– Напасть на святого? – удивился я.
– Да нет же, это базилика… собор. Его Святейшество, Папа Римский Лев, там живет, – объяснил Эгфрит.
Я кивнул, чувствуя себя окончательным тупицей.
– У Льва есть враги. Римским вельможам не нравится, что он из бедняков, они бы предпочли Папу познатнее. Еще его обвиняют в прелюбодеяниях, клятвопреступлении и прочих грехах, которых он не совершал.
Грег кивнул.
– Четыре года назад на Его Святейшество напали враги, хотели отрезать ему язык и выколоть глаза, – сказал он, возмущенно скривившись. – К счастью, теперь он под защитой Карла, ведь именно Лев короновал императора. Но у Его Святейшества остались в Риме враги.
Я пересказал все это Браму, Свейну и другим норвежцам, которые стояли рядом, попивали вино, закусывали и глядели в сторону новых потаскух, которых принесло не иначе как ночным ветром.
– То есть этот Папа – главный у тех, кто верит в Белого Христа? – переспросил Брам. – И живет он здесь, в Риме?
– Да, и разговаривает со своим богом денно и нощно. – Я потер большим пальцем об указательный.
– Готов поспорить, у сукиного овцедрала есть чем поживиться, – сказал Брам, зловеще переглядываясь со Свейном, и я пожалел, что намекнул на сокровища: эти двое не задумавшись вышибут дверь во дворце Папы и стащат перстни с его пальцев.
Я оставил их мечтать о серебре и вернулся к Грегу.
– С тех пор как разрешили бои, в Рим вернулся покой, – сказал он. – Появился хлеб. Люди не голодают.
– Люди довольны, пока есть деньги, – подвел итог Улаф, похлопывая по своему кошелю, который был на вид тяжелее моего.
– Однако до императора дошли слухи, – предупредил Эгфрит, – и варварские поединки в Амфитеатре Флавиев запретят. Карл не даст Риму вернуться в безбожные времена.
Грег осенил себя крестом и робко поглядел на монаха.
– Молюсь, чтобы вы оказались правы, отец Эгфрит. Я бы посоветовал держаться подальше от арены, когда прибудет император.
Глава 15
Спустя два дня мы сели еще ближе к арене. Черноволосого единоборца, на которого поставил Флоки, звали Тео Грек. Из-за него я потерял два солида. На наших глазах он убил синелицего, того, который зарезал франка с двумя секирами. Были еще двое воинов, назвавшихся Берстук Вендский [39] и Африканец. Берстук выиграл пять поединков, Африканец – четыре. Обоих покрывали многочисленные шрамы, и оба были прирожденными убийцами. Огромные, мощные, проворные и умелые – у них было все, что нужно великому воину; последующие две недели мы смотрели, как они одного за другим убивают соперников.
– Что-то здесь не так, Сигурд, – заметил Улаф как-то вечером, передавая бурдюк с вином ярлу и утирая рот рукой.
Мы лежали на шкурах на пристани – на корабле всем места не хватало и половина воинов ушла спать в шалаши на берегу. Никто нам не запретил – очевидно, Папе не хотелось неприятностей, – так что мы делали все, что хотели.
– Почему грек, этот, как его, Виндр [40], и Африканец никогда не дерутся друг с другом? – продолжал Улаф.
Кучка людей на пристани о чем-то ругалась, кого-то громко рвало в кустах. Мы тоже пили и спорили о том, кто из единоборцев лучший.
– Живыми они приносят Красному Плащу больше денег, Дядя, – ответил Сигурд. – Вон какие толпы собираются, и пока он выпускает на арену лучших воинов, всегда найдется желающий с ними сразиться.
На пристани началась драка. Мы вполглаза поглядывали на мелькание кулаков и ног. Кто-то вытащил нож, и остальные решили, что предмет спора не стоит того, чтобы умирать, – клубок дерущихся распался, а зачинщики отступили в разные стороны, выкрикивая оскорбления и проклятия. В гавань ежедневно заходили новые корабли всевозможных форм и размеров, в город просачивались группы людей, вооруженных до зубов. Распорядитель порта Граций больше не показывался; даже Грег не знал, где он, да и хорошо – с нас не требовали податей.
– Наверное, напоролся на тех, кому не понравились весы, и теперь его римские кишки дожирают портовые крысы, – предположил Брам, и все согласно закивали.
– Красный Плащ, наверное, теряет деньги на ставках, – сказал Бьярни, отрываясь от грудей смазливой шлюхи и переводя дух. – Какой дурак поставит против этих троих? Их же никто побить не сможет.
Я залил себе в глотку побольше вина и скривился от кислятины.
– Их слава зависит от Красного Плаща, – бросил я, – в этом все дело.
Все глаза обратились ко мне, ведь я заговорил о славе, а она норвежцу дороже серебра.
