На следующее утро, сразу же по приходу на работу я звоню в больницу. “Да, она родила.” – “ А кого?” – “А кого бы вы хотели?” Я мчусь в больницу и на подходе к родильному отделению издалека вижу Сарру Наумовну и тетю Юлю. Я поднял шляпу, и они поняли, что у нас родился сын.
А свой последний экзамен Нонна сдавала через несколько дней, прямо не поднимаясь с больничной койки. Экзаменаторов было плохо видно за их улыбками, и они поздравили нового врача с удивительно успешной сдачей экзамена по акушерству и гинекологии.
Еще задолго до описанного события, когда нам с Нонной хотелось поговорить с ним или о нем (нашем будущем ребенке), мы, не сговариваясь, называли его (хотя это могла быть и она) Мишкой. Теперь нам предстояло дать имя ребенку официально. Но тут появилась одна помеха. Мы получили письмо от Инны, в котором она писала, что им с мамой очень хотелось бы, чтобы мальчика назвали Овсеем. Но они понимают, что согласиться на это трудно, и поэтому, может быть, нам понравится какое-нибудь имя, начинающееся на О? Конечно, не Остап, но, может быть, Олег?
Понятно мое желание пойти навстречу маме и отдать дань памяти моему отцу. Но хотелось не очень. Тем более что Нонне ни один из предложенных вариантов не нравился. Я видел, что Сарра Наумовна не дремлет и проводит большую “разъяснительную” работу со своей дочерью. Обстановка немного накалилась, но в ЗАГС идти все равно надо. И мы пошли. Не приняв окончательного решения. Люди в ЗАГСе многоопытные, и когда мы зашли в кабинет к инспектору, то она, посмотрев на нас, рассмеялась и сказала примерно следующее: “Все ясно. Вы придумали такое имя, что у вас самих язык не поворачивается его произнести. А как будет жить с ним ваш сын, особенно в детском возрасте и в нашей замечательной интернациональной обстановке?” Ну, что ж, у меня тоже есть два хороших друга – Миша Туровер и Миша Тилес. А, главное, это то, что имя нашему сыну сразу понравилось и, кажется, нравится и поныне.
Нас не просто стало трое – у нас появился маленький ребенок. То, что я не был подготовлен к этому, это понятно. Но немногим более, чем я, была продвинута в этом вопросе и Нонна. Только один месяц прожила у нас Сарра Наумовна, и это был, конечно, важный месяц. “Но больше я не могу, там у меня Мотя. А ты, Нонночка, знаешь, что за папой нужен уход и присмотр – он же отчаянный болельщик футбола”. Это был, пожалуй, первый случай, когда я почувствовал, что с моей тещей полного единения у меня никогда не будет.
Однако и после отъезда Сарры Наумовны мы не оказались в одиночестве. Все наши соседи, жильцы квартиры №17, и, прежде всего, Евгения Семеновна, с величайшей охотой, я бы даже сказал, с радостью, бросились нам помогать. Это была и учеба в уходе за малышом, и помощь в приобретении продуктов, и присмотр за ребенком в наше отсутствие. А, пожалуй, главное – обстановка полного доброжелательства и желания быть полезными в любом деле.
Здесь пришло время хотя бы коротко рассказать о наших соседях. Я уже говорил о Евгении Семеновне. В то время она, бухгалтер, уже была пенсионером, и главной ее заботой был внук Вова, пяти лет, сын вдовой дочери Иры. Ира, тогда еще молодая женщина, немного язвительная и не лишенная остроумия, была далеко не безразлична к мужскому полу, и это воспринималось матерью так, как и следовало – с пониманием. Соседки же по этому поводу подшучивали, причем не всегда беззлобно.
В двух из четырех комнат квартиры, некогда полностью принадлежавшей семье Евгении Семеновне, проживали люди, имевшие между собой родственные связи. В соседней с нашей, третьей от входной двери, комнате, жил постовой милиционер Павел Александрович Леонтьев с женой Александрой Александровной и шести-семи летним сыном Левой. Павел Александрович был тихим человеком, не пившим и не курившим, всегда улыбающимся. Александра Александровна не имела никакого образования, она не умела даже подписываться, но именно она была, после Евгении Семеновны, самым близким для Нонны человеком. В последней комнате жили две родные сестры Павла, Мария и Валентина Александровны, деревенские женщины, и его племянник, потерявший родителей, десяти или одиннадцатилетний Леня. В квартире была только одна уборная, только одна газовая плита, ванна прямо на кухне и некрашеные деревянные полы. Но был абсолютный порядок, и никогда не возникали споры ни об уборке, ни об оплате услуг – главные причины раздоров в коммунальных квартирах. Вот несколько сценок из нашей жизни в то время на улице Красная Конница, дом 5, кв. 17.
