— Он пытался сделать паспорта, — у него мягкий, слегка неразборчивый голос. — Ему отказали, когда выяснилось, что на ребенка тоже нужно делать документы. Никто не захотел связываться.
Я не дышу, слушая про дочь.
— У кого делал?
— Много у кого пытался, слухи, видишь, пошли. Везде отказали. Из-за твоего отца — слышали про конфликт, и из-за ребенка. Так что он здесь, никуда не свалил… Про исполнителя ничего не узнал, извини. Имей в виду, раз твоего отца больше нет, он снова попытается.
— Я перезвоню, — Алекс сбрасывает звонок, и смотрит в экран. — Видишь, Ника… Андрей зря свой хлеб не ест. Сейчас узнаем, где машина и разберемся. Странно… А ее нет.
Алекс безрезультатно перезапускает программу мониторинга машины.
— Твою мать, — цедит он с таким видом, что я понимаю, дело не только в «мустанге».
— Алекс, что еще он сказал про Полину?
— Потом.
Он ведет меня в кафе неподалеку, заказывает нам кофе, и мы занимаем столик в глубине зала. Я нервничаю, но быстро понимаю, что на разговор Беспредельщик не настроен. Веки тяжелые, голова гудит. Я устало прислоняюсь к нему, взаправду ощущая себя неприкаянной бродяжкой. Плечо Алекса — единственное, что у меня теперь есть.
Развалившись на стуле и раздвинув колени, он обнимает меня одной рукой, копаясь в телефоне. Пока Алекс пьет кофе, я дремлю.
— Машина появилась, — вдруг говорит он и убирает руку, под которой я пригрелась.
Я привстаю — в окнах потихоньку начинается рассвет. Мы здесь уже несколько часов.
— Он в области, — он роется в карманах, бросает несколько купюр и встает. — Так, идем, куколка…
— Ты что, пойдешь за машиной? — не верю я. — Алекс, может не стоит? Поехали к Андрею!
— Там то, что мне нужно. Не бойся, я все продумал.
Он молча берет сумку и меня за руку и ведет на улицу. Ловит такси. На улице собачий холод, мы движемся на окраину с молчаливым, хмурым таксистом. В машине холодно, съежившись, я вновь прижимаюсь к мужу, пытаясь дремать. Нас высаживают в заброшенном районе. Здесь почти нет строений, много деревьев, на дороге треснувший асфальт. Еще темно. Алекс доводит меня до остановки, сажает на скамейку и ставит сумку к ногам.
— Жди. Мне надо оглядеться.
Его долго нет, я мерзну и брожу по остановке. Алекс возвращается, когда рассветает.
— Я его нашел, пойдем, — взволнованно говорит он.
Медленно, словно по минному полю, я иду следом. Алекс оглядывается, высматривая опасность. Со мной он явно не знает, что делать: оставить страшно и вести с собой тоже. Мы пробираемся через дачные участки. Люди нам так и не встретились.
Алекс останавливается неожиданно, когда я совсем этого не жду. Через серое утреннее марево впереди просматривается яркий штрих. Серое небо, серый гравий — «мустанг» выглядит красным пятном, как мазок на картине художника. Вокруг ни души. Деревья почти полностью облетели. Грязные светло-желтые листья валяются под ногами. Позади машины заброшенные строения — некогда жилые дома из белого кирпича.
— Вот он, — выдыхает Алекс. — Стой здесь, я проверю…
— Я с тобой… — пугаюсь я. Кажется, что за широкой спиной Беспредельщика не так опасно. За ним я бы и к краю пропасти пошла. Даже к самому дьяволу.
— Так, я что сказал! — огрызается Алекс и я, слыша те же нотки, что испугали меня в гараже после похищения, останавливаюсь.
Он медленно приближается к машине. Руки напряжены, словно он готов отразить атаку. Он двигается так, чтобы между ним и заброшенным строением были деревья. Вокруг тихо, здесь только мы. Я жду выстрела или взрыва. Взгляд прикован к спине Алекса.
— Не ходи… — издаю я от бессилия стон.
Он почти рядом, когда замирает. Я не понимаю, что его насторожило и вновь смотрю на машину. На лобовом стекле что-то лежит — большой квадрат бумаги, придавленный дворником.
— Что это… — я делаю несколько неуверенных шагов, когда сердце пронзает страх. Видно плохо, но звериным чутьем, которое живет во мне с момента рождения дочери, я улавливаю правду. Синие ленты, черные косы. Я всегда покупала ей синие ленты — к глазам. К лобовому стеклу «мустанга» пришпилено фото Полины. — Что это такое?! Она там, Алекс!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
С криком я кидаюсь вперед, но Беспредельщик меня перехватывает.
