Она в последний раз погляделась в зеркало и повернулась к двери. Красивое красное платьице, которое выгладила для нее мать, висело на спинке стула с другой стороны комнаты, готовое к танцам; странно, подумала она, как всего полчаса назад все было таким обыденным. Платье, лежащее и ожидающее, пока его наденут, выглядело одиноким и потерянным, и Бет тоже загрустила, несмотря на возбуждение.
Потом она внезапно вспомнила про рождественские подарки, полезла под кровать, где они были спрятаны, и разложила их сверху. К счастью, прошлой ночью она упаковала их в нарядную бумагу и прицепила маленькие карточки с именами. Там были оловянный браслетик для матери и ручка для отца, и грампластинка для старшего брата, а для маленького Джеймса она купила большого коричневого плюшевого мишку. Обе бабушки получили по одинаковому (чтобы никому не было обидно) календарю с видами дикой природы, и обоим дедушкам полагались носки. Вид всех этих подарков в веселых рождественских обертках, выложенных рядком, и мысль о том, как она укладывала бы их вокруг елки завтра утром, были для нее почти невыносимы, и по щекам у девочки потекли слезы.
Теперь ей следовало идти, не думая больше ни о чем. Она решительно подошла к двери, открыла ее и вышла не оглядываясь. Молча спустилась по лестнице и подошла к шкафу напротив задней двери, где держала свои резиновые сапоги-веллингтоны. В голенище одного из них была спущена пара толстых белых шерстяных носков, и она надела их прежде, чем натянуть сапоги поверх джинсов. Затем она, не без болезненного укола в сердце, услышала знакомое «мяу» и почувствовала, как черное пушистое тельце кошки трется об ее ногу. Она наклонилась и взяла кошку на руки. Мэг закрыла глаза и начала громко мурлыкать. Бет прижала любимицу к себе, а затем подняла ее так, что они оказались нос к носу.
— Береги себя, маленькая подружка, — шепнула она. — Я никогда, никогда не забуду тебя. — И она мягко опустила кошку на пол, где та села, глядя прямо на Бет. — Мне пора идти, — сказала она и, не решаясь снова взглянуть на Мэг, положила ладонь на ручку задней двери и повернула ее. Дверь скрипнула, медленно открываясь.
— Это ты, Бет? — позвала из кухни мать.
— Схожу наберу угля для камина, — с сердцем, бьющимся от страха быть обнаруженной, крикнула она в ответ. Как она объяснит, почему она так упаковалась?
— Не задерживайся, милая, папа скоро будет дома.
Снаружи Бет обдал ледяной воздух морозной зимней ночи, и она невольно поежилась. Девочка медленно закрыла дверь, и только сняв руку с дверной ручки, поняла всю серьезность того, что сделала. Она вернула руку обратно, словно желая убедиться, что есть куда отступить, если что-то пойдет не так, и отчаянно всмотрелась в темные тени под окном, высматривая мальчика. «Кажется, я все это себе навоображала», — подумала она и вдруг почувствовала себя крайне глупо. Но тут, когда девочка уже собралась вернуться внутрь, она увидела, как он встал и порывисто двинулся к ней.
При виде его все ее сомнения и страхи мгновенно исчезли; теперь это был ее мир, и мальчик, кем бы он ни был и что бы ни делал, был частью ее жизни. Он неуверенно остановился, и она медленно пошла к нему. Оказавшись в шаге от него, она улыбнулась, а затем во внезапном порыве подлетела к нему и обняла за шею. Она крепко прижалась к нему, и чем дольше обнимала, тем яснее ощущала, что все ее переживания и беспокойства уходят прочь. Приникнув к мальчику, она позабыла о своей тревоге и глубокой печали, с которой покидала дом и всех любимых людей. Только так они могли общаться: она пыталась своим телом передать ему все свои чувства и страхи, и вместе со страхами — огромные радость и счастье от того что видела его, была рядом с ним; как будто внезапно прорвало плотину, у которой вода копилась-копилась, да и хлынула наружу.
