Можно привести и некоторые другие аргументы, говорящие не в пользу отказа от попытки ударить по Крыму. Например…
Выше, отрицая расхожую причину о невозможности преодоления пути до Крыма с сохранением при этом войском боеспособности, необходимой для штурма перекопской линии и оккупации полуострова, мы приводили тот довод, что преодолевала же Орда то же самое расстояние в своих беспрестанных нашествиях на Русь. Так вот этот довод не совсем верен, если целью похода на Крым ставить его завоевание, полное покорение и т.д. Но заметим, что Орда после распада Чингизидовой империи в своих бесконечных нападениях на русские земли никогда не стремилась к их завоеванию. Она не имела территориальных претензий к Московскому государству и в своих нашествиях не преследовала иной цели, кроме как грабежа. А потому все ее нападения на русские владения были собственно даже не походами в военном понимании, а набегами, грабительским налетами. Крымское государство жило работорговлей, а потому главная цель его деятельности — это захват пленных. К чему больше всего стремилась Орда при этих набегах, так это к тому, чтобы по возможности избегать каких бы то ни было баталий. А потому вся военная сила Орды во время этих набегов состояла исключительно из одной конницы, причем легкой. Орде не нужно было артиллерии, не только тяжелой осадной, но и легкой полевой, ей не нужно было иметь даже такого самого массового рода войск, как пехота. И, конечно же, ей совершенно не нужно было никакого обоза. Орда начинала свои нашествия на русские земли с того, что вылезала из-за Перекопа, имея одно, максимум двухдневный запас продовольствия, стремительным броском за один-два, самое большое три дня, преодолевала пустынное безжизненное степное пространство, отделявшее ее от первых русских поселений, и неожиданно появлялась перед ними. Пока московским властям удавалось организовать какой-то отпор, Орда успевала проникнуть достаточно глубоко в густонаселенные районы, где она отдавалась своему любимому занятию — грабежу беззащитного мирного населения. Поэтому говорить, что умела же Орда преодолевать то же самое пространство, и почему оно тогда представляло непреодолимую трудность для русских, — не верно, если, как мы сказали, под ответной акцией со стороны Москвы иметь в виду полное покорение Крыма. Для покорения нужен не набег, а именно поход, поход большой армии, в которой основным родом войск является пехота, к тому же армии, обремененной огромным обозом, тяжелой артиллерией, не говоря уже о всякой другой. Поход такой армии через то самое безжизненное пространство, для преодоления которого легкоконной Орде требовалось всего несколько дней, занял бы несколько недель, может быть месяцев.
Но вот здесь уместно будет задаться вопросом: а почему Московскому государству для борьбы с крымскими набегами и для противостояния им обязательно необходим захват чужого государства, полное его покорение, вплоть до аннексии? А почему было не воспользоваться иной стратегией, успешно применяемой предшественниками Грозного в отношении восточных ханств? Как мы помним, великие московские князья до Ивана IV не стремились к их захвату, но искусной дипломатией постепенно брали под свой контроль всю их деятельность, медленно, но верно подчиняя ее своим интересам, при этом на каждую акцию агрессии отвечали такой же, не оставляя безнаказанным ни один грабительский набег из степи. И надо сказать такая стратегия давала весьма ощутимые результаты. Походы московских воевод на казанские и ногайские улусы в основном носили характер заурядной мести и не могли привести к покорению агрессивных соседей, но и цели такой Москва себе не ставила, зато они надолго отбивали у степных хищников охоту к нападениям на московские пределы. И первые подобные происки Москвы против Крыма, а это упоминаемые нами походы Ржевского, Вишневецкого и Адашева в канун Ливонской войны, лишний раз подтверждают эффективность такой политики. Да, эти акции, как мы говорили, раздражали агрессивного соседа, вызывали в нем бурю недовольства, но раздражение — это область эмоций, зато первый серьезный набег крымцев на Русь после этих акций состоялся только в 1571 году, то есть через четырнадцать лет после русского похода Адашева 1557 года. А до этого четырнадцать лет крымцы сидели у себя за Перекопом тихо и смирно, да и в 1571 году они вылезли оттуда в основном потому, что все силы и. все внимание Москва отвлекла на Ливонию, оголив свой южный рубеж, о чем не могли не знать в Бахчисарае.
