Положим, такое возможно – может, и всплывет какое-то время спустя. Так ведь начальство требует: будь любезен рапортовать, как идут дела по сумочкам в твоем районе. В динамике.
Лебедев попытался договориться:
– Про сумки вы пошутили, конечно, Иван Саныч? Их море в Москве.
– Ах, пошутил? – с мягкостью, не предвещающей ничего хорошего, переспросил Остапчук и развязал папку. – Вот раз умный такой, на́ вот тебе пару шуточек – все по сумочкам. Можешь даже сам выбрать, какая тебе улыбается.
И разложил бумаги веером. Было их много, все исписанные или напечатанные до того убористо, что Лебедев искренне пожалел, что вообще зашел в отделение. А злодей в погонах продолжал:
– Чего тушуешься? У вас же патруль? Вот и оказывай содействие, заостряй внимание и вообще проявляй бдительность касательно сумочек. Ну?
Лебедев сдался, наугад выхватил две бумажки и поспешно распрощался. Все-таки умеет сержант Остапчук полномочия распределять, свои – особенно. На улице Марк, сложив документы, запихал их в карман. Потом прочтет и, если Саныч и далее будет в дурь переть, напишет что-нибудь, чтобы отстал.
Вечер проходил чинно-благородно, время патрулирования близилось к концу. Но тут вынырнул из тени деревьев Андрей, отправленный было на отдых, – без никакой сонливости, глаза вытаращенные, рот открыт. Ухватив Лебедева за рукав, он какое-то время переводил дыхание, собрался с мыслями и наконец выпалил:
– Акимов зовет.
Лебедев, передав правление Колбасовой, отправился в отделение, Андрей почему-то шел с ним.
– Ты чего? Спать иди, я ж сказал, – стал его гнать Марк.
– Я потом. Не до того, – туманно отозвался тот и никуда не ушел.
В отделении, несмотря на поздний час, находились и Акимов, и Остапчук. Причем последний был красен, сердит и на вошедшего Лебедева смотрел зверем, да так, что тот, невольно покраснев, спросил:
– Что?
– Ничего пока.
Многообещающе.
Акимов, поднявшись, указал Лебедеву на стул, а Андрею разрешил идти. Тот что-то буркнул и остался стоять. Лейтенант, почему-то вздохнув, начал:
– Так, ладно. Лебедев, чепэ у нас… и у вас. Около часу назад по пути на станцию ограблена гражданка. Нападавший был один, пригрозил пистолетом, в сумочку залез.
– Сумочку, – с ненавистью повторил Остапчук.
– Приметы никакие: среднего роста, крепкий, в кепке, тряпка повязана на морду… – Сергей Палыч сердито отвернулся, закурил. – Ну а самое поганое в этой истории то, что она утверждает, что на рукаве у него повязка «Дружинник». И на пальцах татуировка с именем… «Марк».
– Да? – после паузы напомнил о себе кадровик.
– Я говорю – «Марк», – пояснил лейтенант. – Четыре буквы на пальцах.
Лебедев машинально поднял руку, показал пальцы, абсолютно чистые.
– Марк из патруля не отлучался, – тотчас заявил Пельмень, но, уловив красноречивый взгляд, замолк.
– Цыц, – запоздало скомандовал Акимов. – Тоже мне, адвокат нашелся. Повязка…
– Ее кто угодно мог нацепить, – заметил Лебедев.
– Ты прав, равно как и намалевать на пальцах твое имя. Но беда в том, что потерпевшая видела и татуировку именно с твоим именем, и повязку дружинника. Кстати, открыт вопрос о том, где он ее взял… Дело не в том, похож ли кто из твоего отряда на злодея. Понятно, что средний рост, кепка и тряпка – не приметы. И пистолет…
– А если показалось? – встрял Пельмень. – Почудилось дуре, а мы виноваты!
– Цыц! – рявкнул Остапчук.
Помолчав, Акимов начал снова, по-хорошему:
– Марк, я обеими руками за твой почин. Воспитательная работа, культурный отдых – это все крайне важно для правопорядка… – Он улыбнулся: – Даже танцы. Вот тут некоторые товарищи считают, что танцы – это так, ерунда, а я тебе скажу: нужна разрядка. Вот весной-летом сорок второго какие страшные бои были, жара стояла – сил не было из кабины вылезти, пока самолет заправляли. А принесет какая-нибудь стаканчик водички или компота, шепнет: «На танцы не опаздывай!» – и обязательно и с вылета вернешься, и на танцы…
– И сил хватало? – криво улыбаясь, спросил расстроенный Марк.
– Какие бы бои ни были, а танцы вечером были обязательно. Ни в карты, ни домино и даже на бильярде не играли, зато в каждом полку был гармонист, а то и самодеятельность. Такие концерты давали – и когда успевали подготовиться… да. Я вообще не к тому.
– А к чему?
– Я к тому, что обеими руками за вас, ребята. У нас постовых нет как нет, сами с грехом пополам управляемся, а вы молодцы, раскатываете и по глухим подворотням. Честно скажу: помимо вас, никто и не чешется помогать. На словах все правильные, а как до дела – круговая порука, заговор молчания и «хатаскрайничанье». Мы вязнем в текучке, а серьезными делами, климатом в обществе и заняться-то некогда…
– Короче, – брякнул Марк, – прикрываете нашу лавочку?
– Ну зачем ты так, – укорил Акимов.
Пельмень снова встрял:
– Вы выстройте нас всех, кто в патруле был, – пусть дамочка пальцем ткнет, кто ее на гоп-стоп взял.
– Ну всех-то… – начал было Лебедев, но Пельмень настаивал:
– А что? Я вот, к примеру, раньше времени ушел с поста, может, я и есть преступник.
– Точно ли ты? – едко переспросил Акимов, и Пельмень замолчал.
Положив руку на плечо Лебедеву, лейтенант сказал:
– Я должен предупредить. При всем моем одобрении, поддержке, если нечто подобное повторится, придется работу ваших патрулей по охране порядка… ну, в общем, прекратить. Без обид. Понимаешь?
Лебедев заверил, что понимает.
Вернувшись в клуб, он попросил по окончании патрулирования всех прибыть на собрание. И когда все были в сборе, сухо, кратко изложил факты. Никто не сотрясал воздух разного рода глупостями, рук не заламывал, но было видно, что всех мучают одинаковые мысли: как это могло случиться и что теперь делать. Маринка Колбасова спросила, не хотят ли у них у всех снять отпечатки, но Марк отмахнулся:
– А смысл? На чем отпечатки грабителя могли остаться? На пострадавшей?
Кто-то не выдержал, прыснул.
– Ну так выстроить нас всех, и пусть опознает, – упрямилась Марина.
– Во-во, – подхватил Пельмень.
– Во-первых, это незаконно, – стал терпеливо объяснять Лебедев. – Во-вторых, где ручательство, что она не ткнет пальцем в первого попавшегося в кепке, среднего роста? Лица-то она не разглядела.
– Ага, а повязку-то разглядела, сова! Свинство какое, – не унимался Андрей.
Лебедев пытался привести в порядок мысли, но ничего не получалось – в нем лишь росло глухое раздражение. «Сами же говорят – нужное дело, без вас туго, – думал он. – Столько сделано! Как же все бросить, все планы, замыслы… Выхода нет! Нет выхода!» Ему, впрочем, удавалось сохранять спокойный и многозначительный вид, поэтому собрание не превратилось в митинг. Повозмущались, но в целом согласились с тем, что граждане не должны шарахаться от дружинников, а раз так – не
