Он оглянулся на дом, оставшийся позади нас, потом посмотрел в сторону кладбища у подножия скалы, где лежали его родители.
– Он говорил, что величайшее событие в жизни мужчины – обладать женщиной, которую он любит, – негромко сказал Джейми и улыбнулся мне. Глаза у него были синие, как небо над головой. – Он был прав.
Я погладила его по щеке.
– Немного жестоко с его стороны вынуждать тебя к столь долгому воздержанию, – сказала я.
Джейми усмехнулся; килт хлопал его по коленям под порывами резкого осеннего ветра.
– Церковь учит, что онанизм – это грех, но отец говорил, что, если уж выбирать между тем, чтобы принести вред себе или какой-нибудь бедняжке женщине, порядочный мужчина предпочтет принести себя в жертву.
Отсмеявшись, я тряхнула головой и сказала:
– Нет, я не стану спрашивать. Ты, безусловно, остался девственником.
– Только благодаря милосердию Господа и моему отцу, англичаночка. Лет в четырнадцать я ни о чем, кроме девушек, думать не мог. Но это было тогда, когда меня отдали на воспитание Дугалу в Беаннахд.
– Там не было девушек? – спросила я. – Ведь у Дугала есть дочери.
– Да, есть. Целых четыре. Две младшие в счет не шли, но старшая, Молли, была очень хорошенькая. Старше меня на год или два. Мое внимание ей не слишком льстило. Я постоянно таращил на нее глаза за обеденным столом, а она как-то раз посмотрела на меня, задрав нос, и спросила, нет ли у меня насморка. Если это так, мне следует лечь в постель, а если нет, то она будет мне очень признательна, если я закрою рот: ей совсем не интересно во время еды разглядывать мои миндалины.
– Начинаю понимать, почему ты остался девственником, – сказала я и подхватила юбку, чтобы подняться на перелаз. – Но не могли же все девушки быть такими.
– Да нет, – раздумчиво проговорил он, подавая мне руку и помогая спуститься. – Они и не были. Младшая сестра Молли, Табита, оказалась куда приветливей.
Он улыбнулся при этом воспоминании.
– Тибби была первой девушкой, которую я поцеловал. Вернее сказать, первой девушкой, которая поцеловала меня. Я по ее просьбе нес два ведра молока из коровника на сыроварню и всю дорогу строил планы, как я прижму ее за дверью, где некуда увернуться, и поцелую. Но руки у меня были заняты, и она должна была открыть дверь, чтобы я прошел. Так что я как раз и оказался в углу за дверью, а Тиб подошла ко мне, взяла за уши и поцеловала. И молоко пролила.
– Памятный первый опыт, – засмеялась я.
– Сомневаюсь, что для нее он был первым, – сказал Джейми. – Она знала об этом гораздо больше, чем я. Но занимались мы поцелуями недолго. Дня через два ее мать накрыла нас в кладовой. Она ничего такого не сделала, только зло на меня поглядела и велела Тибби идти обедать. Но, как видно, рассказала Дугалу.
Если Дугал Маккензи был готов сражаться за честь сестры, то даже трудно вообразить, на что он был готов в защиту дочери.
– Дрожу при одной мысли о том, чем это кончилось, – сказала я.
– Я тоже.
Джейми вздрогнул и бросил на меня косой взгляд в некотором смущении.
– Ты знаешь, что молодые мужчины иногда утром просыпаются с… ну, с…
Он покраснел.
– Да, знаю, – сказала я. – Так же как и старые мужчины в возрасте двадцати трех лет. Ты думаешь, я не замечаю? Ты предлагал это моему вниманию достаточно часто.
– Ммфм. Наутро после того, как мать Тиб застала нас, я проснулся на рассвете. Она мне снилась – Тиб, конечно, а не ее мамаша, – и я даже не удивился, почувствовав на своем члене руку. Удивительно было другое: рука оказалась не моя.
– Но разумеется, не Тибби?
– Разумеется. Это была рука ее отца.
– Дугала! Но как же…
– Я широко раскрыл глаза, и он приветствовал меня очень приятной улыбкой. Потом он сел на постель, и мы с ним славно поболтали, дядя с племянником, приемный отец с приемным сыном. Он сказал, как он рад, что я живу у него, – ведь собственного сына у него нет и так далее. И что вся семья привязана ко мне и так далее. И как ему ненавистна сама мысль о том, что можно воспользоваться прекрасными, невинными чувствами, которые его дочери питают ко мне, в дурных целях, но он, конечно, рад и счастлив, что может положиться на меня как на собственного сына. Так он говорил и говорил, а я лежал и слушал, и все время он держал одну руку на своем кинжале, а другую – на моей мошонке. Я отвечал: «да, дядя», «нет, дядя», а когда он ушел, я завернулся в одеяло, уснул и видел во сне свиней. И больше не целовал девушек до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать и я не приехал в Леох.
