Олсон с вываливающимися внутренностями... Макфрис и Присцилла на пижамной фабрике... Скрамм с его широким лицом, красным от жара... Голова Гэррети склонилась на грудь. Он задремал, продолжая идти. Его ноги мерно опускались на асфальт; отставшая подошва хлопала, как ставня заброшенного дома.
Я мыслю, следовательно, существую. Первый урок латыни.
Тарабарские фразы на мертвом языке. "Эне, Бене, Раба, Квинтер, Финтер, Жаба".
Я существую, следовательно... Взлетела ракета, сопровождаемая приветственными криками.
Мимо прогромыхал вездеход. Гэррети проснулся от металлического голоса, объявляющего ему предупреждение, и заснул опять.
"Отец, я не радовался, когда тебя не стало, но и не огорчился по-настоящему. Прости меня. Но я не поэтому здесь. Стеббинс неправ. Я здесь потому..."
Его разбудили выстрелы и знакомый стук упавшего тела. Толпа закричала - не то от ужаса, не то от восторга.
- Гэррети! - крикнула какая-то женщина. - Рэй Гэррети! Мы с тобой!
Мы все с тобой, Рэй!
Ее голос перекрыл остальные, и сотни голов повернулись в сторону земляка. Отдельные крики переросли в общий рев. Гэррети слушал свою фамилию, пока она не превратилась для него в набор бессмысленных звуков. Он помахал кричащим и опять провалился в сон.
Глава 11
"А ну вперед, жопы! Вы что, хотите жить вечно?"
Неизвестный сержант
Первой мировой войны
Они прошли через Олдтаун около полуночи. Для Рэя Гэррети путь через город был сплошным полусонным кошмаром. Толпа вопила, не умолкая, пока крики не слились в единый нечленораздельный шум, нарастающий и утихающий, подобно рокоту прилива. Юпитеры превратили ночь в день, осветив все зловещим оранжевым светом, в котором даже самое дружелюбное лицо напоминало маску из фильма ужасов. Из окон летели конфетти, газеты, длинные полоски туалетной бумаги.
Как ни странно, в Олдтауне никто не погиб. Постепенно они отдалились от оранжевых огней и шума толпы к реке, где их встретил резкий запах бумажной фабрики - химикаты, горелое дерево, рак желудка. Горы опилок подымались выше городских зданий, а рядом, как египетские пирамиды, громоздились штабеля дров. Гэррети почудилось, что он уже не на земле, а в каком-то месте вечности, когда его вернул к действительности толчок под ребра. Это был Макфрис.
- Что такое?
- Выходим на магистраль. - Макфрис был возбужден. - Похоже, там собралось целое войско. Нас встретят салютом из четырехсот стволов. - Я слышал уже достаточно салютов из трех стволов, - проворчал Гэррети, отчаянно протирая глаза. - Ну их. Дай поспать.
- Погоди. Когда они закончат, мы устроим им свой салют.
- Какой?
- Из сорока шести задниц.
Гэррети улыбнулся. Улыбка казалась чужой на его губах.
- Да ты что?
- Ну... Из сорока. Шестеро уже на пределе. Гэррети вспомнил Олсона, Летучего Голландца.
- Возьмите меня в долю, - сказал он.
- Тогда подходи поближе.
Они подошли к Бейкеру, Абрахаму, Пирсону и Скрамму. Двое кожаных парней по-прежнему маячили впереди.
- А Баркович? - спросил Гэррети.
- Согласен. Сказал, что это лучшая в мире идея после платных туалетов. Они шли уже по шоссе. Гэррети видел справа уступчатую набережную, а впереди призрачный свет фонарей, на этот раз не оранжевых, а мертвенно-белых.
- Кэти! - вскрикнул внезапно Скрамм. - Я еще не сдался, Кэти! - он окинул всех безумными глазами, не узнавая. Его губы обметало, лицо пылало.
- Совсем плох, - почему-то как будто извиняясь сказал Бейкер. - Мы все время даем ему воду, а она выходит с потом. Его фляжка пуста, и другую ему придется просить самому. Это правило.
