землю.
— Всё не так, — отозвался Фюн и упал рядом.
Три сестры связали воителей всевозможными петлями, жгутами, узлами, какие только смогли придумать.
— И впрямь щетинки! — сказал Фюн.
— О горе! — сказал Конан. — Выбрал ты место гоняться за щетинками! — промямлил он безумно. — Кому сдалась та щетина? — простонал Конан.
Но Фюн размышлял о другом.
— Вот бы предупредить фениев не ходить сюда, — пробормотал Фюн.
— Никак не получится, милый, — сказала Кевог и улыбнулась так, что чуть не прикончила Фюна — он успел зажмуриться вовремя.
Через миг пробормотал вновь:
— Конан, любовь моя милая, дай упреждающий свист, чтобы фении держались отсюда подальше.
Краткий «ух», похожий на тот, что исторгает младенец перед тем, как заснуть, издал Конан.
— Фюн, — сказал он, — не осталось во мне духа на свист. Нам конец, — сказал он.
— Вам и правда конец, — сказала Киллен и расплылась в волосатой, кривой и клыкастой улыбке, что чуть не добила Конана.
К тому времени кое-кто из фениев принялся возвращаться на горку — выяснить, отчего Бран и Школан так отчаянно лают. Увидали пещеру и пошли в нее, но не успели пролезть через остролист, как силы покинули их, и схватили их да связали зловредные ведьмы. Один за другим все фении вернулись к холму, и всех их привлекла пещера, и каждого повязали сестрицы.
Явились Ошин, Оскар и мак Лугайд, с благородными из клана Башкне, а с ними и клан Коркоран, и клан Смол; все пришли — и всех их скрутили.
Небывалое зрелище и великий подвиг — связать всех фениев, и три сестры хохотали от радости, и слышать это было ужасно, а видеть — едва ли не смерть. Связанных сестры понесли в темные тайные схроны и черные путаные ходы.
— Вот и еще один, — вскричала Кевог, передавая очередного опутанного воителя.
— Экий жирный, — сказала Киллен и покатила упитанного фения как колесо.
— Вот, — сказала Иаран, — чисто любовь, а не мужчина. Такого бы съесть, — бормотала она и облизывала губу, на которой щетина росла и наружу, и даже внутрь.
Опутанный вервием воин скулил у нее на руках, ибо понимал он одно: судьба ему пойти в пищу, и лучше 6 лежать ему захороненным где угодно, чем в этой пасти. На сем оставим их.
Глава пятая
В пещере была тишина, лишь голоса ведьм да едва слышные стоны фениев, а снаружи — устрашающий рев, ибо все вернулись с охоты, а с ними и псы; охотники оказались в пещере, а собаки-то нет.
Им хватило ума.
Сидели они у входа, взбешенные и устрашенные, ибо чуяли своих хозяев и опасность хозяевам, а может, ловили запахи из пещеры, им доселе неведомые, но очень тревожные.
Свора собак брехала и тявкала, рычала, выла, бурчала, скулила, пищала, лаяла и гомонила так, как не описать словами. То и дело какой-нибудь пес ловил средь тысяч запахов дух своего хозяина, шерсть на загривке вставала, как иглы ежа, и колюче щетинился гребень вдоль песьей спины. С красными глазами, с клыками наголо, с хриплым утробным фырком и рыком бросался тот пес к пещере, но замирал и сдавал назад, шерсть приглажена, хвост между ног, глаза скошены в жалкой неловкости и тревоге, и долгий тонкий вой скорби сочился из пасти его.
Три сестры взялись за каленые мечи с широкими долами и изготовились порубить фениев, но прежде еще раз выглянули из пещеры — посмотреть, нет ли там какого-нибудь убредшего фения, сбегавшего от погибели, — и увидели одного: он шел к ним с Браном и Школаном, псы скакали у его ног, и тут все остальные собаки принялись рвать глотки лаем и исходить на фырчанье, и вилять хвостами до одури при виде высокого, бравого, белозубого воина — Голла мак Морны.
— Этого убьем первым, — сказала Кевог.
Нет ему равных, — сказала Киллен.
— А любая из нас ровня сотне, — сказала Иаран.
Коварные, бесшабашные, возмутительные хрычовки двинулись навстречу сыну Морны, и когда увидал Голл их троих — выхватил меч, взялся за щит и добрался до ведьм в десять громадных прыжков.
Безмолвие воцарилось на белом свете, пока шла та битва. Ветер затих, облака замерли, старый холм затаил дыхание, воины в пещере превратились из людей в чистый слух, а собаки расселись просторно вокруг ратоборцев, головами к бою, наставив носы, пасти разинув, а о хвостах и забыли вообще. То и дело кто-нибудь из псов скулил шепотом или цапал легонько воздух, но кроме этого — ни звука, ни шевеленья.
Долгая была схватка. Тяжкая и хитроумная, и Голл победил отвагой, предвосхищением и великой удачей, ибо одним ловким ударом меча он разрубил двух тех великих бесовок на две равные части: по правую руку от Голла упали носы и усы, а по левую — коленки и стопы; тот удар прославился позже как один из трех величайших во всей Ирландии. Третья карга, впрочем, ухитрилась зайти Голлу за спину и скакнуть на него, как пантера, повиснуть умело, как многоногий цепкий паук. Но великий воитель скрутился в бедрах, мотнул плечами и сбросил ее с себя, как мешок. Прижал к земле, связал руки ремнями щита и собрался нанести ей последний удар, как воззвала она к его чести и храбрости.
— Отдаю свою жизнь под твою защиту, — сказала она. — И если отпустишь меня, я сниму заклятье с фениев и отдам их всех тебе.
— Согласен, — сказал Голл и развязал ее. Бесовка сделала, как обещала, и вскоре Фюн, Ошин, Оскар и Конан освободились, а следом и все фении.
Глава шестая
Каждый воин, выбираясь из пещеры наружу, вздрагивал и вскрикивал: отвага мира возвращалась в них, и чуяли они, что способны одолеть двадцатерых. Но пока обсуждали они приключение и объясняли друг другу, как состоялось оно, надвинулась по склону холма исполинская тень. То была четвертая дочь Конарана.
Три предыдущие дочери ужасны были на вид, но эта ужаснее. Одета в железо, жуткий меч на боку, шишкастая булава в руке. Замерла она у тел своих двух сестер, и горькие слезы полились ей в бороду.
— О горе мне, мои милые, — проговорила она, — я опоздала.
С этим свирепо воззрилась она на Фюна.
— Требую битвы, — взревела она.
— Твое право, — ответил Фюн. Повернулся он к сыну.
— Ошин, мое сердце, убей мне эту почтенную ведьму. — Но единственный раз в своей жизни Ошин уклонился от боя.
— Не смогу, — сказал он, — слишком слаб.
Фюн поразился.
— Оскар, — сказал он, — убьешь ли ты эту великую ведьму?
С унылой запинкой ответил Оскар:
— Не по силам.
И