чтобы прийти в себя, ему понадобилось добрых пять минут посылать к черту Бриджа, конюшню и всех лошадей на свете. Немного отведя душу, он спустил ноги на пол.
– Душ, вот что мне сейчас необходимо, – проворчал он. – Только где здесь найдешь приличный душ! Одно слово – конюшня…
Кряхтя, он отправился в угол. Там находилось то, что Бридж громко именовал «ванной для конюхов». Это была огороженная занавеской кадушка с холодной водой. При ней присутствовали треснувший кувшин и не первой свежести полотенце. Фандор с отвращением посмотрел на это достижение цивилизации, вздохнул и с горечью повторил:
– Душ…
Закрыв глаза и набрав побольше воздуха, он резко погрузил голову в воду по самые плечи. Через секунду с воплем вынырнул наружу, хватая воздух широко раскрытым ртом.
– Проклятый Бридж! – простонал журналист. – Иногда мне кажется, что по ночам он специально подбрасывает лед в это корыто!..
В голове у него прояснилось, и он готов был приступить к работе. Выглянув в коридор, он увидел, что стены покрыты инеем – ночью подморозило. Вода, следовательно, была ледяной не из-за злых происков Бриджа. Но это не принесло Фандору облегчения.
– Чертов скупердяй! – ворчал он. – Мог бы позаботиться об отоплении! А, кстати, почему никого не слышно? Неужели я проснулся первым?
Из соседних комнатенок действительно не доносилось ни звука. Фандор опустил полотенце.
– Великолепно! Все дрыхнут, а я тут хожу босиком по холодному полу и изображаю утопленника! Нет уж, тогда и я погреюсь!
Он бросился в еще не остывшую постель и с наслаждением завернулся в одеяло:
– Вот так-то лучше…
Немного согревшись, журналист зажег сигарету и затянулся с жадностью заядлого курильщика, который порой жалеет, что не может курить во сне. Некоторое время он блаженствовал, затем снова нахмурился и пробурчал:
– Вот уж действительно, заставь дурака Богу молиться… Пошел, дурак, в жокеи! Чудо, если в ближайшие дни я не сверну себе шею.
Однако природный оптимизм взял верх.
– А может, и пронесет… Да и вообще – чему быть, того не миновать!
Наконец в соседних каморках закопошились просыпающиеся жокеи.
– Подъем! – с неохотой скомандовал себе Фандор и поднялся с кровати.
Теперь ему не нужно было много времени, чтобы привести себя в порядок. Он натянул толстый шерстяной свитер, надел штаны и куртку и водрузил на голову шапочку. Как назло, куда-то запропастился хлыст, и во двор Фандор спустился последним.
Конюхи, проснувшиеся часом раньше, давно накормили лошадей, и теперь жокеи их подседлывали. Сам Бридж уже сидел на своем пони, собираясь на тренировку. Фандор поморщился:
– Гм, кажется, меня сейчас почешут против шерстки!
На языке конюхов это означало получить нахлобучку от хозяина. И действительно, завидев Фандора, тренер нахмурился:
– Что-то вы рано сегодня встали, Скотт! Лежали бы себе подольше. Лошадки ведь отлично могут тренироваться сами, не так ли?
Журналист виновато потупился и поспешно направился к серой в яблоках кляче, которую Бридж именовал своей гордостью. Он уже прошел полпути, когда тренер его остановил:
– Нет, нет, приятель, сегодня вы займетесь вот этой черной кобылой. Каскадера вы нынче не заслужили, дружок.
Он фыркнул и добавил:
– Пора вас немного пообтесать. Клянусь небом, лодырей я умею объезжать еще лучше, чем лошадок! Не надевайте стремена. Сегодня придется обойтись без них. Надо привыкать к трудностям.
На этот раз Фандор сморщился еще больше. Выполняя приказание, он пробормотал:
– Эта чертова кобыла, да еще без стремян… Нет, я сегодня точно прочешу носом грязь. Все убедятся, какой я великий жокей…
И действительно, Карменсита, черная кобыла, на которую Бридж решил посадить провинившегося работника, по праву считалась самой злой и бестолковой в конюшнях. Казалось, природа наделила ее в порядке эксперимента всеми возможными и невозможными пороками. Ни один ее поступок невозможно было предугадать. Карменсита могла без видимой причины сигануть через высоченный забор, а через пару минут споткнуться о сухой осенний лист. Когда ей надоедал всадник, она совершала невероятные скачки, падала на землю и пыталась кусаться. Если же этим она своего не добивалась, то начинала демонстративно хромать. Короче, не было наездника, который бы сел на Карменситу по своей воле.
К тому же у кобылы были удивительно чуткие к удилам губы. Едва почувствовав во рту мундштук, она начинала сопротивляться, и нередко, закусив удила, мчалась вперед до тех пор, пока жокей сам с нее не спрыгивал.
Фандор протянул руку к лошади, но та нервно шарахнулась в сторону.