я, принимая от него бутылку.
Леон Чирино включил свет в гостиной и прошел к высокому окну, выходящему на улицу. Он достал деревянный щиток и вставил его в оконную раму. Затем оглянулся через плечо. Его глаза блестели. Одна рука поглаживала подбородок. Его улыбка, слегка перекошенная, была дьявольской.
- Здесь безусловно будет что-то, — сказал он.
Потягивая пепси, я села на кушетку у окна. Отсутствие мебели делало комнату гораздо большей, чем она была на самом деле. Кроме кушетки здесь был еще высокий шкаф, набитый книгами, снимками, бутылками, банками, стаканами и чашками. У стен рядами стояли стулья.
Что-то неразборчиво прошептав, Леон Чирино выключил свет и зажег свечи, которые стояли на вырезанных полочках под образами святых, индейских вождей и черных лидеров. Стены комнаты были выкрашены охрой.
- Я хочу, чтобы ты сидела здесь, — попросил он, поставив два стула в центр комнаты.
- А на котором?
- На любом, который ты предпочтешь. — Широко улыбаясь, он отстегнул мои ручные часы и спрятал их в карман, затем подошел к шкафу и вынул оттуда небольшую банку. Она была наполовину наполнена ртутью. В его темных руках она казалась гигантским зрачком живого чудовища.
- Как я понял, ты вполне оперившийся медиум, — сказал он, положив банку на мои колени. — Ртуть удержит духа от притяжения к тебе. Мы не хотим, чтобы он приближался к тебе. Это слишком опасно для тебя — Он подмигнул и надел на мою шею серебряное ожерелье с медалью Вирджинии. — Эта медаль гарантирует покровительство, — заверил он меня.
Прикрыв глаза, он сложил свои руки в молитве. Закончив ее, он предупредил меня, что нет способа узнать чей дух посетит нас во время сеанса.
- Смотри не урони банку и ни в коем случае не снимай ожерелья, — предостерег он, устанавливая в круг стулья в центре комнаты.
Он погасил все свечи, оставив только одну, ту, что горела под образом Эла Негро Мигуэля — знаменитого лидера черных, который повел рабов на первое восстание в Венесуэле. Леон Чирино прочел небольшую молитву и в молчании покинул комнату.
Когда он вернулся, свеча почти догорала. Посоветовав мне смотреть только на банку, он сел рядом со мной. Не в силах преодолеть любопытство, я все же несколько раз осмотрелась, особенно когда услышала шаги входящих в комнату людей и скрип стульев. В неясном свете я не могла разглядеть отдельных лиц.
Мерседес Перальта была последней, кто вошел в комнату. Она сняла свечу с полки и раздала самодельные сигары.
— Ни с кем не разговаривай ни до, ни после сеанса, — прошептала она в мое ухо, поднося мигающее пламя к моей сигаре. — Никто, кроме меня и Леона Чирино, не знает, что ты медиум. Медиумы очень уязвимы.
Она села напротив меня. Я закрыла глаза, раскуривая сигару так, как делала это неоднократно в патио доньи Мерседес. Я так углубилась в это действие, что потеряла счет времени. Тихий стон раздался из дымной комнаты. Я открыла глаза и увидела женщину, которая материализовалась в центре круга из стульев. Это была туманная фигура. Красноватый свет медленно распространялся по ней, пока она не запылала огненным вихрем.
Манера, в которой она вела себя, ее одежда — черная юбка и блуза — знакомый наклон головы набок, все это заставило меня подумать, что передо мной стояла Мерседес Перальта. Однако, чем дольше я за ней наблюдала, тем меньше была уверена в этом.
Меня заинтересовало это необъяснимое видение, которое я уже наблюдала однажды. Я взяла в руки банку с ртутью и встала со стула. Но женщина стала прозрачной. Я остановилась, прикованная к месту. В ее прозрачности не было ничего пугающего. Я просто приняла, что можно видеть сквозь нее. Свет внутри нее погас. Я полностью поняла, что это не призрак, когда она вытащила платок и высморкалась.
Устав, я опустилась на свой стул. Леон Чирино, сидящий слева, подтолкнул меня локтем, показывая на центр комнаты. Там в кругу стульев, где только что находилась призрачная женщина, стояла старуха, по-видимому, иностранка. Она пристально смотрела на меня, ее голубые глаза были широко открыты, они пугали и приводили меня в замешательство. Ее голова дернулась взад, потом вперед. Но прежде чем у меня появилось какое-либо чувство относительно видения, оно угасло. Медленно она растворилась в воздухе.
В комнате было так тихо, что я подумала на миг, что все ушли. Я потихоньку осмотрелась. Все, что я увидела, было огнями сигар. Но это были не те сигары, которые раздавала донья Мерседес, подумала я. Когда я наклонилась вперед, чтобы привлечь к себе внимание Леона Чирино, кто-то положил руку на мое плечо.
- Донья Мерседес, — воскликнула я, узнав ее прикосновение. Все еще склонив голову, я ждала, что она скажет мне что-то. Но она молчала. Я осмотрелась еще раз. Никого вокруг не было. Я была одна в комнате. Все уже ушли. Испугавшись, я вскочила и бросилась к двери, но меня остановил Леон Чирино.
- Дух Фриды Герцог бродит вокруг, — сказал он. — Она умерла на ступенях этого холма. — Он подошел к окну и открыл деревянную панель. Словно призрачное видение, дым забурлил, выходя из комнаты и растворяясь в ночном воздухе. Леон Чирино обернулся ко мне и вновь повторил, что Фрида Герцог умерла на ступенях этого храма. Он прошелся по комнате, тщательно проверяя затемненные углы; возможно, он думал, что в комнате кто-то прятался.
- Фрида Герцог, это та старуха, которую я видела? — спросила я. — Ты тоже видел ее?
Он кивнул, затем еще раз прошептал, что ее дух бродит вокруг. Он несколько раз обтер лоб, будто пытаясь избавить себя от мысли, или, возможно, образа пугающей старухи.
Тишина в комнате стала невыносимой.
- Я лучше догоню донью Мерседес, — тихо сказала я и открыла дверь.
- Подожди! — Леон Чирино бросился вперед и схватил меня за руку. Он снял с меня серебряное ожерелье и взял из моей руки банку с ртутью. — Во время сеанса хронологическое время прекращается, — прошептал он медленно и устало. — Спиритуальное время — это время равновесия, это и не действительность, и не сон. Но это время существует в пространстве. — Он намекнул, что я была брошена в событие, которое произошло много лет назад. — Прошлое — это не есть последовательность событий во времени, — продолжил он. — Сегодняшний день может стать вчерашним или событием давно минувших лет. — Он застегнул на моем запястье часы. — Но лучше не говорить о таких вещах. То, что случается, является неопределенным и неуловимым, и его нельзя обозначить словами.
Я хотела присоединиться к донье Мерседес и равнодушно соглашалась с
