– Получат тысячу двести пятьдесят либр [41], – сказал я. – Это…
– Столько серебра, сколько весят пять человек. – Сигурд поглядел на Улафа, и тот задумчиво потянул себя за бороду.
Вокруг шушукались и бормотали, пытаясь представить такую гору серебра.
– А в чем подвох? – с подозрением спросил Улаф.
– Тот, кто выйдет против этих троих, возможно, погибнет, Дядя, – ответил я. – К тому же за удовольствие с ними подраться нужно заплатить пятьсот либр Красному Плащу.
– Тогда эти смельчаки просто обязаны победить! – воскликнул Свейн, пожав могучими плечами.
– Красный Плащ при любом раскладе нагребет столько серебра, что сможет стать императором, – сказал Сигурд. – Дядя, собери всех на закате здесь, возле «Змея». Да скажи Асготу, чтоб руны принес.
Улаф кивнул и пошел вдоль пристани.
– А ты, Ворон, ступай отыщи Красного Плаща. Скажи ему, что братство волков, чьи корабли стоят в порту, принимает вызов и завтра же заплатит шестьсот либр, если он откажет всем остальным.
– Господин? – Голова моя поплыла, я не верил своим ушам.
Сигурд свирепо зыркнул на меня.
– Ворон, ты что же, думал, воины вроде нас струсят? Мы в Рим приехали руины разглядывать?.. Ты же знал, Ворон.
Он был прав. Я знал. Еще я знал, что какая-то часть меня любит смуту. Я кивнул ярлу. У норвежцев, датчан и англичан уже закипала кровь в жилах; они и думать забыли о том, чтобы ставить парус. Я отправился на поиски Красного Плаща.
Отец Эгфрит пошел со мной – латынь была нелишней, ибо мы понятия не имели, откуда родом Красный Плащ. Сначала святой отец отказывался, говоря, что он против наших кровожадных планов и лучше посетит церкви, монастыри и могилу святого Павла. Однако Сигурд пригрозил, что если он нам не поможет, то останется в Риме. Наверное, монах сначала даже обрадовался – ведь он отчаялся сделать из нас христиан, – но в то же время Эгфрит был любопытен, как сорока. Ему не меньше нас хотелось увидеть Миклагард, или Константинополь, как он его называл, тем более после Рима. И вот теперь он шел со мной по городу и мы спрашивали у всех, где найти богатого смуглого человека, который заправляет делами на арене. Те, кто понимал, о чем мы спрашиваем, смотрели на нас с подозрением и отказывались говорить – наверное, думали, что нас подослал Папа Лев или сам император.
– В амфитеатре они разговорчивее, – простонал я: нам только что заявили, что вообще не знают никакого Амфитеатра Флавиев. – Ты бы слышал, Эгфрит, какой там шум стоит. Как только уши выдерживают!
– Варварство, – ответил он. – Уверен, Богу больно это слушать.
– А вот наши боги придвинули бы скамью поближе, кубки медом наполнили и смотрели на бой, пока бы вся пролитая кровь до капли в землю не ушла, – сказал я.
– Это ты так думаешь. Потому что ты – язычник, Ворон, и душа твоя черна.
Базар редел, торговцы убирали товары, люди торопились домой. По ночам в городе было небезопасно. Солдаты, которые раньше обходили город с дозором, теперь охраняли Папу на Латеранском холме.
– А сюда нам зачем? – спросил Эгфрит, резко останавливаясь и обводя рукой вокруг.
Мы стояли на Форуме – площади между Палатином и Капитолием. В ушах звенело от стука молотков и лязга зубил: кто-то строил из руин дома-крепости – обозревать город и высматривать врагов. Одни строители, с ног до головы покрытые белой каменной пылью и оттого похожие на мертвецов, перекрикивались и спорили внизу. Другие взбирались вверх и спускались по деревянным подмостям, торчащим вокруг полупостроенных башен, словно гигантские ребра. Среди древних глыб носились мальчишки. Собаки дрались за объедки. Потаскухи терпеливо ждали, когда мужчины закончат работу. Пахло потом и навозом. Обточенные камни подвозили на повозках, запряженных волами.
– Думал, тебе здесь понравится, – ответил я, подмигивая. – Смотри, церквей сколько… – По краю площади стояли древние храмы, превращенные в христианские церкви. – Здесь, похоже, строят себе дома богачи. Река рядом, но не слишком – не затопит, если разольется, и от Папы далеко – можно делать все, что вздумается. Да гляди-ка, высоченные какие строят, и плевать им на всех оттуда.
