Но это новые веяния. А когда-то британцы своей империей еще как гордились. Она занимала особое место в коллективном сознании нации. Но теперь вытеснена куда-то в бессознательное. И без понимания всего этого не поймешь и очень многого другого.
В институте Сашку рассказывали такую историю из числа переводческих былей. Один из переводчиков Сталина опростоволосился на переговорах с Черчиллем. А ведь был на отличном счету, уже достаточно опытен, не только язык знал блестяще — это ведь лишь полдела, — но сильно поднаторел в главном — умении мгновенно находить точные эквиваленты сложным идиомам. Но вот не справился. Провалился. Произошло это в момент, когда Сталин спросил собеседника, как он расценивает одного из своих партнеров по правительству национального единства. Черчилль отвечал, что все бы ничего. Но есть один недостаток: не хватает джентльмену империализма.
Переводчик оторопел. Решил, что ослышался. И, рискуя навлечь на себя высочайший гнев, попросил Черчилля повторить сказанное. Тот хмыкнул, но произнес удивительные слова еще раз. Оказалось, все правильно переводчик расслышал. Но поверить своим ушам все равно не мог. Ведь как же так получается? «Империализм» — это же ужасная вообще вещь, ругательство, разве нет? Империалисты никогда не признаются в своем империализме. И уж вовсе немыслимо — вслух сожалеть, что кому-то там такого гадкого свойства может недоставать. Все равно что в быту сказать: Семен Семеныч, конечно, нормальный мужик, только вот подлости ему немножко не хватает.
Главный вывод, думал Сашок, вот какой: хороших переводчиков надо ценить и лелеять. Без них еще труднее было бы добиваться хоть какого-нибудь взаимопонимания. Надо понимать, что перевод — это высокое искусство, требующее наличия многих разных талантов, быстрого и гибкого ума, воображения и глубокого знания культуры и истории обеих стран. Тут ведь тончайшее и очень сложное, многогранное и многоуровневое взаимодействие двух ментальностей, которые очень часто не совпадают!
Сашку казалось иногда, что у него самого, при удачном стечении обстоятельств, мог бы быть шанс стать таким классным переводчиком. Ну не сразу, конечно, не с первого дня. А потренировавшись и отшлифовав свои навыки, почему бы и нет? Но о вакансиях что-то не было слышно, а желающих выстроилась — целая толпа. Ведь каждый, у кого в дипломе записана более или менее приличная оценка по английскому языку, уже мнит себя готовым для такой миссии. Дескать, не боги горшки обжигают.
Но в том-то и дело, что в данном случае — именно боги, грустно размышлял Сашок.
Но он решил, что нет смысла рассказывать обо всем этом Насте. Да и ей тема уже явно надоела. Ей хотелось действия! Не за философствованиями же в ночные клубы ходят! А Сашок готов был ей в этом отношении довериться. Это ведь была не его стихия. То есть он просто-таки в жизни не бывал в таком клубе — ни в русском, ни в английском, ни в каком другом.
Глава 17. Вызов
Клубное помещение представляло собой глубокий подвал, со сценой и огромным залом без всяких кресел и стульев. «Все правильно, ведь зал не зрительный, а танцевальный», — подумал Сашок. Однако, к его огромному облегчению, виповская зона помещалась в застекленной галерее над залом и была в изобилии оснащена столами и стульями. И, что еще важнее, отделявшее ее от зала толстое стекло, как вскоре выяснилось, защищало уши от взрывной волны, которую испускали расположенные внизу гигантские динамики в несколько человеческих ростов. Впрочем, это преимущество Сашок смог оценить лишь несколько позже.
Обосновавшись за столиком, Анастасия сразу отправила Сашка в командировку за выпивкой. Почему-то официантов в клубе не было даже в ВИП-зоне, и надо было, прямо на манер театрального бара, заниматься самообслуживанием — выстоять в очереди, заплатить, отнести напитки к своему столику.
— Мне — «Текилу-санрайз», — велела Анастасия. Потом посмотрела на Сашка с сомнением и деликатно, еле слышно, добавила: — Налички не подкинуть?
Сашка жаром обдало от обиды.
— Нет, ты что! Я же не безработный какой-нибудь на бенефитах! — сказал он и гордо направился к стойке.
Но, став в конец очереди, задумался, чем платить за коктейли. Наличности у него, как всегда, не было, если не считать жалких двух фунтов, припасенных на бутерброд. Но зато у него была дебитная карточка «Свитч», которая снимала деньги с его общего с женой счета и которой он пользовался крайне редко. Конечно, Анна-Мария удивленно поднимет брови, когда увидит в банковском стэйтменте непонятную трату, ну да семь бед — один ответ! Будь что будет, сегодня он не может ударить в грязь лицом. Важнее другое — принимают ли такие карточки в барах? Вот будет позор, если придется идти назад к Анастасии с поджатым хвостом и просить, сгорая от стыда, денег (в долг, разумеется, но все равно стыдно!).
