Зорян опять пожал плечами: он еще не уловил сути дела.
– Совсем скоро будут Купалии. В это время отроки и девы находят себе пару во время игрищ и становятся мужем и женой без сватовства, приданого и застолья. И хотя для знатных людей этот способ не принят, он освящен богами и предками. Ты ведь можешь пойти к купальским кострам наряду с другими отроками и молодцами? И если тебе там повстречается красивая девушка, ты имеешь право позвать ее с собой? Думается мне, если такой удалой молодец, как ты, увидит по-настоящему красивую девушку, он не станет допытываться, кто ее отец и кто мать. И если лишь много дней спустя окажется, что это моя дочь… все увидят в этом лишь знак, волю и благословение богов. Я не решусь разлучить супругов, которых соединили боги в купальскую ночь, пусть даже киевский князь не позволял этого! И даже Ингвар не посмеет этого сделать, если не захочет, чтобы его возненавидел собственный народ!
– Йотуна… – Зорян восхищенно хлопнул по столу.
Способ обойти давний запрет был прост и действенен, как удар веслом по голове.
– Ты привезешь жену домой, – наставлял Сверкер, будто предвидя будущее. – Устроишь пир для своей знати. И лишь какое-то время спустя торговые гости случайно узнают в твоей жене мою дочь и поспешат ко мне с радостной вестью, что она нашлась. Надеюсь, к тому времени она уже родит тебе сына. И тогда я отправлю вам ее приданое и мы заключим обычный договор. Весь Путь серебра будет знать, что это вышло без нашего ведома, по воле богов! Ведь всем известно: я никогда не позволяю дочери видеться с теми мужчинами, за кого не намерен ее отдавать. Даже Ингвар поймет, что разлучить супругов, соединенных таким образом, значит оскорбить и их, и самих богов. Ты сможешь хоть на мече поклясться, что не знал рода этой девушки. Именно поэтому она не вышла сегодня встречать тебя: тебе не следует видеть ее раньше времени. А когда все будет позади, Ингвару придется это принять. Твои братья и сестры будут в восхищении и уговорят его смириться. Вот увидишь: он еще пришлет тебе подарки по поводу свадьбы. Ну, а потом…
Сверкер многозначительно поднял брови, предлагая собеседнику самому угадать последствия.
Но Зоряна сейчас более всего занимало другое.
– А твоя дочь… – он сглотнул, – и правда так красива?
Равдан лежал среди травы на краю полузаросшей лядины, притаившись и стараясь ничем не выдать своего присутствия. Коротко обрезанные волосы лезли в глаза и мешались. Хотя и не доставали до глаз – все равно мешались. Равдан то и дело отводил их назад и приглаживал мокрой ладонью, чтобы лежали смирно. Но волосы были все в хозяина и жить смирно не желали.
Однако делать было нечего. Каждую весну, когда Велес Затвори-Пасть выгонял вилькаев из чащи, по прибытии домой они первым делом шли в баню, а потом большухи обрезали им волосы, отросшие за полгода. Косматыми только нечисть лесная ходит. Добрые люди стригутся коротко. Равдану требовалась вся сила воли, чтобы покорно подставить голову под руки матери и молча терпеть, когда она будет кромсать его влажные после бани русые пряди. Длинные волосы знаменовали лесную волю «молодых волков», стрижка – то, что парень вновь поступает в подчинение роду.
В поле перекликались перепела. «Подь полоть! – раздавалось сразу со всех сторон. – Подь полоть!»
И эти полоть посылают! Равдан усмехнулся про себя. Жить дома было не то, что в лесу. В конце весны, когда он возвращался, для всех находилось множество работы. Миновали сев и посадки, все бурно шло в рост, наступили «полольники» – пора прополки гряд и посевов. Женщины и дети, отроки и девки – все с утра до ночи гнули спины, дергая хвощ, дедовник, одуванчик, лютик, сныть и прочее.
Возили незём на озимые поля. Область смолян была давно уже густо заселена, свободных лесов под пал почти не осталось: только брошенные двадцать лет назад участки, но на них урожай был не сравнить меньше. Поэтому на отдыхающее и озимое поле возили навоз: мужики грузили вилами в большущий ящик на повозке, дети погоняли волов, бабы на поле опорожняли ящик, а отроки в деревянных ведрах растаскивали, равномерно разбрасывая по земле. И все это иной раз под палящим солнцем, а то под моросящим дождем. Равдан ходил купаться два раза в день: в полдень и вечером. Тем не менее от волос и ночью исходил запах навоза – тот самый, презираемый всеми лесовиками-вилькаями запах домашнего хозяйства.
