мечеть в Пекине. В часы наибольшей посещаемости, например, во время пятничного намаза, она вмещает около тысячи верующих. Сейчас же их было совсем немного: несколько пожилых женщин в чадре да старенький сторож, который все время ходил за чаем от поста охраны в подсобку и обратно.
В мусульманском квартале снаружи царила куда более оживленная атмосфера. На солнцепеке толпы людей стояли в очереди перед окошками в стенах. Там обливающиеся потом повара жарили мясо и подавали закуски в белых полиэтиленовых пакетиках.
С уйгурами пекинцы соприкасаются главным образом в очередях за чуаром, это самая популярная уличная еда на севере Китая: кусочки курицы, баранины и овощей нанизывают на шампуры, жарят на мангале и подают с подогретыми хрустящими лепешками.
В «Старбаксе» недалеко от здания министерства иностранных дел я встречаюсь с женщиной из Синьцзяна. Она просит меня называть ее Гу Ли, по-уйгурски так называют неустановленных личностей, что-то вроде американского Джейн Доу.
Гу родилась в 1985 году, некоторое время спустя ее родители переехали в столицу. Здесь она выросла и живет до сих пор. Гу воспитывалась в ханьской среде, религиозные обряды не соблюдала – в общем, была максимально интегрирована в китайское общество. Однако каждый день она, как и многие другие уйгуры, сталкивалась с отдельными случаями дискриминации и агрессии. Скорее с усталостью, чем с раздражением она рассказывает мне, что бариста пишут на ее кружке «иностранный друг» вместо такого сложного для них уйгурского имени. Однажды в детском саду ее вызвали перед группой, и воспитательница водила указкой вокруг ее лица, чтобы показать другим детям, как выглядит уйгурка[305].
Также Гу выразила недовольство тем, что уйгуров в прессе и на телевидении изображают отсталыми, истово верующими и склонными к криминалу. «Уйгур Онлайн» как раз выступал против этого стереотипа. Другие уйгуры тоже пытались с ним бороться. В обычных блогах и видеоблогах они показывали, как живут, с какими трудностями сталкиваются каждый день, пытаясь интегрироваться в китайское общество. Например, в китайской кухне во многих блюдах есть запрещенная для мусульман свинина, а на корпоративах часто заставляют пить алкоголь. Государственные средства массовой информации все равно вспоминали об уйгурах только в контексте предполагаемой вербовки в исламские террористические организации. Такие уйгуры, как Гу, то есть на бумаге полностью соответствующие представлениям властей о том, как меньшинства должны интегрироваться в ханьское общество, в их картине мира не существовали в принципе.
Беседуя с Гу и ее товарищами по несчастью, живущими в столице, я надеялся прочувствовать, как это все давалось Ильхаму и его семье, в особенности его дочери Джевхер Ильхам, которой пришлось уехать в США. Ее детство прошло в Пекине в начале нулевых. Будучи дочерью известного и хорошо зарабатывающего ученого, она относилась к привилегированным слоям общества. Тем не менее каждый день Джевхер встречала те же проявления дискриминации, о которых рассказывала Гу.
Другие пекинцы зачастую не понимали, к какой группе отнести Джевхер. Понятно, что не к хань, ведь у нее был крупный нос, круглое лицо, большие глаза с широким разрезом. Но в форме престижной частной школы она совсем не соответствовала представлению большинства о том, как должен выглядеть уйгур. В магазинах и на рынке ханьские продавцы часто принимали ее за туристку и обращались к ней по-английски, надеясь на крупную выручку[306].
«Хеллоу? Мисс? Мисс? Кам энд лук плиз», – начинали они. Но она отвечала на чистом китайском с пекинским выговором. Продавцы понимали, кто она, и больше не пытались ничего ей продать. Для них стереотипное представление об уйгурах как вороватых бедняках было сильнее, чем первое впечатление от потенциально обеспеченного покупателя.
Чувство отчуждения еще более усиливалось, когда Джевхер с отцом и мачехой ездила в Синьцзян в гости к родственникам. Хотя родилась она в Пекине и росла в ханьской среде, как многие китайцы, чьи родители были из других регионов, Джевхер считала своим лаоцзя, родным городом, город, откуда были ее родители. Но когда она приезжала, родственники смотрели на нее как на чужую. Для них она была пекинкой, гостьей, которую нужно было встретить радушно и сердечно, но не одной из них. Она находилась меж двух миров и ни в одном из них не чувствовала себя комфортно. Это ощущение потерянности и изолированности только усилилось, когда она стала старше и постепенно поняла, кем был ее отец для уйгурской диаспоры и какой опасности он из-за этого подвергался.
Джевхер училась в элитной частной школе-интернате недалеко от родительского дома. Поначалу она слабо представляла, чем недавно начал заниматься отец. В ее отсутствие Ильхам организовал в квартире перевалочный пункт для бездомных уйгуров, которых он находил на пекинских улицах. Давал им стол и кров, пока они не найдут, где жить.
По выходным Джевхер возвращалась из школы в квартиру, где было полно людей. Она часто сидела с ними и слушала их рассказы о тяжелой жизни[307]. Часто девушка понимала, что знает об этих людях больше, чем о самом Ильхаме. С детьми он был добр и заботлив, но ничем с ними не делился, тем более подробностями своей политической деятельности. Разговаривал он с ними главным образом о том, как важно хорошо учиться и преуспеть в жизни.
Джевхер, тем не менее, чувствовала, что у отца какие-то трудности. Даже вопреки тому, что дети обычно легко привыкают к разным ситуациям и не воспринимают их как нечто из ряда вон выходящее, со временем она начала понимать, что ее семья отличается от других. К отцам ее друзей не приходила полиция, чтобы провести «профилактическую беседу». Не говоря уже о том, что они не уходили без предупреждения в «отпуск», откуда от них не было ни звонков, ни писем.
Ситуация в Синьцзяне тем временем накалялась. Назревал взрыв. Волна от этого взрыва подхватит за собой ее отца и даст ход событиям, на которые он уже не сможет никак повлиять.
Глава 12
Отключение
Как отключить интернет у 20 миллионов человек
Искра, от которой загорелось пламя, позднее охватившее Ильхама Тохти и уйгурский интернет, зажглась в середине 2009 года.
В пяти часах езды на поезде на север от Гонконга, на границе провинций Гуандун и Хунань, находится старинный город Шаогуань. Первые упоминания о нем датируются самым началом династии Тан{6}. Вокруг этого города открываются, возможно, самые захватывающие виды во всем Китае: на много километров раскинулись красные песчаниковые холмы, все утопает в пышной зелени, под ногами то и дело попадаются пласты веками
