Сократ продолжает расспрашивать других собеседников, всякий раз получая тот же самый результат. Как оказалось, его мудрость заключается в одной вещи: он не считает себя мудрым. В диалогах эта тема повторяется снова и снова. Сократ часто пеняет на собственное невежество[149].
Менон, 71b
СОКРАТ. Здесь я делю нужду моих сограждан и упрекаю себя в том, что вообще знать не знаю, что же такое добродетель.
Сократ считает своей миссией разоблачение ложного ощущения мудрости, где бы оно ни встретилось.
Апология, 23b
Я и теперь, обходя разные места, выискиваю и допытываюсь по слову бога, не покажется ли мне кто-нибудь из граждан или чужеземцев мудрым, и, как только мне это не кажется, спешу поддержать бога и показываю этому человеку, что он не мудр.
Если подходить к Сократу как к интернализованной функции нашего разума, то его первая и постоянная задача – искоренять и выкорчевывать ложные представления о знании. Если не делать этого, то самомнение, подобно сорнякам, заглушит всякий дальнейший рост. Сократ рассматривает реальное наличие мудрости и чувство обладания ею как явления, находящиеся в обратной пропорции.
Ирония. Специалисты уже давно размышляют над заявлениями Сократа о собственном невежестве. Его рассуждения на эту тему трудно воспринимать буквально по двум причинам. Во-первых, иногда в них слишком много иронии. В речах Сократа часто присутствуют баловство и насмешка, он словно играет с собеседниками – как, впрочем, и с читателем, поскольку нам довольно трудно судить, когда он говорит с иронией, а когда нет[150]. (Здесь уместно сослаться на только что приведенный отрывок из «Апологии».) Явственнее всего ирония прослеживается в беседах Сократа с людьми, которые претендуют на обладание знанием. Сократ сначала льстиво поздравляет такого человека, затем задает несколько вопросов, а потом, когда тот не может на них ответить, снова принимается ему льстить. Когда Евтифрон заявляет, что знает разницу между благочестием и нечестивостью, Сократ говорит, что «для меня самое лучшее – стать твоим учеником»[151]. Через несколько страниц, отвергнув аргументы Евтифрона, философ продолжает:
Евтифрон, 15е–16а
СОКРАТ. Ну, а теперь-то я уверен, что ты ясно представляешь себе благочестивое и нечестивое. Скажи же, любезнейший Евтифрон, что ты об этом думаешь, не таясь.
ЕВТИФРОН. В другой раз, Сократ. Сейчас же я тороплюсь в одно место, и мне пора уходить.
СОКРАТ. Что ж это ты делаешь, друг мой! Уходишь, лишая меня великой надежды узнать от тебя о благочестивом и нечестивом!
То же самое происходит, когда Сократ просит Гиппия преподать ему урок относительно того, что такое «прекрасное», – о предмете, по поводу которого, согласно признанию философа, сам он не способен рассуждать как следует. «Ведь ты-то это определенно знаешь, и, разумеется, это лишь малая доля твоих многочисленных знаний», – говорит он Гиппию[152]. После пространного обсуждения этой темы, изложенного на нескольких страницах, терпение Гиппия иссякает. Сократ расстраивается.
Гиппий больший, 304b–c
СОКРАТ. Милый Гиппий, ты счастлив, потому что знаешь, чем следует заниматься человеку, и занимаешься этим как должно – ты сам говоришь. Мною же как будто владеет какая-то роковая сила.
В такие моменты Сократ кажется не слишком привлекательным. Никто, кроме разве что Гиппия, не счел бы его похвалу искренней. Нам будет легче примириться с подобной манерой поведения, если мы предположим, что настоящий Сократ так не говорил; хотя если и говорил, то это могло бы объяснить его непопулярность. Не нужно думать, что Платон рекомендует подобный стиль общения с другими. Но нам не стоит забывать, что персонажи, над которыми Сократ насмехается, – сплошь самодовольные болтуны. (К другим людям он гораздо добрее.) В целом есть все основания считать его поведение примером того презрения, с каким каждому из нас стоит относиться к собственной напыщенности. Об этом уже говорилось в главе 4.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В любом случае очевидно, что Сократ не всегда имеет в виду то, о чем говорит. Некоторые считают, что его заявления о невежестве именно из этого разряда и служат в основном педагогическими уловками[153]. Проявляя «сократическую иронию», философ намеренно притворяется невежественным, чтобы заставить высказаться другого. Сократ и вправду порой преувеличивает свою неосведомленность ради поддержания дискуссии. Тем не менее его сетования на нехватку познаний имеют под собой и более серьезные основания[154]. Сократ кажется ироничным потому, что он заявляет о своем невежестве, а затем показывает, что другие люди еще более несведущи, – он же на их фоне предстает не таким уж и невежественным. Высмеивание других за то, что они претендуют на какое-то знание, еще не означает, что ему известно нечто, скрытое от них. Он четко обозначает это различие.
Апология, 23a–b
СОКРАТ. Начали мне давать это название мудреца, потому что присутствующие каждый раз думают, что сам я мудр в том, относительно чего я отрицаю мудрость другого. А на самом деле, о мужи, мудрым-то оказывается бог, и этим изречением он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не стоит, и, кажется, при этом он не имеет в виду именно Сократа, а пользуется моим именем для примера, все равно как если бы он говорил, что из вас, о люди, мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не стоит его мудрость.
Сократ и в самом деле невысокого мнения о своей мудрости. Но еще более низкого мнения он о мудрости тех, кому не достает скромности в оценке собственных познаний.
Следующая причина, позволяющая нам ощутить иронию Сократа, заключается в том, что наш философ, заявив поначалу, будто он ничего не знает, позже демонстрирует, что его переполняют прозрения и догадки, которые его партнерам и в голову не приходили. Однако избыток мыслей вовсе не означает умения ответить на любой вопрос. Если бы у Сократа имелись ответы на все случаи жизни, – а он везде повторяет, что подобным багажом не обладает, – то можно было бы ожидать, что он громко озвучит их, посрамляя своих напыщенных собеседников. Мыслитель, однако, не делает ничего подобного. В диалогах (по крайней мере, в тех, которые представляют для нас интерес) Сократ так и не дает ответа на главные обсуждаемые вопросы. Но, если бы мог, он, вероятно, сделал бы это.
Представьте, что шахматисту, ломающему голову над трудной позицией, встречается непрошеный советчик, который заявляет, что решение очевидно. Гроссмейстер говорит: «Какое облегчение! Я этого не знаю – просвети меня». Советчик предлагает какой-то непродуманный ход, и шахматист виртуозно растолковывает его неуместность. Иронизировал ли он с самого начала? Лишь отчасти. Говоря, что не знает решения, он был вполне честен; он искренне обрадовался бы найденному решению, хотя и ожидал, что советчик ошибется. Он тем не менее понимает стоящую перед ним задачу (как и проблемы, для которых можно предложить множество решений) гораздо лучше других. Он уже просчитал игру на 12 ходов вперед. Вот с чем можно сравнить образ мысли Сократа. Когда он беседует с другими так, словно ожидает, что они разбираются в вопросе лучше него, он играет. Но он не обманывает, когда признается, что и сам не обладает искомыми ответами.
Поэтому давайте предположим: когда Сократ признается, что не знает того, что хотел бы знать, он вполне честен. Но в таком случае нам нужно разобраться, что именно он имеет в виду.
