тебе нужно знать: если они когда-нибудь доберутся до тебя, до самого дорогого мне человека в этой чертовой жизни, то игра для меня окончена, Сесилия. И точка. Я с трудом справляюсь с риском тебя потерять. Я слишком долго живу без Доминика и, лишившись тебя, Шона, уважения, замысла, просто потерял интерес ко всему, что для меня было важным. Перестал себя узнавать, и никто не сможет остановить меня от…
На мгновение перед глазами пролетают ночи, когда давал волю порокам, и они затмевают оставшийся во тьме свет. Окунаюсь в эти воспоминания, пытаясь описать свое душевное состояние.
– Мне стало лучше, когда перестал тревожиться, когда впервые в жизни раскрепостился, потому что мне нечего было терять. У меня более не было близких, о ком можно было бы переживать, и я испытал облегчение. В голове перестал крутиться бесконечный поток мыслей, и я… – Качаю головой. – Если они до тебя доберутся, то отнимут у меня все. – Скрежещу зубами. – Потому эта встреча крайне необходима. Но мы можем закончить здесь и сейчас. Я больше не смогу тебя покинуть, больше не смогу тебя отталкивать, да и никогда не стану этого делать. Но ты можешь велеть мне уйти. Если таково твое решение, я отнесусь к нему с уважением, Сесилия, потому как очень высока вероятность, что ты можешь погибнуть из-за своей любви ко мне. А я лишь могу пообещать, что постараюсь тебя защитить.
Сесилии хватает секунды, чтобы принять решение. Она кивает и устраивается на сиденье поудобнее.
– Я уже сказала, что давно приняла решение, Тобиас. Поехали.
Глава 15
Тобиас
Двадцать один год
Прохаживаясь в спокойном темпе под тенистой кроной деревьев у входа в парк, засовываю руки в карманы джинсов. С неба пикирует птица и пролетает над головой, привлекая мое внимание, а потом садится на одну из низко висящих веток. Не отрывая глаз от птицы, прохожу мимо, чувствуя на себе пристальный взгляд. В голове рой мыслей от того, какое значение несет появление ворона, а интуиция пытается понять, является ли это предупреждением или знаком идти до конца. Останавливаю выбор на последнем и продолжаю идти по окраине парка. Вскоре замечаю компанию мужчин, разделившихся на пары возле столов. Большинство из них пожилого возраста, примерно 65–70 лет. Мужчины сидят напротив друг друга, между ними шахматные доски. Только один человек сидит отдельно, фигуры на его доске разбросаны, словно он находится в середине игры, но стул напротив него пустует. Сердце стучит сильнее, и преодолев расстояние в последние несколько шагов, сажусь на свободный стул. Мужчины рядом и взглядом меня не удостаивают, настолько поглощены игрой.
Человек, напротив которого сижу, не обращает на меня ни малейшего внимания. Окидываю его взором и вижу, что на лице этого мужчины отпечатались годы: на лбу и вокруг губ залегли глубокие морщины. Густые седые волосы давно не видели стрижки, а поношенная одежда слегка помята, словно он совсем не подумал о своем облике, а просто вылез из постели. Он бережно расставляет фигуры на доске, нежно поглаживая каждую, а потом возвращает на исходное место на потертой доске.
Похоже, довольный своим ритуалом, он наконец поднимает глаза – такого же цвета, как мои, чтобы окинуть меня внимательным взглядом. Заметив, как я изменился в лице при виде нашего сходства, очевидной родственной связи, он подергивает губы в веселье.
После приезда во Францию, услышав, какие слухи ходят о биологическом отце, я стал проявлять еще больший интерес к тому, каким он был прежде, чем его захватила болезнь. Несколько маловразумительных подробностей узнал от Антуана, который, как я понял, какое-то время, когда родители еще были вместе, являлся компаньоном отца. Отец, по сути, исполнял приказы тех, кто предлагал самую высокую цену. Многие боялись Абиджу. Кто-то его уважал. На языке вертится тысяча вопросов, но не осмеливаюсь их задать. Я здесь по приглашению и не собираюсь все портить из-за своего любопытства, пока не выясню, почему это приглашение вообще пришло.
Этого человека не было в длинном списке контактов, который для меня обстоятельно составила Дельфина. В основном список состоял из родственников матери, бывших общественных активистов, но было в нем и несколько родственников со стороны биологического отца. Чего греха таить, союзником мне этот мужчина вряд ли станет. Его мотив познакомиться встречаю со скепсисом, но точно знаю, что сейчас смотрю на отца Абиджи, своего деда. Человека, к которому и не подумывал обратиться за какой-либо помощью. Этот страх прочно во мне укоренился еще в юности. Мать убедила меня в том, что Абиджа – тот человек, к которому я ни при каких обстоятельствах не должен проявлять интерес или искать с ним встречи. Из-за этого я редко, если вообще такое бывало, раздумывал о его многочисленной родне.
Пока мы пристально друг на друга смотрим, я отчасти признаю возможность того, что мать, сбежав из Франции, забрав единственного сына Абиджи и бросив его ради другого мужчины, косвенно могла вызвать неприязнь ко всем сопричастным, включая меня.
Внимательно наблюдаю за мужчиной, ища признаки неприязни или возмущения. Но замечаю в его глазах что-то, напоминающее радость, словно он все эти годы жаждал встречи со мной.
Однако, возможно, он видит не меня, а призрак моего биологического отца – сына, которого много лет назад потерял из-за душевной болезни. Сейчас, смотря в глаза этого мужчины, чувствую связь. Связь, что когда-то была у меня с мужчиной, который меня вырастил, и связь, которая теперь есть у меня с братом.
Когда утренние облака расходятся, весеннее солнце начинает припекать головы и бросает на доску лучи.
– Se voir accorder le premier déplacement est perçu par certains comme un avantage. Je considère que c’est mon avantage. Avec ce seul coup, je peux souvent dire si mon adversaire est agressif ou non. Fais le premier pas, Ezekiel, je suis assez curieux de voir[60].
– Je n’ai jamais joué[61].
Уголки его губ снова приподнимаются, а в глазах сияет то, что расцениваю как гордость.
– La plupart répondraient, „Je ne peux pas jouer.” Je préfère ta réponse[62].
Он берет пешку и передвигает ее на две клетки по диагонали, а потом возвращает на исходное место.
– Tu ne peux avancer ton pion de deux cases que la première fois, une fois qu’il est en jeu, le pion ne peut se déplacer qu’une fois par tour. Lorsque tu retires tes doigts du pion, c’est joué, tu ne peux plus revenir en arrière
