— Жалко его, в? — произносит тихий голос.
— Ага. В субботу он помер. В пятницу, когда домой пришел, с ним ничего еще не было.
— Да ну?
— Ага.
И на мгновение голоса замирают, глохнут в густой тишине.
— Нехорошо-то как, а?
— Ага. Его нашли только на другое утро, в десять часов. Когда они вошли к нему, он лежал на полу в ванной.
— Ну?
— Ага. Они его нашли в ванной.
— Да-а-а. Нехорошо-то как… Видно, меня не было, когда он помер.
— Ага. Видно, тебя не было.
— Да. Похоже, что так. Похоже, что не было. А то бы я знала. Не было меня.
— Ну ладно, пока. До свидания.
— Ну ладно, пока.
Окно закрыто, и снова тишина кругом — вечер, далекий шум и отрывистые крики в Бруклине, Бруклин — бесформенный, ржавый, нескончаемый хаос.
И теперь красный свет быстро меркнет на старом кирпиче ржавых домов, и в воздухе слышны голоса, какая-то музыка, а мы лежим, слепые атомы, в наших холодных подвалах, серые, безгласные атомы среди людной земной пустыни, и память о нас стерлась, имена наши забыты, и силы уходят из нас, как руда из земли, пока мы лежим там вечером… а река течет… и темное время, как стервятник, рвет наши внутренности, и мы знаем, что пропали, но не можем пошевелиться… а там корабли плывут… корабли там!.. Господи Иисусе! мы все умираем в темноте… и тебя вроде не было… тебя вроде не было…
И это — одно из мгновений темного времени, один из тысячи его темных ликов.
Только мертвые знают Бруклин
Нет такого человека, кто знал бы Бруклин по-настоящему, — целой жизни не хватит, чтобы разобраться в этом треклятом городе.
Так вот, я и говорю: дожидаюсь я в подземке поезда и вдруг вижу рядом этого верзилу, раньше я его не встречал. Весь он взъерошенный, сразу видно, что насосался, но держится ничего, говорит складно и не качается. И вот подходит он к какому-то мозгляку, который тут же околачивается, и спрашивает:
— Как мне попасть на угол Восемнадцатой авеню и Шестьдесят седьмой улицы?
— Ну, брат, загадал загадку, — говорит мозгляк, — я сам здесь человек новый. А в каком это районе? Флетбуш?
— Нет, — говорит верзила, — это в Бенсонхерсте. Только я там ни разу не был. Как туда попасть?
— Да, загадал, брат, загадку, — говорит мозгляк с растерянным видом и почесывает в затылке. — Я о таком месте и не слышал. Может, кто из вас, ребята, знает, где это? — А сам смотрит на меня.
— Конечно, знаю, — говорю я. — Это в Бенсонхерсте. Садись на экспресс, который идет вдоль Четвертой авеню, сойдешь у Пятьдесят девятой улицы, там пересадка на местный, приморский, сойдешь на углу Восемнадцатой авеню и Шестьдесят третьей улицы, а оттуда пройти четыре квартала — и все.
— Ну и врешь, — ввязался какой-то умник, тоже мне незнакомый. — Сам не знаешь, что говоришь.
Вон какой умник сыскался!
А потом обращается он к тому верзиле.
— Ты, — говорит, — его не слушай, я тебе все объясню. У Тридцать третьей, — говорит, — пересядешь на Вест-эндскую линию. Сойдешь на углу Нью-утрехтской улицы и Шестнадцатой авеню. Оттуда пешком два квартала вперед и четыре в сторону, и как раз туда и попадешь.
Видали, какой умник сыскался!
— Разве? — говорю я ему. — Ты-то откуда знаешь? — Очень меня разозлило, что он таким умником себя выставляет. — Ты, — говорю, — давно ли тут живешь?
— Всю жизнь, — говорит. — Я, — говорит, — родился в Уильямсбурге. Я тебе про этот город такого могу порассказать, о чем ты в жизни не слышал.
— Разве? — говорю.
— Вот тебе и разве.
— Ну, — говорю, — значит, ты такого можешь порассказать, о чем не только я, а и никто не слышал. Небось сам все и выдумываешь из головы по вечерам, перед тем как спать ложиться, вон как другие кукол из бумаги вырезают.
— Разве? — говорит. — А ты, наверно, очень умный?
— Да не знаю, — говорю. — За статую Линкольна меня птички пока не принимают. Но на то, чтобы вруна распознать, у меня ума хватит.
— Разве? — говорит. — Ты, значит, умный? Смотри, как бы тебе кто-нибудь вскорости не дал по морде. Будешь тогда знать, как умничать.
Ну, тут показался мой поезд, а то бы я ему залепил как следует за такие слова. Но как я увидел, что поезд подходит, я ему только одно сказал:
— Ладно, образина ты этакая. Жаль, некогда мне позаняться с тобой. Ну, да не все пропало, я еще тебя, бог даст, увижу, когда тебя на кладбище поволокут.
А потом повернулся к тому верзиле — он так и стоял все время рядом — и говорю.
— Поехали, — говорю, — со мной.