Труды эти сами по себе не приносили Равдану никакой радости, хотя, сильный и выносливый, он за день делал больше, чем иные двое. И все же ходил хмурый. Этой весной оказалось, что из своих ровесников он один остался «в отроках», а иные братья на пару лет его моложе уже обзавелись женами и даже детьми! Двоюродный брат Творила был моложе Равдана на год, однако к Перунову дню ожидал первенца. Равдан и стыдился своего положения, и не был уверен, что хочет его сменить. Баба и дети окончательно привяжут к печи и закроют путь в лес. А только там он и чувствовал себя хорошо.
Единственное, что его радовало, так это охота на перепелов, и сегодня ему наконец разрешили денек передохнуть от полотья. Перепелиная ловля не требовала большого напряжения, зато была азартной, и здесь Равдан будто вновь натягивал родную шкуру. Еще семь лет назад дед Полевка научил его, как сделать перепелиную дудочку: из косточки крыла взрослого гуся, в которой один конец залит воском, посередине прорезано отверстие, а к другому концу прикреплен мех для воздуха. Мех делался из куска кожи, который снимали «чулком» с хвоста теленка не старше двух месяцев и высушивали на особым образом вырезанной деревянной основе. Растягивая и отпуская мех за веревочную петельку, можно было извлекать из дудочки переливы нежных трелей – точь-в-точь как призывает петушка перепелиная курочка. Тю-тю… тю-рю… тюр-тюр…
Сеть Равдан тоже плел сам, еще зимой в лесу, когда вечерами нечего делать. Из прочных конопляных нитей, крапивой и хвощом подкрашенная в тусклый серо-зеленый цвет, будто вялая трава, она имела ячейки такого размера, чтобы туда пролезали голова и плечи перепела, но не тушка. Оставалось раскинуть ее поверх луговой или полевой поросли, залечь позади, затаиться и посвистывать манком.
Уже было жарко, земля источала тепло, одуряюще пахло разогретыми солнцем травами. Вилась мошкара, липла к коже, но Равдан не обращал внимания.
– Подь полоть! – кричал один справа.
– Ва-вва! – тут же раздавалось в другой стороне. – Ва-вва!
Этот не пойдет: он уже нашел себе подружку. А вон тот, что справа…
– Тю-рю! – нежно пискнула дудочка в руке Равдана. – Тю-рю!
Издав две трели, он отпустил мех, чтобы тот мог петь снова.
– Тю-рю!
– Подь полоть! Ва-вва! – уже ближе откликнулся полевой певец.
Поверил! Равдан усмехнулся про себя и продолжал манить. Сердце замирало, будто к нему шло из густых ростков невидимое, самое дорогое счастье.
А спроси его сейчас – в чем счастье? – он и сам не знал. При этой мысли ему вспоминался варяжский топор с серебряным узором на обухе. Живут же обычные люди: взрослеют, женятся, пашут и жнут, тем уже рады, что детей народилось много и всех есть чем покормить. Только Равдана вечно тянуло куда-то. А куда? Ему нравилось видеть новые, чужие места, новых людей. Нравилось, когда жизнь – как река: плывешь и не знаешь, что будет за поворотом. Нравилась лесная дружина, где свое первенство нужно было отстаивать силой воли, а иной раз и кулаками, но не длиной бороды.
Никому во всем роду, даже матери и немногим своим друзьям среди братьев он не рассказывал о том, как они с Лютояром лазили в могилу свея и что там нашли. Достаточно того, что Краян не получил обещанной ему доли добычи с волока. Услышав, что эта добыча – варяжские клинки, старейшина схватился за голову и замахал руками: где зарыли, пусть там и лежат, от беды подальше.
Хотя, пожалуй, старики Озеричей в душе одобрили бы, что вилькаи невольно укокошили Сверкерову мать-колдунью. Варяжский топор Равдан оставил на сохранение Ведьме-рагане, но мысль, что у него есть такая вещь, грела душу даже сейчас. Будто напоминала, что бывает на свете другая жизнь, и обещала, что когда-нибудь и он найдет к ней дорогу.
– Ва-вва! Ва-вва!
Перепел был уже близко. Дудочка звучала раз от раза все тише. Только бы не передумал, не испугался перепел, тогда его не вернуть. Трава шевелилась уже возле самой сети. Равдан свистнул в последний раз – тихонько, коротко. Вдруг подумалось, что ведь и перепел стремится к своему счастью – и сейчас будет своей перепелиной судьбой обманут.
Полевой петушок замолчал. Равдан его не видел среди травы, но верхушки шевелились уже под самой сетью. Ну, пора!
В двух шагах слева с земли вскочил Нечуй – двоюродный брат Равдана, четырнадцатилетний отрок. Он тоже мечтал зимой жить в лесу с вилькаями, но родители не пускали. Зато все лето он почти хвостом ходил на Равданом, и на перепелов они обычно охотились вдвоем – так сподручнее.