– Грег сказал, что в давние времена, даже когда Рим был самым могущественным городом в мире, императоры боялись народа.
– Это потому, что его в Риме больше, чем блох на собаке, – сказал Брам.
«Или червей в трупе», – подумал я.
– Чтобы задобрить народ и сохранить мир, императоры и устраивали бои рабов.
Кто-то хохотнул.
– Да не любых рабов, – пояснил я. – Их сначала обучали лучшие воины в мире, а уж потом выпускали на арену. – Я посмотрел на Сигурда. – Амфитеатр тогда был забит доверху – римляне жаждали крови.
– Шум, наверное, стоял, что гром гремел, – покачал тот головой.
– Красный Плащ себя императором, что ли, считает? – спросил Бьярни, ковыряя в зубах щепкой.
– Нет, он просто хитрый сукин сын, – ответил Улаф. – На чужой смерти богатеет.
Вокруг одобрительно загоготали. В неверном свете факелов и блеклом свете луны было видно, как блестят глаза воинов. Они говорили о доме, о женщинах, о погибших друзьях, пили кислое вино, разбавленный эль и ели свиные ребра в чесночном масле. Но глаза их сияли, как золотые солиды. Я пожалел о том, что заговорил о славе и богатстве, – это было все равно что бросить кость с мясом голодному псу и надеяться, что он ее не тронет.
* * *
Через несколько дней Сигурд велел нам заполнить трюмы съестными припасами и готовиться к отплытию. Если то, что Эгфрит узнал от своих братьев во Христе, было правдой и император Карл на самом деле ехал в Рим защитить Папу Римского от происков знатных вельмож, нам следовало убраться подальше. Мы и так вдоволь насмотрелись всяких диковин в древнем городе и напробовались как яств, вкус которых хотелось подольше задержать во рту, так и кислятины, от которой челюсть сводило. Еще и разжились серебром, продав меха, янтарь, кости и кое-что из оружия, захваченного у синелицых, хотя большую часть барыша тут же спустили на ставках. Пришла пора вновь отведать соленой морской воды, да и путь наш лежал на самом деле не в Рим, а в Миклагард. Итак, мы готовились к отплытию, не ведая, что Прядильщицы уготовили нам нечто иное.
– Скажи им, Ворон. Вот обрадуются-то!
Пенда, Гифа, Бальдред и Виглаф вернулись с базара у подножия Эсквилина – Грег сказал, что там лучшие копченые сыры в Риме. Каждый из уэссекцев тащил на плече по замасленному мешку, – за ними плыл сладковатый, с дымком, аромат ценного лакомства. Но не от сыра разгорелся их аппетит.
Я сердито выгнул брови.
– Не буду я ничего говорить.
Мимо прошел Ингольф Редкозубый с копченым окороком на плече. Все возбужденно гомонили, предвкушая, как снова пойдут Дорогой китов.
– Я бы сам сказал, если б не был честным христианином, – заявил Пенда, с ухмылкой глядя на Гифу и остальных. – Да только никак не выговорю ваши поганые языческие слова.
– Не буду говорить, – пригрозил я ему пальцем. – Да и утром отплываем. Слишком поздно.
– Скажи.
– Нет.
– Скажи.
– Хотя бы Сигурду, – встрял Бальдред, скаля гнилые зубы в черной бороде. Лоб его блестел от пота, день был жарким, а ходили за съестным далеко.
– Эй, Ворон, что там эти жалкие англикашки блеют? – спросил Свейн.
Он тащил бочонок эля по мокрой от дождя пристани и как раз остановился, чтоб поудобнее его перехватить. Дождь принес северо-восточный ветер, который теперь дул каждое утро до полудня. Именно он наполнит наши паруса и понесет корабли вниз по Тибру обратно в море.
Знал я, что не стоит рта раскрывать и лучше проглотить слова, что пузырятся в глотке, как шапка пены на добром эле, да та часть меня, которая любит смуту и радуется, слыша стук рунных плашек по палубе, не могла смолчать. Воин – тот, кто в звуке собственного сердца слышит звон меча, ударяющего о щит. Поэтому-то я и сообщил Свейну, Браму и всем, кто оказался рядом, весть, которую узнал от Пенды. Красный Плащ кинул клич о том, что лучшие воины со времен гладиаторов – Тео Грек, Берстук Вендский и Африканец – сразятся с тремя смельчаками, кто бы они ни были: африканцы, арабы, скандинавы, франки или венды. Такого Амфитеатр Флавиев не видел четыреста лет.
– Допустим, найдутся трое безумцев, – встрял отец Эгфрит, – и победят они каким-то чудом этих трех убийц. Что тогда?
– Получат тысячу двести пятьдесят либр [41], – сказал я. – Это…
– Столько серебра, сколько весят пять человек. – Сигурд поглядел на Улафа, и тот задумчиво потянул себя за бороду.