— Не подходи!
Поворачивается спиной к машине, пока я луплю ладонями по мускулистой груди под распахнутой курткой.
— Туда нельзя, Ника, — жарко выдыхает он в шею и целует холодными губами, чтобы я успокоилась. Сжимает меня двумя руками и это не объятия — он гасит панику. Держит, пока рывки не становятся слабее и полностью не сменяются слезами.
— Это ловушка, — шепчет он. — Машина заминирована.
Глава 28
— Пусти, — сдавленно реву я в грудь. — Я должна увидеть!
Должна увидеть, что внутри. Я не могу избавиться от мысли, что в салоне может быть моя дочь, но Алекс держит крепко. Не дает бежать. Мне больно и на руках останутся синяки.
— Алекс! — я глотаю слезы и холодный воздух. — Отпусти…
— Стой здесь! — незнакомым голосом приказывает он.
Беспредельщик первым идет к машине. Он делает это, чтобы не подбежала я. Останавливается в нескольких метрах, привстает на цыпочки, пытаясь рассмотреть, что в салоне, заглядывает под машину, и начинает пятиться.
— Ника, уходим! — он хватает меня под локоть и тащит под прикрытие деревьев. — В салоне пусто!
Я ему не верю. Не верю ни во что, кроме снимка на стекле. Ветер треплет край фотобумаги, а я съезжаю по стволу дерева и сдавленно рыдаю в сжатые кулаки.
Алекс подхватывает меня и ведет прочь. Я еле иду, спотыкаюсь об камни. Он заводит меня в пустой подъезд брошенного дома и здесь со мной случается безобразная истерика. Я кричу, обвиняю его, потеряв разум. Злые слова жгут язык. Звенит эхо. Толя за такое избил бы меня, но я не могу заткнуться. Во мне клокочет ненависть, потому что…
— Все из-за тебя! — рычу я сквозь плач. — Если бы ты не полез ко мне в ресторане, ничего бы не было… Будь ты проклят! Ей всего пять лет, всего пять, всего пять! А если она внутри-и-и?
Я ору, как заведенная, пока Беспредельщик меня не обнимает. Только тогда замолкаю и часто дышу, опустошенная истерикой. Во рту холодно от сырого воздуха, легкие горят, и горло першит от запаха брошенной стройки.
— Тише, Ника… — он прижимает меня к себе. — Она его дочь. Он ее не убьет. Нас запугивают или предупреждают.
Я мотаю головой и ною сквозь зубы. Сиплю и задыхаюсь. Пальцы впиваются ему в грудь.
— Ну хочешь, я еще раз проверю?
Резко, словно ему все надоело, он отпускает меня и выходит из подъезда. Решительно возвращается к «мустангу», в руке появляются ключи.
Он хочет открыть дверь, багажник. Проверить, чтобы я перестала орать.
Он устал слушать проклятия.
В порыве Алекс может совершить все, что угодно. Любой самоубийственный поступок. Как тот поцелуй перед сном в гостинице… Он не знал точно, выстрелю я или нет, и так развязно целовал, что казалось — даже напрашивается на пулю. И Полины в машине быть не может. Толя не поступил бы так с дочерью. Со мной — да, но не с ней… В помешательстве я бросаюсь следом.
— Алекс! — я вцепляюсь в него руками. — Не надо! Не делай этого!
Он останавливается. Мы обнимаемся под осенним ветром — и мне легче. Легче, черт возьми… Около минуты стоим и чего-то ждем. Я дрожу в его руках, то ли держу, то ли обнимаю под курткой — лишь бы не ходил, и ослабляю хватку только почувствовав, что и он расслабился. Прячу заплаканное лицо на груди. Беспредельщик автоматически гладит меня: лицо, голову…
— Мы найдем ее, — шепчет он. — Не плачь, куколка… Лучше думай, как меня объяснишь дочке. Мне уже не терпится с ней познакомиться.
Ему меня не понять — у него нет детей, но я ценю, что он пытается. Ценю его.
— Позвоню Андрею. Машину в таком виде бросать нельзя.
Когда приезжает Андрей, я более-менее беру себя в руки.
Мы прячемся от ветра за недостроем. Там же паркуется темно-зеленый «опель» наемника. Он выбирается из машины, на нем те же пальто и шарф, что и раньше. Остальная одежда черная. Свитшот закрывает ремень. Я могу рассмотреть его целиком. Он стройнее и легче Алекса, но выглядит сильным. Взгляд настороженный, темный, но дело не в нас — это в целом его взгляд на жизнь. Пока он выходит из машины и идет к нам, в движениях просматривается хищная пластика опасного человека.