Собираемся купать Мишу. Греем воду, я стою на страже с термометром. Подскакивает Александра Александровна, отталкивает меня плечом, локтем щупает воду и смело сажает ребенка в ванночку.
Сегодня дежурит по квартире Нонна и она моет полы в коридоре. “Ты не думай, что если будешь усердно поливать полы, то они станут чище. Для этого существует щетка – три и сил не жалей” – это наставление Александры Александровны.
Мы возвращаемся поздно вечером из театра. Открываем дверь в комнату. Комната освещена мягким светом ночника. Ребенок спит в оцинкованной ванночке, заменяющей кроватку. На столе горячий чайник, укрытый ватной бабой. Тихо и спокойно.
Крутые повороты
Лето 1952. Страна ждала важного политического события – девятнадцатого съезда партии, первого после далекого довоенного восемнадцатого. Будут ли какие либо изменения в стране, и в какую сторону? Большинство верило: будут, и в лучшую. Оптимизм заложен в душу русского народа. Сталин выпустил книгу “Марксизм и вопросы языкознания”, и вся страна самым серьезным образом стала ее изучать. По крайней мере, раз в неделю на всех предприятиях проходили семинары, участники которых гневно обвиняли академика Марра в непонимании основ языкознания и с энтузиазмом вскрывали тот огромный вред, который это непонимание приносит нашему обществу.
Тем не менее я принимаю важное политико-карьерное решение – вступить в члены ВКП(б), так тогда еще называлась КПСС. Несмотря на то, что в этом нет особой необходимости, я все же попробую объяснить этот поступок. Во-первых, в то время я продолжал верить в коммунистические идеалы. Кое-что на эту тему я уже говорил, когда описывал студенческие годы. Да, я видел теперь многие недостатки нашего общества более отчетливо, но хотелось надеяться, что они преодолимы. Во-вторых, большое значение имела общая обстановка. Не говоря о пожилых сотрудниках, фактически все молодые ребята, рвущиеся в науку или мечтающие о карьере, были или старались стать членами партии. И, наконец, в-третьих, еще не выветрилась навеянная романтика революции, и оставалось что-то притягательное в принадлежности к закрытому и элитному сообществу, способному – якобы – принимать самые важные решения. Это было проявление незрелости, но если и поныне я не всегда чувствую себя взрослым человеком, то тогда я был просто мальчишкой. И вот, после прохождения множества комиссий и собеседований, меня принимают кандидатом в члены партии.
Весь предшествовавший год я занимался очень интересной работой. Вместе с Григорием Львовичем мы разрабатывали, а потом отлаживали систему автоматики опытного образца “Рея”, радиолокационной системы управления торпедной стрельбой для торпедных катеров. Запомнился последний день перед сдачей опытного образца системы государственной комиссии. Нам не хватило, как обычно, одного дня для окончательной отладки системы, и мы работали круглые сутки. Наладили и сдали. Потом начались натурные испытания в Финском заливе, и это для меня было особенно интересно. Шутка ли – на сверхскоростном (для того времени) торпедном катере, в открытом море проводить опытные стрельбы по движущимся мишеням. А какие ощущения приходится испытывать, когда катер на полном ходу совершает крутой поворот! Но.
В море я вышел всего лишь пару раз. А потом Григорий Львович сделал так, что я перестал участвовать в испытаниях, которые длились достаточно долго и перешли на 1953 год. Это было сделано, безусловно, умышленно, и его расчет оказался правильным. Я был этой ситуацией недоволен и поэтому согласился на предложенный мне перевод в другую группу нашей же лаборатории. В этой группе осваивалось новое техническое направление – магнитные усилители. Мне было поручено разработать на основе магнитного усилителя типовую следящую систему для управления антенной РЛС. Срок сдачи работы – весна следующего, 1953 года.
Как обычно, весной приказом по институту был объявлен очередной набор в аспирантуру. Я не строил себе никаких иллюзий, я ни на минуту не забывал, что я – еврей, но все же решил заявить о себе. А почему бы и нет. Я уже отработал три года, выполнил несколько ответственных и сложных работ – стал старшим инженером, имею несколько печатных научных работ и одно изобретение. Формальный набор достижений был достаточным.
Я пошел к заведующей аспирантурой Татьяне Сергеевне Галибиной, с которой был знаком. Она была умной женщиной, сидела на своем месте и отлично владела правилами игры. “Вам еще рано, время еще не пришло.” Никаких обещаний, но все же время может прийти. А я всегда был оптимистом. Хотя все равно расстроился, когда через несколько дней встретил своего товарища Лешу Данилина. Он работал конструктором, никакого отношения к науке не имел и, соответственно, об аспирантуре даже не думал. Но он знал о моей мечте. Поэтому, глядя в сторону, он мне рассказал о том, как Галибина в течение часа уговаривала его подать заявление о приеме в аспирантуру. С трудом, но уговорила.
