Благодаря Эглантине нам достались очень хорошие билеты — в десятом ряду на трибуне, недалеко от почетных гостей, а также местных культурных знаменитостей (которых ожидалось множество со всей Бургундии). Когда мы заняли места, никого из них еще не было, но вскоре они появились — прямо напротив нас: сначала Тиньозо, глава культурного отдела мэрии, который помахал рукой Эглантине, потом сам мэр с супругой, префект, также с супругой и с дочерью-инвалидом, потом еще одна чиновница из мэрии, глава отдела образования, причесанная кое-как, зато в бирюзовой кашемировой шали, вероятно на случай (маловероятный), если вдруг похолодает. Кроме них, были еще мэры окрестных городков, Шульц, директор лицея Жака Амьо, директриса Управления по туризму, глава коллегии адвокатов, жена председателя суда высшей инстанции. Последним прибыл нынешний президент регионального совета — бывший мэр, бывший министр и что-то еще, чей пурпурный цвет лица заставлял предположить, что он уже выпил пару коктейлей из тех, что предназначались для нескольких избранных в ресторане Барнабе после творческой встречи.
Бальзамировщик, чуть нахмурившись, пристально изучал всех этих людей, — словно мысленно фотографировал их. Ну что ж, по крайней мере это отвлекало его от мыслей о Квентине. Случайно оказалось так, что Од Менвьей, ее муж и ее сестра Полин разместились в следующем за нами ряду, с краю. Мы помахали друг другу.
У подножия сцены, установленной в центре стадиона, на которой располагались ударные инструменты, синтезатор и колонки, но пока не было включено освещение, возбужденно суетился Габриэль Бретман, главный организатор встречи. Именно ему предстояло быть ведущим. Одетый в ярко-красные брюки, белый пиджак и оранжевую футболку с надписью «Fuck the culture», он то и дело проверял подключение проводов, приходил, уходил, разговаривал по мобильнику — все более и более взбудораженный.
Юные зрители по-прежнему подтягивались целыми толпами. Оклики, смех, даже пение раздавались все чаще и чаще с разных концов трибуны. Обернувшись, чтобы оглядеть всю трибуну, я заметил справа, позади четы Менвьей, дюжину молодых людей в одинаковых белых футболках с розовым цветком. Справедливо или нет, но я тут же подумал, что это «Содружество фуксии». Что касается четы Менвьей, то я заметил, как их приветствует какой-то человек, стоявший ко мне спиной, чей силуэт показался мне знакомым, но которого я никак не мог разглядеть, поскольку Бальзамировщик заслонял его от меня — он сидел, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза, словно погрузившись в медитацию.
До наступления темноты было еще далеко, но встреча задерживалась уже на десять минут. И тут Брейтман, словно по мановению чьей-то руки (хотя, вероятнее всего, по команде, прозвучавшей из наушника), поднялся на сцену. Луч прожектора заметался вслед за ним, потом поймал и полностью осветил. По рядам пронеслось: «Ааааа!» Но оказалось, что это была ложная тревога: на нем опробовали работу видеопроектора, высветив его лицо крупным планом на экране в глубине сцены. Карие глаза, темно-каштановые волосы, нос с горбинкой, крупный, хорошо очерченный рот с безупречными зубами; залысины надо лбом и волосы, собранные на макушке в подобие пагоды, — таким он появился, наподобие барочного Тентена, и проскандировал в микрофон: «Рок-н-ролл, рок-н-ролл, рок-н-ролл!», — чтобы проверить звук. Затем прожекторы потухли, снова вызвав в публике стон «Аааааа!» — но теперь в нем звучало разочарование.
Однако оно продолжалось недолго. Голос, раздавшийся из громкоговорителя, предупредил владельцев мобильных телефонов, чтобы те их отключили. Доставая свой, я вдруг заметил, кто говорил с Од Менвьей — это был Квентин Пхам-Ван собственной персоной! К счастью, мсье Леонар, по-прежнему в полудремотном состоянии, не смотрел в ту сторону. К тому же молодой человек быстро исчез, уступив место Александру Мейнару и его мулатке, сильно опоздавшим. Новоприбывшие, поздоровавшись с Од, сели на свободные места прямо за нами.
В тот момент, когда мы обменялись рукопожатиями, сцена была по-прежнему темной, но оттуда донеслось несколько нот, взятых на пианино, иронично-небрежных (Эглантина, которая в детстве занималась музыкой, узнала отрывок из Эрика Сати)[87] — и яркий круг света внезапно выхватил из темноты сначала верхнюю часть тела Габриэля Брейтмана, затем его всего целиком.