Сперва, когда девочка охватила Наба руками, он не мог уразуметь, что она делает, и поэтому напрягся и насторожился еще больше обычного, но потом начал расслабляться, медленно поднял руки и сомкнул их вокруг нее. Как и у всех животных, его мысли шли рука об руку с эмоциями, и он понял, что она пытается ему передать, поэтому точно так же попытался успокоить и утешить девочку, избавить ее от грусти и неуверенности единственным доступным ему способом. Бет, ощутив, как расслабилось его тело и как его руки обняли ее, чуть не заплакала от радости и облегчения. Впервые с раннего детства к ней пришло внутреннее спокойствие. Холодный ночной воздух вскружил ей голову, а суровые, по-зимнему обнаженные деревья в саду за домом высились, словно ее друзья и защитники; их силуэты с ветками, похожими на длинные костлявые пальцы старого волшебника, проступали на фоне темного неба.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Они долго стояли так в темноте позади дома, успокаивая и подбадривая друг друга, и настолько погрузились в собственный мирок, что все потеряло для них значение, кроме единственного бесконечного мига. Но их мирок внезапно разрушили два луча света, которые прорезали темноту слева от них, затем сместились, на мгновение поймав и ослепив их, и, наконец, исчезли в гараже справа от коттеджа.
— Папа дома. Нам надо спешить, — сказала она, и, хотя Наб не понимал, что она говорит, он уловил настоятельную нотку в ее голосе; да и в любом случае он тоже чувствовал, что следует уходить как можно скорее. Они были на полпути через задний двор, когда стих гул автомобильного двигателя, а к тому моменту, когда захлопнулась дверь гаража, они миновали строй деревьев, под которыми их ожидал Брок, — ожидал нетерпеливо, но без малейшего раздражения. Сколько еще они простояли бы там, если бы не приехала машина, барсук не знал и не хотел даже думать об этом, но порадовался, что Наб наконец-то был тут вместе с девочкой и что они в безопасности.
Бет заинтересовалась, что это делает мальчик, когда тот издал какие-то звуки, повернувшись в сторону деревьев; но когда из тени украдкой вынырнул барсук, она не удивилась, поскольку часто видела его во снах. Тем не менее она пришла в возбуждение: несмотря на то, что она столько времени проводила в лесу — особенно в ее любимых сумерках — она никогда прежде не видела живого барсука. И вот такой барсук шел с ней рядом и даже взгляда на нее не бросил! Потом она увидела сидящую на заборе и явно ожидающую их сову. Она услышала, как мальчик произнес еще несколько звуков и, к ее удивлению, сова ответила. Тогда к ней пришло понимание: хотя он не мог говорить на человеческом языке, но мог на языке животных, и они тоже говорили с ним. Звуки, с которыми он обращался к ней, были речью на их языке, поэтому она и не могла его понять.
Они еще прокрадывались вдоль деревянного забора, когда услышали скрип шагов по гравийной дорожке от гаража к дому, а затем звук открывающейся и закрывающейся входной двери и приглушенный традиционный вечерний диалог между отцом и матерью: «Здравствуй, дорогой. Хорошо день прошел?» — «Да, спасибо. А как вы тут? Почта есть?» — Затем пауза, пока отец просматривал пришедшие письма. И напоследок он задавал опять-таки традиционный вопрос «Что на ужин?», прежде чем подняться по лестнице и переодеться.
Бет прислушивалась к каждому из кусочков привычно складывающейся повседневной мозаики, и задавала себе вопрос, не в последний ли раз она их слышит. Нерушимость знакомого распорядка служила основой ее жизни; теперь же она карабкалась вверх по склону с барсуком по одну сторону от нее, со странным и прекрасным мальчиком по другую и с большой коричневой совой, низко летящей впереди над полем и указывающей путь. Она не знала, ни куда идет, ни даже зачем, но теперь, отправившись в путь, едва могла сдержать ликующее чувство радости и свободы, которое охватило все ее существо. И наконец, когда они оказались на вершине холма, она услышала, как изменились голоса внутри дома, и поняла, что на какое-то время мозаика рассыпалась. Это был крик ее отца, который в панике звал мать: «Где Бет? Ты ее видела?» А затем распахнулась задняя дверь, выпустив в темноту поток света, когда выскочила на крыльцо ее мать — взглянуть, нет ли ее еще возле угольного сарая, и стояла в обрамлении света из дверного проема, громко выкрикивая ее имя. «Бе-ет, Бе-ет!» — звучал над полями долгий протяжный крик, пронзивший девочку чувством вины и угрызений совести. Это чувство чуть не заставило ее сбежать по склону назад и сказать им, что с ней все в порядке, что она в безопасности и что она их любит. Но она знала, что это невозможно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
