Силу тоже тренировали. Мы со Свейном и Брамом вставали плечом к плечу, сцепив щиты, а на нас скъялдборгом [42] шли семь, восемь или даже десять воинов, и две «стены» просто давили друг на друга что есть мочи. Сердце стучало, словно молот, в груди жгло, но мы продолжали напирать. И хотя с нами был Свейн, нас каждый раз теснили назад; ноги наши бороздили землю, лица сравнивались по цвету с римским вином, а одежда насквозь промокала от пота. Однако сколько бы пота я ни проливал и синяков ни получал, правда оставалась правдой: я и вполовину не был так силен, как Тео Грек, Берстук Вендский или синелицый Африканец. И все это понимали. Чем ближе подходил день поединка, тем холоднее обращались со мною некоторые воины, считая, что я недостоин защищать честь братства. А может, просто завидовали – ведь именно мне, а не им Тюр дал шанс обрести славу. Однако я думал иначе. И Пенда тоже.
– Ради всех святых, парень, никак не пойму, о чем ты думал? Они же вышколенные воины, а не какие-нибудь крестьяне, которых заставили выйти на арену. Грек – верткий, как рыба, и воин искусный. Да к тому же хитрый. Африканец, наверное, и Свейна поборол бы, а венд – прирожденный убийца, я бы глаз не сомкнул накануне поединка с ним.
– Убивал я воинов и получше, – сказал я, потягивая разбавленный эль в ночь накануне поединка.
Сначала Пенда молча учил меня своим лучшим приемам и движениям, но потом вино развязало ему язык, очень не вовремя, – ведь утром мне предстояло сразиться не на жизнь, а на смерть.
Он покачал головой. Его глаза блестели в отсветах пламени.
– Ты везунчик, парень, и чутье у тебя есть… И все же ты не готов. Угорь и тот прыгает лучше. – Губы его улыбались, но глаза – нет. – Хочешь вернуть им чертово серебро, что пустил плавать по франкской реке? – Он указал на сидящих неподалеку норвежцев.
Те тоже негромко переговаривались, прикидывая, сколько серебра на нас поставить, и споря о том, кому какой противник должен достаться, чтобы мы ушли с арены живыми.
Я покачал головой.
– Может, им это и не нравится, Пенда, но они знают: гнить бы сейчас нашим костям на дне той реки, если б мы не избавились от серебра.
– Тогда почему? Из-за нее? – спросил он. – Ты решил идти на смерть из-за Кинетрит?
От этого имени внутри у меня все перевернулось.
– Она мне безразлична, – солгал я.
Уэссексец расстроенно покачал головой – никак не мог взять в толк, зачем я вызвался сражаться с воинами, которые дерутся гораздо лучше меня. И я решился открыться ему, потому что Пенда – мой друг, и еще потому, что он чувствовал мой страх, как охотничий пес – лисий запах. Я рассказал ему, как получилось, что Асгот вытащил перо из мешка. Он слушал меня, выпучив глаза и открыв рот, а руки его сами сжались в кулаки.
– Вот же хитер, тварь коварная! – воскликнул он.
Я шикнул на него.
– Никому не говори. Поклянись, что не скажешь.
– Тебе не обязательно сражаться, – сказал Пенда, с трудом сдерживаясь, чтобы не кричать. – Да пусть еще чей-нибудь гребень вытащат, а ты поживешь.
– Что сделано, то сделано, – пожал я плечами. – Пути назад нет, иначе меня сочтут жалким трусом.
Уэссексец долго молчал, почесывая длинный шрам, пересекавший его лицо, – все пытался придумать, как мне избежать поединка.
– От судьбы не уйдешь, – сказал я, протягивая руку за лежащим у его ноги бурдюком.
Эля не хватило, чтоб забыться, а провести свою последнюю ночь в страхе не хотелось. Пенда передал мне бурдюк, к которому я немедленно приложился.
– Значит, придется тебе победить, – сказал он.
В этот самый момент раздались радостные возгласы со стороны моста. Мы повскакивали и вгляделись в освещаемую отблесками пламени темноту. Всем хотелось отвлечься от напряженного ожидания, которое повисло в лагере. По берегу шли Сигурд, Улаф и Рольф, у каждого из них на плече висело по свиной туше.
– Что, кто-то умер? – прокричал Сигурд. – Или наш корабль затонул в этой вонючей римской речушке? Почему у всех кислые рожи? Эй, Дядя, видал когда-нибудь таких жалких горемык?
Улаф покачал головой.
– Только среди христиан.
– Завтра слава о нас разнесется по всему Риму! – прокричал Сигурд, передавая тушу Арнвиду и Бодвару, чтоб те зажарили ее на костре. – Если уж это не повод для пира…
Уговаривать никого не пришлось. Бьярни нашел римлян, играющих на дудках и лире со струнами из конского волоса, Туфи и Бейнир привели танцовщиц. Все собрались вокруг большого костра, пили, смеялись, смотрели, как со свиных туш капает и с шипением сгорает в углях жир. Когда одну из туш обглодали до костей, Улаф встал, пошатываясь и расплескивая эль из серебряного рога.