— Приветствуем вас на нашем вечере, и да здравствует литература! — провозгласил он под громкий свист плохо отрегулированного микрофона.
Затем он поблагодарил АМО, мэрию, префектуру, Управления по культуре (местное и центральное), Министерство культуры и средств коммуникации, Евросоюз и целый ряд «партнеров» — от Содружества бывших почтовых работников до ресторана «Королевское дитя», обеспечившего банкет.
Пока он говорил, со стороны спортивных раздевалок под покровом темноты к сцене приблизилась группа подростков. Вскоре стало понятно зачем: занавес был поднят, и ведущий объявил, что перед началом литературного мероприятия, «которого мы все ожидаем с нетерпением», выступят местные знаменитости из числа школьников и студентов.
— О господи, какая скучища! — пробормотал позади меня Мейнар.
В то же время с трибун послышались насмешливо-поощрительные выкрики. Я вынул из кармана диктофон, на случай если прозвучит что-нибудь забавное.
Оказалось, что не зря. Сперва вышла ученица частной школы Святой Терезы, лауреатка поэтического конкурса среди начальных классов департамента Йонны. В течение полуминуты была видна лишь ее белокурая макушка, но ничего не было слышно. Затем прожектор и микрофон были отрегулированы, и прозвучала «Ода к моему котику», написанная гекзаметром, к несчастью, слишком быстро перекрытая смехом и выкриками «мяу!», помешавшими основной части зрителей насладиться шедевром:
Маленький котик любимый, сколь ты неразумен!Ты меня бросил сперва ради корочки сыра,На мостовую ты выскочил после в погонеза мышью —Не суждено тебе съесть ее было: рычанье мотора,Миг — и в крови колесо, ты же — в кошачьем раю!
— Неплохо! — фыркнул Мейнар.
Брейтман, слегка обеспокоенный, снова взял микрофон и разразился длинной тирадой, плавно переходя к тому, чтобы представить следующего участника, но вдруг резко замолчал, поднеся руку к уху. В тот же момент на гигантском экране появилось его лицо, на котором озабоченное выражение сменилось радостным. Он вскинул голову, торжествующим жестом воздел руку к небу и объявил с интонацией Андре Мальро, возвещающего о прибытии генерала де Голля на площадь Республики 4 сентября 1958 года:[88]
— А теперь, дорогие друзья, встречаем представителей высокой литературы под небом Оксерра!
Лучи прожекторов замелькали над сценой, отыскивая свою главную мишень. И вот в перекрестье двух столбов света появился ослепительно-белый вертолет. С минуту он величественно покачивался в воздухе, потом, резко снизившись, застыл в двух метрах над посадочной площадкой. Наконец опустился. Другие прожекторы также включились на полную мощность, и в резком слепящем свете дверца вертолета медленно отъехала в сторону. Сперва на траву спрыгнул пилот в оранжевом комбинезоне, потом три героя сегодняшнего вечера: сперва Кристин Анго в сиреневой блузке и белых брюках, затем Филипп Соллер в ярко-синей куртке и, наконец, Мишель Уэльбек, чьи ярко-оранжевые брюки были заметны издалека. Все трое, стараясь пригладить поднявшиеся дыбом волосы, согнувшись и слегка пошатываясь из-за мощного вихря, поднятого лопастями вертолетного пропеллера, двинулись к сцене.
Раздались аплодисменты, усиленные микрофонами, но вскоре заглушенные пением рабского хора из «Набукко».[89]
Прожекторы, оторвавшись от знаменитостей, осветили небо, затем подножие трибуны и первые ряды зрителей. Через какое-то время я различил троицу в темноте: Соллер, со спутанными волосами и длинным сигаретным мундштуком, сидел в середине и, жестикулируя, переговаривался со своими собратьями, шепча им что-то на ухо. Анго нервно поправляла выбившуюся из прически прядь волос. Уэльбек время от времени подносил к губам фляжку, а в остальное время сидел, слегка наклонив голову вперед.
— Через несколько минут наши почетные гости разделят с нами великий момент в истории литературы! А пока, в виде приветствия, еще одна дань уважения молодежи Оксерра поэзии!
Пятеро парней, в большинстве своем чернокожие, разболтанной походкой поднялись на сцену. Двое заняли места возле музыкальных инструментов, остальные столпились вокруг микрофона.
— Они прибыли с другого берега Йонны, чтобы усладить наш слух и наши сердца! — провозгласил Брейтман. — Итак, Genius Erxo, рэп-группа, прославляющая индустриальный гений!