Волосы у Джейми были собраны на затылке и перевязаны кожаным ремешком, но короткие концы, как обычно, окружали голову короной, отливавшей в прозрачном, чистом воздухе красноватым и золотым. За время нашей поездки сюда из Леоха лицо его покрылось бронзовым загаром и весь он напоминал осенний лист, весело кружащийся по ветру.
– А как это было с тобой, моя прелестная англичаночка? – спросил он, улыбаясь. – Падали молодые люди к твоим ногам, обуянные страстью, или ты была строгой скромницей?
– Со мной это произошло раньше, чем с тобой, – ответила я. – Мне было восемь.
– Иезавель! Кто же был этот счастливец?
– Сын переводчика. В Египте. Ему было девять.
– В таком случае тебя не в чем винить. Соблазнена мужчиной старшего возраста. К тому же еще проклятым язычником.
Впереди показалась мельница, картинно-красивая: желтая оштукатуренная стена увита темно-красным диким виноградом, выкрашенные сильно пожухлой зеленой краской ставни распахнуты навстречу дневному свету. Вода весело и шумно стекала через шлюз под неподвижное колесо в мельничный пруд. По пруду плавали дикие утки, отдыхая по пути на юг.
– Взгляни, – сказала я, задержавшись на вершине холма и останавливая Джейми. – Как же это красиво, верно?
– Было бы еще красивее, если бы мельничное колесо вертелось, – деловито заметил он. Потом посмотрел на меня с улыбкой и добавил: – Ты права, англичаночка. Это очень красивое место. Я любил плавать здесь – за поворотом река разливается очень широко.
Разлив стал виден сквозь ивы на берегу, когда мы спустились ниже по холму. Заметили мы и мальчишек, совершенно голых, – они вчетвером плескались в воде с громкими криками.
– Брр, – невольно вздрогнула я, глядя на них.
Погода для осени выдалась великолепная, но воздух был очень холодный, и я радовалась, что захватила шаль.
– У меня прямо кровь стынет в жилах от этого зрелища, – сказала я.
– Правда? – откликнулся Джейми. – Дай-ка я ее согрею.
Обняв меня за талию, он отступил в тень большого конского каштана.
– Ты не первая девушка, которую я поцеловал, – тихо произнес он, – но клянусь, что ты будешь последней.
И он наклонил голову к моему запрокинутому лицу.
Когда мельник появился из своего логова и был наспех представлен мне, я удалилась на берег мельничного пруда, а Джейми несколько минут выслушивал объяснения о неполадках на мельнице. Потом мельник вернулся в помещение – попробовать повернуть жернов оттуда, а Джейми тем временем стоял и глядел в темные, полные водорослей глубины пруда. Наконец он, передернув плечами, с выражением вынужденного смирения перед обстоятельствами, начал стаскивать с себя одежду.
– Ничего не поделаешь, – обратился он ко мне. – Айен прав, что-то застряло в колесе под шлюзом. Я должен нырнуть и…
Мой изумленный возглас прервал его речь, и он обернулся туда, где я уселась на берегу возле своей корзины.
– А с тобой что случилось? – спросил он. – Никогда не видела мужчину в подштанниках?
– Не… не в таких! – с трудом выговорила я сквозь смех.
Предвидя возможное погружение под воду, Джейми надел под килт невероятно поношенное короткое одеяние, когда-то сшитое из красной фланели, а теперь весьма неровно выцветшее и оттого пестрое. Было очевидно, что прежде эти подштанники принадлежали человеку куда более полного сложения, чем Джейми. Подштанники не слишком надежно держались на бедрах, а на плоском животе Джейми обвисли складками.
– Они принадлежали твоему дедушке? – спросила я, тщетно стараясь подавить смех. – Или бабушке?
– Отцу, – холодно ответил он, глядя на меня этак свысока. – Не думаешь же ты, что я буду плавать в присутствии моей жены и моих арендаторов голый, как яйцо?
Храня вид полного достоинства, он собрал в руку излишки материи и вступил в воды мельничного пруда. Подошел к колесу, собрался с духом, набрал воздуха в грудь и погрузился под воду, показав напоследок надутую воздухом заднюю часть подштанников. Мельник, высунувшись из окна, выкрикивал слова ободрения, а также давал указания каждый раз, когда мокрая блестящая голова выныривала из воды, чтобы глотнуть воздуха.
Берег пруда густо порос водолюбивыми растениями, и я при помощи приспособленной для этого палочки выкапывала корни мальвы и другие растения. Наполнив корзину до половины, я услышала позади себя вежливое покашливание.