– За Одина, Всеотца! – провозгласил он, поднимая рог.
– За Одина, Всеотца! – прокричали мы в ответ.
– Теперь пусть скажут наши единоборцы. – Улаф обвел пальцем толпу. – Свейн, рыжий ты бычина! Жаль мне того сукиного сына, что встретится с тобой в бою завтра. Быстро его прикончишь?
Раздались крики протеста.
– Ну-ка поднимись, Свейн, Торов сын, дай на тебя поглядеть.
Под приветственные крики силач встал, пряча улыбку в огромной бороде.
– Быть таким громадным и хорошо и плохо, да Свейн? – прокричал Бьярни, обращаясь к нам. – Дождь достает тебя первым, а вонь – последним!
– Что ты нам завтра покажешь, Свейн? – прорезался голос Сигурда сквозь общий хохот.
– Вспорю врагу брюхо, чтоб все видели, что он на завтрак сожрал, – ответил Свейн. – Потом придушу его же кишками.
Послышались одобрительные возгласы.
– Если и после этого не сдохнет, познакомлю с моим топором по имени Черепокол. Вряд ли ему понравится. – Он грустно покачал головой. – А жаль, топору-то он точно понравится.
Раздались крики:
– Хорошо сказано!
Наступило время похваляться своими подвигами, и чем витиеватее – тем лучше.
Свейн поднял кубок за братство и уселся на место.
– Брам, Брам, Брам! – Дружные крики становились все громче.
Медведь встал, освещенный бронзовыми отсветами пламени. В руке он сжимал сдувшийся бурдюк.
– Ну, Медведь! Позволишь своему сопернику уйти завтра с арены и похваляться, что он побил норвежца? – спросил Сигурд, намеренно поддевая известного своим гордым нравом воина.
– Ха! Пусть попробует уйти – без головы-то! – проревел Брам.
В глазах у меня поплыло, то ли от вина, то ли от страха.
– Я Брам, некоторые зовут меня Медведь. Я сражался за короля Горма [43] в крепости Фиркат. Тогда пролились реки крови, а волки и вороны объелись так, что волки не могли ходить, а вороны – летать. Я побил знаменитого воина короля Хьюгелака Улофа Свирепого и многих других. – Он не удержался от торжествующего взгляда в сторону датчан, ведь Хьюгелак – датский король, и все они слышали о могучем Улофе. – А в городе Рибы я победил великих воинов братьев Рандвера и Хрейдмара [44].
Послышались восхищенные возгласы.
– А как-то раз я переплыл море Каттегат, от города Гренана до острова Лесё. Тот, с кем мы плыли на спор, утонул.
Никто ему не возразил, хотя я не мог понять, как человек может плавать так далеко. Даже рыбы не могут.
– А не ты ли однажды тролля убил? – спросил Оск, сверкая обломками зубов в свете костра.
Брам обхватил свою похожую на гнездо бороду и смущенно улыбнулся.
– Помнится мне, мерзкая тварь… Вот только тролль ли это был… может, какой-нибудь Свейнов родственник… кузен, например.
Даже Свейн рассмеялся, а Брам пожал плечами.
– В темноте разве углядишь, да и пьян я был.
– Пьян? Ты? – Сигурд поднял брови в притворном изумлении. – Ушам своим не верю.
– Ага, и, кстати, мне это напомнило… – сказал Брам, размахивая бурдюком. – Я однажды перепил всех в округе.
– Хей! – вскричал Сигурд, поднимая рог в честь Брама. Все сделали то же самое.
– Незадачливый соплежуй, который сразится со мною завтра, пожалеет, что вылез на свет из чрева своей матери-свиньи.
Все кругом загоготали, а потом уставились на меня.
– Теперь ты, Ворон, – обратился ко мне Улаф. – А то эти два раздувшихся от гордости сукиных сына тебя перекаркают.
– Дай им то, чего они ждут, – пробормотал Пенда.
– Не хотел бы я встретиться с ним в бою! – сказал верзила Бейнир. – Взял и проткнул синелицего копьем, а тот просто поговорить хотел… Бешеный он.
– Да нечестно он дерется! – добавил Ирса Поросячье Рыло. – Помните того огромного франка, который прыгнул на борт «Змея»?
Все помнили.
– Так вот, бедняга никак не ожидал, что его заколют булавкой.
Поднялся смех, но Сигурд шикнул, чтоб все угомонились и дали мне сказать.
– Я благодарен Тюру за то, что буду сражаться бок о бок с этими двумя воинами. – Я показал на Свейна и Брама. – Ибо не знаю никого, кто умел бы так драться или пить. – Все снова подняли кубки и бурдюки. – Тому, кто выйдет завтра со мною на бой, не поздоровится. С тех пор как я стал одним из волков, меня многие пытались убить. Их уже давно черви едят, а я все еще жив.
