После второго удара Марина без чувств упала на каменный пол. Когда она открыла глаза, графиня была одна и развязывала ей руки, подав затем шерстяной платок.
— Сегодня был первый урок, ясно показавший вам, к чему приводит упрямство, — строго сказала она. — Итак, постарайтесь покоряться впредь без скандалов. Вот вам молитвенник — молитесь пока и размышляйте.
Марина ничего не могла ответить: в ней дрожал каждый нерв, а зубы стучали, как в лихорадке. Видя, что она сидит как безумная, словно ничего не видя и не слыша, графиня ушла.
Оставшись одна, Марина мало-помалу пришла в себя; но под этим наружным спокойствием таилось неизведанное еще чувство дикой ненависти и непоколебимое решение защищаться, отомстить этим чудовищам или погибнуть.
Нестерпимая боль от кровавых рубцов на спине, плечах и шее лишали ее возможности спокойно обсуждать свои дальнейшие действия. Она намочила в воде салфетку и обложила больные места, что ее облегчило, затем, насколько могла, она поправила платье и, закутавшись в теплый платок, задумалась.
Тут ей вспомнилось, что ведь она как будто брала с собой на прогулку револьвер. При ней ли еще он? Она торопливо сунула руку в карман и облегченно вздохнула — оружие было с нею. Вынув револьвер, она осмотрела его: он был заряжен шестью патронами, а стреляла она достаточно хорошо и была уверена, что не промахнется. Стало быть, она может защищаться, и в крайнем случае, даже убить или ранить своих палачей и бежать из своей тюрьмы. С каждой минутой Марина становилась спокойнее.
Так, она совершенно правильно рассудила, что если у нее откроют оружие, то ее снова усыпят чем-нибудь снотворным, а потому надо было остерегаться пищи, которую ей принесут. Она осмотрела вторую корзину, поставленную у двери, и припрятала часть съестного и две бутылки марсалы; этой провизии ей хватит на известное время.
Но графиня Ядвига хотела, должно быть, дать своей жертве оправиться, потому что прошло несколько дней, а она не показывалась, зато каждую ночь приносили пищу, которую просовывали в дверь и быстро ее затем захлопывали.
Из приносимой провизии Марина выбирала все, что не так быстро портилось, и присоединяла к своим запасам.
Наконец, раз ночью Марина увидала снова перед собой своих мучителей и тотчас сунула руку в карман за оружием. Едва графиня начала свою речь, а Ксаверий взялся за плеть, как Марина выхватила револьвер и прицелилась.
— Первого, кто сделает шаг ко мне, я убью, как собаку. Я не позволю больше себя истязать, — твердо сказала она.
Графиня, храбрая и жестокая с беззащитными, а на деле большая трусиха, вскрикнула, одним прыжком очутилась за дверью и убежала, а за ней пятясь последовал и Ксаверий. Из-за двери послышались еще ругательства и угрозы, а потом все стихло.
IX
По возвращении от Земовецких, Адауров с женой зажили по-старому, мирно и тихо. Подозрения генерала рассеялись, а надежда на рождение ребенка его чрезвычайно радовала.
Одно лишь угнетало Павла Сергеевича — смутное беспокойство за судьбу Марины. Была ли она действительно счастлива?
Письма дочери как будто уверяли его в этом, но внутренний голос шептал, что в них недостает искренности; уж очень много писала Марина про соседей и общество, в котором бывала, и очень мало про свою семейную жизнь, а в особенности про мужа.
Осень стояла удивительно ясная и теплая, а потому Адауровы решили пробыть на даче до половины сентября.
Однажды Павел Сергеевич на своем столе нашел телеграмму Земовецкого, извещавшую его об исчезновении Марины.
Грустное известие ошеломило Павла Сергеевича; но как только он слегка оправился, то решил ехать в Чарну, чтобы самому расследовать на месте это загадочное происшествие. С отъездом приходилось спешить, чтобы не только разузнать о судьбе дочери, но и покончить с этим до родов жены.
Юлианна ежедневно каталась после завтрака и очень любила выезжать в автомобиле, подаренном ей мужем. В этот день она взяла с собою старую тетку, приглашенную погостить к ним, чтобы Юлианна не была одна, пока муж бывал в городе.
Дамы возвращались уже домой, как вдруг на повороте шофер заметил стремительно летевший на них другой мотор. Боясь столкновения, он круто взял в бок, чтобы переехать на другую сторону дороги, но тут автомобиль на что-то наткнулся, опрокинулся и выбросил седоков.
Выкинутая из экипажа Юлианна ударилась сперва об дерево, а затем скатилась в канаву, где и осталась лежать без чувств; тетушка расшибла себе голову, а шофер вывихнул ногу.
Юлианну привезли домой в бессознательном состоянии. Доктор нашел ее положение тяжелым и распорядился вызвать из города Павла Сергеевича.
Несколько часов спустя в жестоких мучениях Юлианна произвела на свет мертвого мальчика, и доктор объявил, что из-за сильного сотрясения она не проживет и ночи.
Горя, как в огне, Юлианна беспокойно металась на постели, часто впадая в бред. Какая-то мысль глубоко запала, казалось, в голову умиравшей, потому все настойчивей слышались слова:
— Согрешила я… согрешила!.. Бог меня покарал!..
Было уже около девяти часов вечера, когда вернулся к себе на дачу Павел Сергеевич, усталый от хлопот в городе и мучимый боязнью за дочь; но расстроенный вид прислуги и явный царивший в доме беспорядок озадачили его.
Спрошенный лакей пролепетал что-то непонятное, но поджидавшая барина старая Авдотья прошла в кабинет и рассказала ему, что случилось.
В первую минуту Павел Сергеевич думал, что сойдет с ума. Вся его жизнь гибла в этот проклятый день, лишивший его дочери, жены и горячо желанного сына. Страшным усилием воли постарался он овладеть собой и собраться с мыслями; по телу его пробегала холодная дрожь, и зубы нервно стучали.
— Жива она? — глухим голосом спросил он.
— Да, барин, а только дохтур сказывал, как уезжал, что она вряд ли до утра доживет. Теперь барыня больше в бреду, а как в себя приходит, то требует своего, значит, духовника; Григорий давно уж в город за им услан, и мы с каждым поездом его обратно ждем.
Адауров сел, облокотился на стол и сжал голову руками; затем он велел подать себе воды и, выпив стакан, на цыпочках пошел в спальню.
