Они обедали с Вовкой вдвоем, потому что Федя ушел прогуляться с приятелями и куда-то запропал. Варя, одетая в голубой сарафанчик, сидела напротив братишки, вытянувшись, прижав локти к бокам, подняв голову с прозрачной золотистой челкой на лбу и куцыми, связанными на затылке косичками. Постукивая ножом по краю тарелки, она говорила мягко, но очень внушительно:
— Ну кто так держит вилку? Вовонька, ну кто так держит вилку? А? Как мама тебя учила держать вилку?
Вовка подавил судорожный вздох, тоскливо взглянул на вилку, зажатую в кулаке, и долго вертел ее, прежде чем взять правильно. И без того маленький, он так съежился, что подбородок и нос его скрылись за краем стола, а над тарелкой остались только большой, пятнистый от загара лоб да два грустных серых глаза.
— Не горбись, — мягко сказала Варя. — Вот будешь горбиться и вырастешь сутулым. Вовонька, я кому говорю!
Вовка выпрямлялся медленно, постепенно, словно его тянула за шею невидимая веревка.
Варя взглянула на стенные часы, потом подошла к раскрытому окну и, высунувшись в него, посмотрела в одну сторону улицы, в другую…
— Безобразие прямо! Федька гуляет себе как барин, а мне ему обед потом снова разогревать!
Пока Варя обозревала улицу, Вовка проделал следующий маневр: он торопливо затолкал в рот все оставшиеся на тарелке куски помидоров, картошки, лука так, что щеки его раздулись до предела, затем глотнул, подумал было, что пришел ему конец, затем глотнул еще раз, потом еще… И, тяжело дыша, с покрасневшими глазами обратился к Варе:
— Варь!… Я уже покушал. Варя, я можно пойду Федю поищу?
Варя снова подошла к столу:
— А что нужно сказать, когда покушал?
— Варя, спасибо, я уже покушал, спасибо! — отчаянно заторопился Вовка. Варя, я можно пойду на улицу?
— Лишнее это, — отрезала Варя и, подумав, добавила: — У тебя шея грязная. Сейчас будем шею мыть. Ужас, до чего запустили ребенка!
Вовка помертвел. Мытье шеи было самой страшной процедурой, которую сестра учиняла над ним в отсутствие родителей. В таких случаях Вовка подолгу стоял без рубашки, положив шею на край фаянсового умывальника, а Варя терла, терла и терла его жесткой мочалкой и лила на него сначала нестерпимо горячую воду, потом холодную, прямо из-под крана, а после этого снова терла, терла и терла его, на этот раз уже мохнатым полотенцем.
Вовка заговорил было о том, что Варя вчера два раза мыла ему шею, но сестра перебила его:
— Вчера мыла, а сегодня опять грязная. Я прямо вся измучилась с тобой!
Она составила тарелки друг на друга и ушла с ними в кухню. Вовка сполз со стула и, держась руками за край стола, затаив дыхание, прикусив язык, бесшумно шагнул к двери, ведущей в переднюю. Постоял секунду, прислушиваясь, и снова шагнул.
Не вышло! Варя появилась на веранде. Через плечо у нее было перекинуто мохнатое полотенце, концы которого свисали ниже ее колен. В руках она держала страшную мочалку, похожую на лошадиный хвост.
— Идем! — сказала она.
— Варя, погоди, — заговорил Вовка с необычайным воодушевлением. — Варя, знаешь, чего я тебе скажу? Я тебе, Варя, вот чего скажу… Знаешь, Варя, чего я тебе скажу?
Варя постучала по спинке стула маленьким указательным пальцем:
— Владимир! Без возражений у меня!
Вовка притих, потоптался немного на одном месте, раза два вздохнул и, втянув голову в плечи, двинулся на кухню.
II
Пока Варя тиранила Вовку, их старший брат Федя прогуливался в другом конце улицы. С ним были его приятели: Слава Панков и Ната Белохвостова, по прозвищу «Луна». Они вели разговор о школьных делах.
— И вот вам, пожалуйста! — говорила Ната. — Никогда в нашем классе воровства не было, а с этого года началось. И я знаю, кто этим занимается: новенький этот… Пашка Бакланов. Помните, как у Гриши Тетеркина черные тараканы пропали? Он оставил коробку на парте и вышел из класса. И, заметьте, последним вышел… А Бакланов дежурил в этот день. А потом Тетеркин вернулся глядь! — ни коробки, ни тараканов! И, главное, в класс никто не входил. Мы с Федькой всю перемену тогда у двери стояли, разговаривали. Помнишь, Федя?
— Ага, — промычал Федя и больше ничего не сказал.
Он был сегодня какой-то очень рассеянный. Он тащился рядом с Натой, загребая ногами сухие кленовые листья, усыпавшие тротуар, свесив набок курчавую голову, думая о чем-то своем. Всякий раз он отвечал невпопад или вообще ничего не отвечал.
