рядом с ним, несущая плакат с улыбающимся малышом, замечает.
— Он вам на ногу наступил, милочка?
Странно, когда тебя называет «милочкой» женщина одного с тобой возраста. Она берет меня за руку, я стараюсь не отстраняться, когда она с негодованием произносит: «Ох уже эти мужчины», — так, словно мы много лет знакомы. Всего за несколько секунд их группа окружила меня. Меня поглотил круговорот поднятых вверх кулаков и солидарности.
— Ты с нами, дорогуша?
Женщина все еще держит меня за руку.
— Нет-нет, мне нужно забрать детей из школы.
— Да, конечно, — говорит она. — Давай помогу.
Не отпуская мою руку, она пробивается сквозь толпу, подальше от здания суда. Когда мы выходим на свободный участок тротуара, она восклицает:
— Уф, так-то лучше.
— Спасибо.
— Сколько им?
Похоже, у меня удивленное выражение лица, и она добавляет:
— Твоим детям, сколько им?
— А… Бетани восемь, а Фредди шесть.
— Чудесные имена, — она улыбается. — Они привиты?
Я киваю. Об этом меня еще никто не спрашивал.
Я даже не знала, что есть выбор. Я просто сделала, что мне сказали. Это все равно что посещать стоматолога, платить налоги или ходить на работу.
— Мой Себ тоже, — говорит она, кивнув на фотографию на плакате.
Я вижу под фотографией ужасающие даты.
— О господи, мне жаль, мне ужасно жаль.
— Он умер у меня на руках, через неделю после КПК.
У меня перехватывает дыхание. Я не могу об этом говорить. Как эта женщина продолжает жить? Я всегда знала, что убила бы себя, если бы Бетани или Фредди умерли.
— Знаешь, можно много чего сделать для борьбы со ртутью, алюминием и прочей дрянью, которую они вводят в кровь нашим детям.
Я смотрю на нее, открыв рот.
— Да, дорогая, в вакцинах содержатся токсичные металлы. Ты когда-нибудь задумывалась, почему сейчас так много детей с поведенческими проблемами, тревожностью, аллергией, депрессией? Жизнь ведь должна стать лучше, чем когда-либо, так почему же мы такие больные и несчастные?
Женщина задает вопросы, на которые у меня нет ответов. Я чувствую то же самое, просто не знаю, как это выразить. Мы с Гаретом много работаем, чтобы обеспечить наших детей всем необходимым: хороший дом, новые компьютеры, каждый год каникулы в Испании. Мы натужно улыбались и спрашивали: «Вы счастливы?» — когда они на Рождество разворачивали свои айфоны. Но Бетани все равно пришлось ходить к психологу, когда она начала постоянно плакать, а Фредди прописали лекарства от СДВГ[8].
— Что мы делаем не так? — спрашивал Гарет, когда вернулся после двенадцатичасовой смены, весь серый от усталости.
Женщина продолжает говорить:
— Пять фармацевтических компаний буквально управляют миром. Почему? Потому что они зарабатывают миллиарды на вакцинах, от которых мы болеем, и это, естественно, приносит им еще больше денег, и так по кругу.
Помолчав, она продолжает:
— Я не одна такая. Я лично знаю больше сотни семей, переживших нечто подобное. История всегда одна и та же: ребенку сделали прививку, и он изменился. Аутизм, нарушения моторики, поведенческие проблемы, трудности с дыханием, все что угодно. Разве логично, что мужчина весом девяносто килограммов получает такую же дозу вакцины, что и девятикилограммовая годовалая малышка? Конечно, нет. Токсины перегружают ее обмен веществ, она не может избавиться от них, как это может сделать девяностокилограммовый мужчина. Но производить другие, более безопасные вакцины не прибыльно, так что огромные компании на это не пойдут. Кроме того, ребенку не просто делают несколько прививок. К пяти годам — уже к пяти! — он привит тридцатью пятью разными вакцинами. Это чертова куча токсинов.
Она внезапно останавливается.
— Господи, прости! Извини, милочка, опять я за свое! Вот я разошлась…
Она разошлась, но я не возражаю. Я хочу ее выслушать. Мне нужно ее выслушать. Жаль, со мной нет Гарета.
Мне кажется, что эта женщина словно настраивает мою жизнь, и вместо белого шума печали и неразберихи я слышу четкий сигнал. А ведь и правда: разве перепады настроения у Фредди не усугубляются каждый раз, доходя до проявлений жестокости, после ежегодной школьной прививки от гриппа? И разве мы не купили Бетани первый розовый ингалятор буквально через месяц или чуть позже после ее второй КПК? Почему я раньше не видела связи? У меня кружится голова, но я чувствую себя бодрой, проснувшейся. Я беру у женщины листовку, которую она протягивает мне: «Свобода от вакцин». Я не отстраняюсь, когда она целует меня в щеку и спрашивает:
— Так значит, увидимся на собрании, милочка?
19 июля 2019 года
Брай крепко спит у себя в постели, когда на весь дом раздается плач. До рождения дочери ее не могли разбудить ни сирены скорых, ни лай лисиц, ни храп Эша, но она всегда слышит, когда плачет Альба.
Она садится в кровати, у нее кружится голова. На ватных ногах она идет в комнату Альбы. В свете ночника Брай видит, что Альба выбралась из-под одеяла. От нее так и пышет жаром, ее головка вся мокрая от пота. Ее лихорадит, она что-то бормочет, не открывая глаз. Брай пытается понять, что нужно делать, но голова вялая, совсем не работает. Нужно померить температуру. Да, вот что нужно сделать, но она не помнит, где чертов градусник, — он должен быть во взрослой ванной, но разве Альба не играла им на днях в детской? Может быть, дать ей воды? Возле кровати нет кружки. Да, надо пойти и взять из… Альба снова что-то бормочет, Брай поворачивается, чтобы выйти из спальни, но движется словно в замедленной съемке.
Она едва не вскрикивает, когда натыкается на Эша, стоящего в одних трусах на пороге комнаты Альбы. Эш кладет руки ей на плечи.
— Эй, Брай! Брай, это я, — говорит он. — Что случилось?
— Воды, надо принести ей воды.
Вчера Брай выпила всего бокал просекко, но сейчас у нее в голове все перепуталось и звенит, будто с похмелья. Все кажется таким важным и вместе с тем невыполнимым.
— Эш, пропусти, пожалуйста, мне нужно принести воды.
— Ладно, ладно.