А что если бы упредить крымское нашествие 1571 года тем, что накануне его повторить поход Адашева, в котором, как известно, с русской стороны участвовало всего восемь тысяч человек войска, считая и казаков?
Такие ответные или предупредительные акции Москвы не требовали большого средоточия сил, они могли совершаться без применения артиллерии за ее ненадобностью, легковооруженными подвижными и мобильными отрядами. Наиболее удобными путями для подобных происков были давно освоенные казаками речные пути по Дону и Днепру в Азовское и Черное моря с нападениями на крымские берега, которые до конца оставались открытыми и незащищенными, наподобие южных степных границ Московского государства. Именно этот путь и выбрал Адашев для своего похода 1557 года. Днепровские казаки, зачастую в союзе с донскими, так действовали ранее, так будут действовать и впредь, но без поддержки государства одними своими силами они не могли полностью(решить задачу защиты своих земель, но все-таки положительный эффект такая стратегия давала. Каждая такая казачья акция срывала намечавшееся нашествие Орды, отбивала у ханов охоту к проискам против Руси, не говоря уже о том, что в результате таких акций свободу получали тысячи христианских пленников.
Почему же правительство Грозного отказалось и от этой стратегии, не связанной с большой мобилизацией сил и ресурсов, а главное, не грозящей ему тяжелыми последствиями даже в случае неудачи?
Здесь ответ на поставленный вопрос, наверное, следует искать вот в каком направлении.
К этому времени Москва твердо встала на путь проведения имперской внешней политики. В Кремле окончательно сформировался определенный тип отношений с соседями. В результате многовекового выживания под иноземным владычеством, долгого и мучительного собирания своих земель в единый государственный организм, наконец, избавления от чужеземного гнета и обретения политической и экономической свободы Московское государство постепенно выработало новый для себя свой особый стиль политического мышления, не допускающий иного способа подчинения политики соседей своим интересам, как прямого включения их территориальных владений в состав своего государства. Эта направленность политического мышления, в котором всегда безраздельно господствует имперская амбициозность, очень скоро превратится в безудержную страсть россиян, станет основой их национального мировоззрения и миропонимания. Она постепенно приведет к бессмысленному и ничем неоправданному наращиванию территорий, населенных разноязычными, чужеплеменными и далеко не единоверными Москве народами, что навсегда определит характер развития русского народа и станет самым мощным тормозом роста его материального благосостояния.
А такое мышление и диктуемые им приемы проведения внешней политики не допускают иной формы приведения кого бы то ни было в сферу своих интересов, как прямой вооруженный захват и полное покорение без остатка. Имперское сознание никогда не уживется ни с каким другим, половинчатым решением, не согласится с медленным, постепенным подчинением соседа своей политике с оставлением ему атрибутов собственной независимости и политической самостоятельности. Казань и Астрахань стали тем Рубиконом, после которого отступления в область других форм внешней политики нет. Образ политического мышления у кремлевского хозяина сформировался окончательно, и теперь ни он, ни его последователи ему не изменят. Но этот образ требует по отношению к соседям агрессии, и Москва встает на этот путь. Естественно, что она для начала выбирает, как ей кажется, более слабого соперника — Ливонию. Здесь она ошибается, но это уже вопрос другого характера. Зато Москва не ошибается в том, что вести войну на два фронта она не может. Грозньхй понимает, что он не в состоянии воевать против Крыма и Ливонии одновременно, даже если против одного из соперников ограничиваться лишь набегами, но если только при этом против другого соперника вести полномасштабную войну. В этом царь Иван, безусловно, прав, ну а поскольку политическая направленность его мышления требует именно полномасштабной захватнической войны, то он отказывается от войны с одним из потенциальных противников, считая того более сильным и успех в войне против него более сомнительным, и все усилия направляет на другого.
