Когда она просыпается, он читает какую-то книжку, сидит в кресле и читает.
– Я спала?
Он продолжает читать.
Сладко зевнув, она потягивается, закрывает глаза и лежит неподвижно еще целую минуту. Ему кажется целый час: он успевает прочесть полкниги.
Молчание, тишина.
Его неожиданное “Кофе?” звучит дружелюбно.
– С удовольствием!
Она ищет расческу. Вскоре обнаруживается, что она потеряла и свою косметичку. Куда она могла запропаститься?
Затем они не идут на камни, а располагаются на прибрежной гальке, чтобы сначала поочередно бросать камешки в какую-то, плавающую недалеко от берега, белую дощечку (или картонку, или пенопластик).
Его снаряды ложатся кучнее, есть одно прямое попадание, вот уже два. Из десяти. А она не стремиться поразить цель.
Море уже не так спокойно, как это было утром, слышится шорох слизываемой с берега гальки, прибавилось и голосов, не слышно стона гитары и барабанного боя, и это отрадно.
Когда он неожиданно даже для себя называет ее чужим именем, она, не переставая бросать, поправляет его:
– Меня зовут Ю-ли-я, смотрите: Ю. Ли. Я.
Она произносит свое имя так, словно ножом отрезает от него по слогу. И ищет новый камешек, чтобы, наконец, поразить эту непотопляемую цель.
– Ю. Ли. Я. – Говорит он, так же разрезая ее имя на части, словно стараясь запомнить каждую из них и принять окончательное решение, какую же выбрать на будущее. Он выбирает: Ли!
Он называет ее именем, которое пришлось бы ей впору, как приходятся впору новые штиблеты или новое платье, которые не нуждаются даже в примерке – Ли!
Неделю тому назад он безошибочно называл ее Юля или коротко – Ю, и она охотно отзывалась. Теперь она возмущена? Она права – она не не Гала и не Мона, не Клеопатра, не Тайс и даже не малыш – Юлия! Как Цезарь! И поступай с этим как хочешь.
– Извини, – произносит он.
Она пропускает его извинение мимо ушей и, поскольку он тянется рукой к очкам, подает ему их.
У него вырывается вздох облегчения, который, конечно, не спасает его от промаха. Он берет темные очки и, не зная, что с ними делать, встает и идет в воду так решительно, словно собирается переплыть море. В солнцезащитных очках! Тем не менее, он останавливает свой выбор на Ли!.. Ли – как вскрик! Ей очень подойдет это имя. Эти глаза, эта улыбка. Этот звонкий голосок! Будь он Леонардо да Винчи…
Ей нравится – Ийу!..
Она не купается, хотя вода – сказочная. Завтра. Никакая обида здесь ни при чем, она вообще не умеет обижаться. Она считает, что обижаться – это удел горничных.
Солнце еще высоко, но и берег высок, его тень надвинулась на них, и они перебираются левее, где снова встречаются с солнцем. Но лучи уже косые и так же безжалостны, как и в полдень, ее кожа подрумянилась и к вечеру станет пунцовой. Это он знает по себе, поэтому и запасся какой-то дорогой волшебной мазью.
Мокрому холодно. Даже растеревшись полотенцем, он вздрагивает и надевает футболку. Отдыхающие потихоньку собирают вещички, тянутся к ступенькам, осматривают себя, ощупывают; еще один день отпуска прожит не зря. Потянуло дымком – неподалеку разложили костер. Небольшая компания собирается варить мидий.
Дома после душа они не знают чем заняться, и его предложение поужинать в кафе на открытой террасе встречается с восторгом. Да, она голодна, говорит Аль, ероша своими пальчиками с розовыми ноготками, мокрые темные волосы под теплой струей фена, и с удовольствием съела бы чего-нибудь. На ней только легкий бежевый халатик, комнатные тапочки и ничего больше. Нет, фен ему не нужен, его ежик высохнет в считанные минуты.
Теперь он пробует вино, закрывает глаза, затем кивает. Это тот, августовский вкус, он его помнит.
Малолюдно, никого, кто мог бы помешать им признаться в любви. Но он не уверен, что это любовь, а она, по всей видимости, не готова выслушать его – нож как раз соскальзывает с упругой поверхности мяса и раздается только скрежет. Она улыбается. Он готов прийти ей на помощь, но она и сама справляется, так и вот так, и теперь отсылает очередной ломтик в свой очаровательный коралловый ротик. Признание приходится отложить, но невозможно отложить любовь, она с ними.
Зажглись фонари, но прохладней не стало, августовская теплынь, ее теплые плечи с майскими веснушками…
Он с удовольствием наблюдает, как она нежадно уплетает ломтик за ломтиком, орудуя вилкой и непослушным ножом.