— А как у меня с авторучкой получилось? — продолжала Ната. — Исчезла куда-то авторучка, и все! Я думала, что просто потеряла, а через день смотрю она у Бакланова из кармана торчит. Я к нему: «Бакланов! Это моя ручка!» «Докажи», — говорит. «И докажу! Вот трещинка на колпачке: я ее сразу узнала». А он: «Мало ли авторучек с трещинками! Ты докажи, что это твоя трещинка». Так и не отдал! Славка! Вот ты председатель совета отряда, вот ты скажи: и это правильно, что такой человек в пионерской организации находится?
Председатель шагал, заложив руки за спину, прижав широкий подбородок к воротнику гимнастерки.
— Не пойман — не вор, милая моя. Пашка еще что! Ты его старшего брата знаешь? В девятом классе учится. Так про него говорят, что он с настоящими ворами путается. Говорят-то говорят, а сделать ничего не могут. Ты сначала докажи, тогда уж и принимай меры. Верно, Федор, я говорю?
— Тараканы? Ага, — кивнул головой Федя. Ната посмотрела на него:
— Федька! Федя вздрогнул:
— А?
— Федька, что это ты сегодня… вроде не в себе какой-то? О чем ты мечтаешь? Федя слегка улыбнулся:
— Так! Ни о чем. Просто так…
По ту сторону улицы на крыше одноэтажного дома копошились четверо парнишек, прилаживая к трубе шест для антенны. Увидев их, Федя замедлил шаги, а потом совсем остановился и крикнул:
— Эй, радисты!
Ната и Слава встревожились и стали тянуть его за рукава.
— Федька, опять за свое, да? — проговорила Ната.
— Федор, идем! Федор, не валяй дурака! Федор, слышишь? Но Федя уперся:
— Эй! Радисты-аферисты!
Радисты бросили свою возню и вытянули шеи.
— Чего надо?
— Вы на свою антенну скворечник повесьте: толку больше будет.
— Давай катись отсюда, пока цел, — сказал долговязый малый лет пятнадцати.
— А чего ты мне сделаешь?
— Давай уходи, говорю, а то как дам сейчас! — закричал долговязый и поднял с крыши деревянную рейку длиной с полметра.
— Федор, мы уходим! Федька, последний раз говорю, — сказал Слава.
Но Федя отмахнулся от приятелей и, скрестив на груди руки, уставился на долговязого.
— Ну, брось! Ну, бросай! Ну, чего же ты не бросаешь?
Рейка, крутясь, перелетела через улицу и угодила Славе в плечо. Радисты бросились к приставной лестнице и стали быстро спускаться во двор.
— Всё! Теперь газуем! — удовлетворенно сказал Федя и легко, вприпрыжку, понесся по тротуару.
III
Радиолюбители хотя и выбежали на улицу, но от дальнейшей погони отказались.
Пробежав метров сто, ребята пошли шагом. — Здорово, а? — сказал Федя. Если бы мы тому, длинному, попались — тогда всё! Тогда бы от нас только мокрое место осталось.
— Дурак! Идиот! — прошептала Луна. Председатель поднялся на цыпочки и, вытаращив на Федю глаза, затряс перед ним головой.
— Знаешь, Федор… Я думал, что ты хоть за лето поумнеешь, а ты ведешь себя как… как дошколенок. И вот что, Федор: если ты… если ты еще раз выкинешь при мне такую штуку, тогда… тогда… давай кончим нашу дружбу. Хватит с меня!
Федя долго и очень серьезно посмотрел на Славу и ничего не ответил. Прошли полквартала, Федя молчал. Прошли целый квартал, Федя не произнес ни слова. Ната несколько раз искоса взглянула на него. Жесткие каштановые волосы, которые вились упругими колечками, торчащие скулы, большой рот, вздернутый нос с широкими ноздрями — все это было у Феди грубоватое, мальчишеское, зато глаза у него были такие, что могла бы позавидовать любая девочка: огромные, темные, с густыми и длинными ресницами. Сейчас эти глаза смотрели вдаль так грустно, так меланхолично, что у Луны запершило в горле.
— Вот ты, Федя, обижаешься, — мягко заговорила она, — но ты, Федя, со стороны посмотри: ведь с тобой прямо ходить опасно! Ведь когда ты по Московской улице идешь, тебе все вагоновожатые еще издали кулаками грозят. Думаешь, им приятно, когда кто-нибудь на рельсах станет да еще руки на груди скрестит? Ведь если тебя задавят, кто будет отвечать? Они! А со вчерашними мальчишками!… Играли себе ребята в футбол, а ты пристал: «Мазилы да мазилы!» Тебе развлечение, а мне из-за тебя полкосы, наверное, выдрали. Думаешь, приятно?
— Что — полкосы! — вмешался Слава. — Поглядите, что мне собаки с брюками сделали. Это еще мать заштуковала, потому не так заметно. А из-за кого? Из-за Федора! Ведь его все собаки в районе ненавидят! Вот, пожалуйста, вот, давайте понаблюдаем за той собакой, как она себя вести будет? Давайте понаблюдаем!