Сели мы в поезд, я его и спрашиваю:
— А в Бенсонхерсте тебе куда нужно? Кого ты там разыскиваешь? — Я, понимаешь, так рассудил, что если он мне скажет адрес, я, может, сумею помочь ему.
— А я, — говорит, — никого не разыскиваю. Я там никого и не знаю.
— Так зачем же ты туда едешь?
— Просто, — говорит, — хочу посмотреть, как там и что. Мне название понравилось: Бенсонхерст. Вот я и решил, что съезжу и погляжу на него.
— Ты что болтаешь? — говорю. — Ты что, дурачить меня вздумал? — Я, понимаешь, решил, что он со мной шутки шутит.
— Да нет, — отвечает, — я тебе правду говорю. Я люблю смотреть всякие места, у которых названия красивые. Я, — говорит, — люблю всякие новые места смотреть.
— А как ты узнал, что есть такое место, раз ты там никогда не бывал?
— А у меня, — говорит, — есть план.
— План?!
— Ну да. У меня есть план, и на нем все названия написаны. Я его обязательно с собой беру, когда сюда приезжаю.
И надо же! Лезет в карман, и, вот честное мое слово, оказывается — не врал, у него и вправду есть план, да большущий, весь город на нем обозначен, и все районы — Канарси, Восточный Нью-Йорк, Флетбуш, и Бенсонхерст, и Южный Бруклин, и Высоты, и Бэй-Ридж, и Гринпойнт — ну, весь как есть треклятый город у него на этом плане.
— И ты уже где-нибудь тут бывал? — спрашиваю.
— А как же, — говорит, — почти везде бывал. Вот вчера вечером посмотрел Красный Мыс.
— О господи! — говорю. — Красный Мыс! Что ты там делал?
— А ничего особенного. Ходил, глядел. Раза два зашел пропустить стаканчик, а больше просто так ходил.
— Просто так ходил?
— Ну да, смотрел, что там и как.
— Куда же ты ходил?
— Да я точно не знаю, как это называется, но на плане найти могу. Сперва шел каким-то полем, там ни одного дома не было, но вдали увидел — стоят освещенные пароходы, под погрузкой. Я и пошел через это поле к пароходам.
— Правильно, — говорю. — Я знаю, где ты был. Ты был у затона Эри.
— Ага, — говорит, — наверно. Там у них большие краны работали, погрузку производили. А еще в сухих доках стояли суда, тоже освещенные, я и пошел к ним через поле.
— А потом что делал?
— Да ничего особенного. Поглядел — и назад, опять через поле, а потом раза два заходил пропустить стаканчик.
— И ничего там при тебе не случилось? — спрашиваю.
— Да нет, — говорит, — Ничего особенного. В одном месте, куда я заходил, пьяные затеяли драку, но их тут же выставили, а один хотел вернуться, так бармен достал из-под стойки биту для бейсбола, он и ушел.
— О господи! — говорю. — Красный Мыс!
— Ну да, — говорит. — Вот там я и был.
— Так больше туда не ходи, — говорю. — Держись оттуда подальше.
— Почему? Чем не хорошее место?
— Место хорошее, когда от него подальше держишься. Такое хорошее, что от него чем дальше, тем лучше.
— Почему? Что там плохого?
— О господи! Ну разве такому болвану втолкуешь? Ему говори не говори, один черт, все равно не поймет, я и сказал:
— Да нет, ничего. Просто ты мог там заблудиться.
— Заблудиться? — говорит. — Нет, и никогда не заблужусь. У меня же есть план.
План! Это на Красном-то Мысу! О господи!
Потом стал он мне задавать всякие дурацкие вопросы: какую площадь занимает Бруклин, да хорошо ли я в нем разбираюсь, да сколько нужно времени, чтобы его узнать.
— Послушай! — говорю я ему. — Брось ты об этом думать. Бруклин ты все равно никогда не будешь знать, хоть сто лет его изучай. Я, — говорю, — прожил здесь всю жизнь, так и то про него не все знаю, а ты туда же, хочешь узнать город, а даже не живешь в нем.
— Это верно, — говорит, — но у меня есть план, с ним легче разбираться.
— Никакой план, — говорю, — тебе не поможет узнать Бруклин. И не надейся.
И вдруг он меня спрашивает:
— Ты плавать умеешь?
Ну уж тут, понимаешь, мне стало ясно, что парень-то того, не в своем уме. Оно, конечно, заложил он здорово, но дело не в том — мне, главное, не понравилось, что глаза у него какие-то сумасшедшие.
— Ты плавать, — говорит, — умеешь?
— Конечно, — говорю. — А ты?
— Нет. Разве что самую малость. А как следует не научился.
— Да это нетрудно, — говорю. — Только бояться не надо. Я, знаешь, как научился? Меня старший брат столкнул с мола в воду, прямо в одежде, мне тогда восемь лет было. «Поплывешь, — говорит, — обязательно поплывешь, коли не утонешь». И что ж ты думаешь — поплыл! Когда очень нужно, все получается. Главное — бояться не надо. А уж раз выучился, — говорю, — никогда не разучишься. Это уж на всю жизнь остается.