Первые звуки саксофона. Уже вторник. Ли берет фужер с вином и делает первый глоток: ммм!.. Она не лишена чувства детской простоты. “Смотрите” – ее любимое словцо, которое она произносит на каждом шагу.
Она не свалилась ему на голову, как снег, она сошла с небес. Он в нее еще не влюблен, нет, просто ему с ней хорошо, он полон молодости, юного звона. И только, и только… Их будущее? По этому поводу он сказать ничего не может.
Теперь и он отдает должное мидиям, предпочитая роскошному салату из морской капусты острый соус и какую-то местную с незапоминающимся названием зелень. Как и два года тому назад оно напрочь выветривается из памяти, хотя он до сих пор помнит, как та женщина из недавнего августа назвала его психом. Разве? Это было несправедливо с ее стороны. Жаль, что она не разглядела в нем…
– Вино из одуванчиков, – улыбаясь, произносит Ли и делает сразу несколько глотков.
Он только любуется ею, оставив в прошлом все сожаления о каких-то несбывшихся желаниях.
Вдруг аплодисменты! Она поворачивает голову, и он видит ее профиль, лоб, нос, приоткрытые губы, шею… Не поворот ли ее головы встречают аплодисментами танцующие пары? Нет, они аплодируют друг другу и музыкантам. Этой традиции уже много лет.
Он не находит повода, чтобы начать свой рассказ о жизни, которая, он надеется, ей интересна. С чего начать? Не со дня же своего рождения? В июне ему исполнилось… Боже мой, как летят годы!
С мидиями покончено! Да, было вкусно. Она готова даже облизать свои пальчики. Сыта ли она? Да! Да, конечно! Спасибо-спасибо!..
Нельзя обвинять только вино в том, что они вдруг встают и, вплетая свои движения в звуки музыки, припадают друг к другу в танце, впервые прислушиваясь не только к звукам саксофона, но и к стуку собственных сердец. На каблуках она достает ему до плеча. Ее волосы щекочут ему губы, а его руки крепко держат ее маленькое податливое тельце, живущее ожиданием чуда. Какого чуда?
– Тебе хорошо? – шепчет он.
Она молчит, он чувствует только, как едва заметно качнулась ее голова, отвечая на вопрос, и волосы прошептали его губам: да.
Что, собственно, он может рассказать такого, что привело бы ее в восторг? Зачем? Эти вопросы застают его врасплох: в самом деле – зачем? Разве он хочет ее поразить? Почему он выбрал ее, почему она согласилась с ним ехать, ведь они знакомы-то всего ничего, они еще не выучили имена друг друга?
Чернильные сумерки, ярче горят фонари, он видит мошкару в ярком свете, нарядных людей в белом, много молодежи, каменную кладку, затем снова танцующих рядом, музыкантов, стойку бара и официанта, разговаривающего с барменом… Его губы купаются в ее волосах, ее теплая кисть в его большой надежной ладони…
Но здесь случаются и землетрясения, камни, как горох, сыплются с гор и приходится неделями разгребать завалы. А зимой серо и тоскливо, безлюдно, что называется пусто, снега почти нет, поэтому горные вершины никогда не сияют, слепя глаза, белизной, не алеют по утрам румянцем и не золотятся вечерним солнцем. Зимние дожди тихи, дни длинны, унылы и серы, а ночи промозглы и безнадежно бессонны.
Ничто так не сближает, как музыка.
Он что-то шепчет ей на ухо, произносит слова, которые ничего не значат, он даже не прислушивается к ним, несет привычную сказочную чушь, от которой ее кожа покрывается пупырышками, он чувствует это своими крепкими нежными пальцами и продолжает шептать и шептать, глядя невидящими глазами в черную пустоту южной ночи. Для него эта роль привычна, и он прекрасно ее играет. Соблазнитель юных сердец? Да нет. Нет, ему тоже хорошо. Впервые за долгие годы абсолютного одиночества. Он признается в этом себе и этим признанием делает ей больно. Он чуть было ее не раздавил, на что она только заглянула ему в глаза.
Все когда-нибудь кончается, умирает и эта музыка. Внезапная тишина разрушает их объятия, но обещает рождение новой музыки, новых надежд… Вдруг аплодисменты, аплодируют и они друг другу. Да, этот танец достоин похвалы.
Они усаживаются за свой столик и какое-то время молчат. Полумрак, который здесь царит, не в состоянии скрыть румянец на ее щеках, глаза тоже блестят, но им нечего сказать друг другу, потому что сейчас, они молча признают это, никакие слова не нужны. И официанту, подающему десерт, нет необходимости приходить ей на помощь своим “Это вечернее вино вам к лицу”.
– Выпьем еще? – предлагает он, когда официант наполняет фужеры.
– Охотно.
Ее волнистые пышные волосы, он вдруг тянется к ним рукой, коротко прикасается и убирает руку – знак душевного расположения и признательности.