Эгфриту пришлось признать, что на Форум мы пришли не зря, хотя в конце концов не мы нашли Красного Плаща, а он нас. Точнее, его люди. Мы подошли к толстяку, торговавшему фигами в меду, которых не стоит есть помногу зараз, если не хочешь весь день торчать над кадкой. Торговец говорил по-английски и понял, что я отрежу ему яйца и выброшу их собакам, если он не скажет нам то, что мы хотим знать. Эгфрит тут же меня отругал, не обращая внимания на мои угрозы, но мне было все равно, я слишком устал, ноги ныли – я и не думал, что будет так трудно найти человека, которого видели тысячи. Тут рядом с нами возник мальчишка с лицом, похожим на крысиную мордочку, а позади него – пять вооруженных воинов, и я вспомнил, что стоило мне схватить торговца фигами за жирную шею, как малец куда-то сорвался.
Толстяк заголосил, испуганно тыча пальцем в мою сторону, будто я тролль двухголовый. Солдаты окружили нас с Эгфритом – правда, копья не наставили.
– Можно подумать, я ему яйца отрезал, – проворчал я.
Вой и полные ужаса глаза толстяка вызывали у меня отвращение – иногда я забывал о своем кровавом глазе и о том, как он действует на других.
– Они хотят знать, зачем вам господин Гвидо, – сказал продавец фиг.
«Вот, значит, как его зовут», – подумал я. На самом деле Красного Плаща звали по-другому, но тогда мы этого не знали.
– Спроси у этих червивозадых пердюков с кислыми рожами, как ответить на призыв господина Гвидо сразиться с тремя трусливыми болванами, если его днем с огнем не сыщешь, – велел я толстяку.
Он выпучил на меня глаза, однако вопрос задал. К удивлению Эгфрита, да и моему тоже, один из солдат улыбнулся. Тогда я пожал плечами и передал им остальные слова Сигурда.
На пристань мы вернулись уже в сумерках. Нас ждали. У кораблей собрались все, пришла даже Кинетрит со Сколлом, который стал такой же частью братства, как и те, кто принес клятву во Франкии. Я поймал взгляд Сигурда и кивнул, сообщая, что вызов принят. Глаза его сверкнули, и он кивнул в ответ. На пристани было тихо: не зазывали в свои объятия потаскухи, никто не торговал жаренной в оливковом масле свининой, грибами с чесноком, хлебом. Не было ни точильщиков ножей, ни кожевников, ни мальчишек, таскающих бурдюки с вином с другого берега, – только воины со «Змея», «Фьорд-Элька», «Коня бурунов» и «Морской стрелы». Все окружили ярла, который возвышался в центре, как умбон на щите: золотые волосы заплетены в две толстые косы, зеленый плащ на могучем плече заколот брошью с волчьей головой, на поясе отцовский меч. Воинственный настрой ощущался в воздухе так же явно, как дым, какой бывает, если в костер бросить зеленые листья.
– Кого бы ни выставил Красный Плащ, любой из вас будет ему ровней. – Голос Сигурда ревел, как бурный речной поток. – Каждый из вас – победитель, умеющий сражаться любым оружием. Но я согласен с годи – в этом деле нужно большее, чем искусное владение копьем или мечом. Всем известно, что нить судьбы прядут норны. Поэтому выбирать не мне.
При этих словах лицо Свейна вытянулось – он, как никто другой, хотел сразиться на арене и не сомневался, что его выберут. Синелицый Велунд и датчанин Ингвар встали поближе к Сигурду – тоже хотели сразиться и заслужить себе место среди волков.
– Избранных назовет Асгот, – продолжал Сигурд, медленно обводя собравшихся взглядом. – Он раскинул руны, и мы поступим так, как они велят.
Ярл отступил на шаг, а вперед вышел Асгот с пятью крошечными мышиными черепами в засаленной седой бороде.
– Все решит бог войны, – объявил он; желтые глаза его безостановочно рыскали по лицам. – И уж поверьте, не ошибется. – Годи указал крючковатым пальцем на серебрящийся в лунном свете Тибр. – На том берегу, к северо-востоку от каменного воина, есть руины, поросшие шиповником. Там, на самом высоком дереве, я подвесил мешок. Пусть каждый, кто хочет сразиться на арене, положит в него до рассвета свою вещицу, только внутрь не заглядывать.
– Какую вещицу, Асгот? – спросил датчанин Бейнир, почесывая бороду.
– Такую, которая была с вами все это время, – ответил годи, прищурив один глаз, – и сохранила ваш запах. Амулет, который вы узнаете, даже если вам выколют глаза и отрубят руки. – В толпе начали перешептываться. – А поутру бог войны поможет нам выбрать, кого послать на бой.
Воины закивали и принялись обсуждать его слова, стараясь говорить потише, – негоже шуметь, когда знаешь, что ракушки на доске твоей судьбы двигает сам ас. Боги жестоки, и кричать в их присутствии будет только храбрец или глупец.
Из толпы выступил Улаф, высоко подняв два бурдюка с вином, словно трофей, добытый в тяжелом бою.
– Похоже, мы сегодня засидимся, так почему бы заодно винца не испить, а?