Однако хлыщеватый парень с волосами, стянутыми сзади в косичку, и с серьгой в правом ухе (Сашок, честно говоря, забыл, какое из ушей служит индикатором какой сексуальной ориентации) неприязненно хмыкнул, но пошел за машинкой для снятия денег с карточки. Очередь сзади тоже раздраженно зашикала, недовольная задержкой. Сашок расписался, стараясь не глядеть на сумму — чего расстраиваться-то? — и торжественно понес в вытянутых руках два шикарных бокала со слегка пенящимся напитком фантастически бледно-розового цвета. Правда, на вкус коктейль оказался хуже, чем на вид, к тому же Сашку он сразу ударил в голову. Иначе бы он, наверно, не дал Насте так легко утащить себя вниз, в танцзал.
Поначалу из-за стекла доносился лишь какой-то записанный на пленку невнятный то ли полурэп, то ли полухаус (Сашок в этих жанрах слабо разбирался). И громкость казалась ему терпимой: они с Анастасией даже вели довольно интимную беседу. Но когда на сцену под радостный свист, улюлюканье и вопли вышли наконец «Зи Блинз», то мир вокруг точно взорвался. Разговаривать дальше стало практически невозможно.
И вот тогда-то Настя взяла и пригласила захмелевшего Сашка танцевать. К такому обороту дела он не был готов. Но Анастасия явно не собиралась, говоря на англорусе, «брать нет за ответ» и без особых разговорчиков схватила его за руку (придется признать, это было чертовски приятно!) и поволокла вниз, в танцевальную часть.
Ух, что же там творилось! Грохот динамиков заглушал не только все остальные звуки, но и саму музыку — мелодию разобрать было невозможно. Существовали только ошеломляющие, терзающие внутренности басы и визгливые, сверлящие мозг верхние ноты да удушающе чугунные удары барабанов, причем все это никак не складывалось ни во что цельное. Но для многоголового живого существа, копошившегося в такт грохоту в полумраке зала, все это было в кайф.
Сначала Сашок боялся, что не выдержит — грохнется в обморок, или что его стошнит на глазах у всех, или что-нибудь еще в этом роде. Но оказалось, что он вполне справляется с ситуацией, держится круто и даже как-то дергается в такт ритму. Слух, думал он, возможно, будет поражен, придется потом долго лечиться, ну и пусть. Даст бог, со временем восстановится. Постепенно Сашок увлекся, разошелся, пошел, что называется, сыпать. Тайно от себя самого Сашок танцевать любил и в глубине души знал, что у него это неплохо получается. Образование его в этом направлении было минимальным — какие-то жалкие полтора месяца в хореографическом кружке, но он всегда был первым учеником на уроках ритмики в начальной школе.
Учителка говорила матери, что у него природное чувство ритма и замечательная координация движений. Мать потом цитировала эти комплименты со смешком — сама не знала, надо ли такими странными талантами гордиться. «Лучше бы по математике так преуспевал», — подвела она итог. И это был удар не в бровь, а в глаз. Сашок учился неплохо — особенно по гуманитарным предметам, но с такими предметами, как рисование, черчение и геометрия, была беда. «Дефицит пространственного мышления», — говорил, вздыхая, брат матери дядя Миша. Это, полагал он, дефект врожденный, возможно даже, обусловленный сочетанием генов. Его можно, конечно, отчасти компенсировать упорной тренировкой, но только отчасти. Если не дал бог, то, значит, все-таки не дал, и ничего тут не попишешь.
Но все это, добавлял от себя Сашок, относится и к чувству ритма, и к танцевальным способностям тоже. И вот они, эти самые способности, были Сашку зачем-то дарованы. Неужели лишь для того, чтобы вот здесь и сейчас, в русском ночном клубе Лондона он смог произвести впечатление на роковую красавицу по имени Анастасия, мистическим образом похожую на его собственную жену? В обычной своей жизни блеснуть талантом ему удавалось крайне редко, прежде всего потому, что Анна-Мария танцевала неважно и вообще это занятие не любила. Другое дело Анастасия! Ее гибкое тело извивалось, скользило, переливалось из движения в движение, так что казалось, что это не она танцует под музыку, а музыка подстраивается под каждый ее жест, каждое пленительное сокращение мышц. Мало того, Сашок начал было уже вести с Настей некий, не лишенный эротического подтекста, ритмический диалог и все больше входил в азарт, ощущая, как в груди растет удивительное, почти экстатическое нечто. И он так увлекся, что не заметил, как Настя исчезла!