- Скрамм! - позвал Гэррети.
- Кто это? - глаза Скрамма беспокойно метнулись.
- Я, Гэррети.
- А-а. Ты видел Кэти?
- Нет. Я...
- Вот и они, - сказал Макфрис. Крики толпы снова стали громче, и из темноты выступил светящийся зеленым указатель: "Шоссе 95 Огаста Портленд Портсмут юг".
- Юг, - прошептал Абрахам. - Господи, помоги нам!
Они вышли на шоссе. Его поверхность под ногами казалась более гладкой, и Гэррети испытал знакомое волнение.
У въезда, оттеснив толпу, стояли солдаты цветной гвардии, подняв ружья. По сравнению с их алыми мундирами запыленный камуфляж солдат на вездеходе казался тряпьем.
Шум толпы внезапно стих. Единственными звуками остались стук их шагов и хриплое дыхание. Алые гвардейцы молчали. Потом из темноты раздался четкий голос Майора:
- Го-о-товсь!
Ружья взметнулись к небу стальной аркой. Все инстинктивно сжались. У них, как у собак Павлова, выработался рефлекс - выстрелы обозначают смерть.
- Пли!
Четыреста ружей выпалили, раздирая барабанные перепонки.
Гэррети сдержался, чтобы не заткнуть уши.
- Пли!
Снова грохот и резкий запах пороха. В какой книге он читал, что в воду стреляют чтобы тело утопленника всплыло на поверхность?
- Моя голова, - простонал Скрамм. - О Боже, моя голова.
- Пли!
Последний залп.
Макфрис тут же повернулся и пошел задом. Покраснев от усилия, он во всю мочь крикнул:
- Готовсь!
Сорок языков облизали пересохшие губы. Гэррети поглубже вдохнул и... Пли!
Это было жалко. Жалкий звук, потонувший в ночи. Неудачная, глупая шутка. Каменные лица солдат не изменили выражения.
- Черт! - Макфрис скривился и побрел дальше, опустив голову.
Мимо быстро проехал джип Майора. Они успели заметить отблеск холодного света на его черных очках, и толпа опять сомкнулась вокруг. Правда, теперь она была дальше: шоссе имело четыре полосы - пять, если считать траву посередине.
Гэррети поспешил на середину и пошел по подстриженной траве, чувствуя, как роса через треснувшие туфли приятно холодит его ноги. Кто-то получил предупреждение. Шоссе тянулось вперед, гладкое и однообразное, омытое светом фонарей. Тени идущих выделялись на бетоне четко, как при летней луне.
Гэррети отхлебнул из фляжки, закрутил ее и опять погрузился в дремоту.
До Огасты еще восемьдесят миль. Так приятно идти по мокрой траве... Он споткнулся, едва не упал и резко пробудился. Какой идиот сажает сосны на средней полосе? Конечно, это дерево штата, но почему бы не посадить его где-нибудь подальше?
Почему они не думают о тех, кто идет... Конечно, они не думают.
Гэррети перешел на левую сторону, по которой шли остальные. На шоссе к ним присоединились еще два вездехода, чтобы охватить увеличившуюся площадь, на которой разместились теперь сорок шесть участников. Постепенно Гэррети опять задремал. Его сознание начало блуждать отдельно от тела, как камера с заряженной пленкой, то там, то тут щелкая затвором. Он думал об отце, стягивающем с ног зеленые резиновые сапоги. Он думал о Джимми Оуэнсе, которого он ударил стволом ружья. Да, это придумал Джимми - раздеться и трогать друг друга. Ружье мелькнуло в воздухе, брызнула кровь ("Извини, Джим, тьфу ты, тут нужен бинт")... Он повел Джимми в дом, и тот кричал... Кричал... Гэррети огляделся, весь в поту, несмотря на ночную прохладу. Кто-то кричал. Ружья были нацелены на маленькую, сжавшуюся в ужасе фигурку. Похож на Барковича. Грянули выстрелы, и фигурка, стукнувшись о бетон, как мешок с мокрым бельем, обратила к небу бледное лицо. Это был не Баркович, а кто-то незнакомый.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
