— О боже! — Ей вдруг пришло в голову, будто Вэн решит, что она читала его переписку. Главное теперь — поставить комод в угол, а потом можно попробовать задвинуть ящик Джун приподняла его, и тут звонок задребезжал снова, уже настойчивее. Она метнулась на кухню и теперь изо всех сил надавила на кнопку. Затем поспешила назад и передвинула комод в угол. Попробовала засунуть ящик и поняла, что это невозможно. В порыве вдохновения Джун развернула его ящиками к стене. Шагнула к камину, поднесла к газете спичку. Наверное, он уже на четвертом этаже; осталось три.
Джун опять выключила свет, вышла в прихожую и глянула на себя в зеркало, погасила свет в коридоре и подошла к входной двери. Взявшись за ручку, она задержала дыхание — сердце билось слишком часто. Вот этого ей как раз не хотелось. Джун надеялась, что Вэн вступит в маленький мир абсолютного покоя. А она расстроена из-за этого нелепого ящика. Или потому, что пришлось таскать мебель. Она чуть приоткрыла дверь и прислушалась. Спустя секунду она вышла на площадку и прислушалась опять. Подошла к перилам.
— Вэн? — позвала она и тут же разозлилась на себя.
Двумя этажами ниже ответил мужской голос:
— Райли? — заорал он.
— Что? — воскликнула она.
— Я ищу Райли.
— Вы нажали не тот звонок, — крикнула она, очень четко, хотя пришлось повысить голос.
Войдя в квартиру и захлопнув дверь, Джун немного постояла, держась за ручку и упершись лбом в косяк. Сердце билось еще неистовее. Она вернулась к комоду в углу. «Можно привести его в порядок раз и навсегда прямо сейчас», — подумала она. Иначе из головы его никак не выкинуть. Джун развернула его, вынула все письма и аккуратно разложила на четыре равные пачки. Но даже так ящичек задвинулся с трудом — однако закрылся. Когда дело было сделано, она подошла к окну и отодвинула штору. Похоже, стало намного холоднее. Поднялся ветер; он дул с востока. Небо уже не было фиолетовым. Теперь оно было черно. Джун видела, как снег кружит возле уличного фонаря. Неужели буря подымается? Завтра воскресенье; она просто останется тут. Наутро, конечно, будет ужасный момент, когда родители встанут и поймут, что она не приходила, но она этого не увидит, а потом с ними все уладит. Идеальные получатся каникулы: целые сутки здесь, наверху, вокруг только снег и больше ничего, никого — кроме Вэна. Глядя на улицу, она постепенно убедилась, что буря — на всю ночь. Джун повернулась к комнате. Как приятно ее сияние оттеняет враждебную ночь снаружи. Она отпустила штору и подошла к камину. Щепки разгорелись вовсю, но их больше не осталось; Джун положила сверху два полешка. Вскоре они затрещали с такой силой, что она решила поставить перед ними экран. Джун села на диван и в свете камина и свечей оглядела свои ноги. С улыбкой она откинулась на подушки. Сердце больше не скакало. Ей стало почти спокойно. Снаружи выл ветер; для нее это всегда — неизбежный звук меланхолии. Даже сегодня.
Внезапно она решила: непростительно не сказать родителям, что она остается на ночь. Джун прошла в спальню и прилегла на кровать, поставив телефон себе на живот. Он смешно подрагивал, когда она набирала номер. Ответила мать, а не отец. «Слава богу», — сказала Джун про себя и откинулась на подушки. Мать спала: судя по голосу, она вовсе не обрадовалась настойчивому звонку.
— Надеюсь, у тебя все в порядке, — сказала она. Они поговорили о буре.
— Да, на улице жуть, — сказала Джун. — О нет, я у Вэна. У нас камин горит. Я собираюсь остаться. До утра.
Повисла короткая пауза.
— В общем, я думаю, ведешь ты себя очень глупо, — услышала Джун голос матери. Та не умолкала. Джун дала ей выговориться. Затем перебила с напускным нетерпением в голосе:
— Я не могу сейчас это обсуждать. Ты же понимаешь.
Мать едва не взвизгнула.
— Нет, не понимаю! — воскликнула она. Для нее все это гораздо серьезнее, чем ожидала Джун.
— Я больше не могу говорить, — сказала Джун. — Увидимся завтра.
Она пожелала спокойной ночи и, повесив трубку, какое-то время лежала без движения. Затем подняла телефон, поставила его на тумбочку, но по-прежнему не двигалась. Когда она услышала свои слова: «У нас камин горит», ее охватил ужас. Словно, озвучив притворство, она его осознала. Вэна еще нет; почему же тогда она так старательно делала вид, что он здесь? Быть может, просто пытается убедить себя? Сердце сильно забилось опять. И, в конце концов, она сделала то, о чем пыталась не думать с самого начала: посмотрела на часы.
Было чуть за полночь. Сомнений не оставалось никаких — он уже сильно опаздывал. Объяснений не избежать. Наверняка что-то случилось, а случиться может лишь плохое.
— Нелепость! — в гневе воскликнула она, вскочила и вышла на кухню. Кубики льда почти растаяли; она процедила холодную воду сквозь растопыренные пальцы в раковину и с раздражением потрясла кубиками в ведерке, пытаясь справиться с обидой, набухавшей внутри. «Интересно, как он станет оправдываться», — сказала она себе. Она решила, что, когда Вэн явится, ей останется только притворяться, что опоздания она не заметила.
Джун бросила несколько кубиков в стакан, налила немного виски, размешала и прошла в гостиную. Огонь пылал торжествующе; вся комната танцевала в свете пламени. Джун села на кушетку и выпила виски — немного поспешно для непринужденной молодой женщины, которой она старалась быть. Допив последнюю каплю, она заставила себя посидеть, не двигаясь, десять минут по часам. Затем вышла в кухню и налила себе еще — чуть крепче. Этот стакан Джун выпила, задумчиво бродя кругами по середине комнаты. Она боролась с нелепым порывом надеть пальто и выйти на улицу искать Вэна. «Как старуха», — сказала она себе. У стариков всегда такая реакция — они вечно ожидают трагедий. Закончив второй стакан, она окончательно убедила себя: математическая вероятность того, что с Вэном в данный вечер произошел первый в его жизни серьезный несчастный случай, крайне мала. Эта внутренняя уверенность породила беспечность, а потому Джун захотелось выпить и третий стакан. Она только пригубила его, как ее охватила тоска острее прежней. Если не похоже, что с ним произошел несчастный случай, невозможно и помыслить, что он решит задержаться допоздна из-за какой-то непредвиденной работы; в любом случае, он бы позвонил. Еще более невероятно, что их свидание вылетело у него из головы. Оставалась последняя возможность: он намеренно избегает этого свидания, что, разумеется, абсурдно. Джун бросила в огонь еще одно полено. Опять подошла к окну и посмотрела в щель между шторами на пустую улицу. Ветер совсем взбесился. Сквозь закрытые окна она лицом чувствовала каждый его порыв. Джун прислушалась, ездят ли машины, и ничего не уловила; похоже, умолкли даже корабли. Только шипенье ветра — лишь оно одно, да еще изредка по стеклу слабо шуршал снег. Джун разрыдалась; она не знала, от жалости к себе, от гнева и унижения, одиночества или просто от нервов.
Пока она стояла у окна, в слезах, туманивших взгляд, ей пришло на ум, как это иронично — он появляется и застает ее в таком виде: пьяненькая, шмыгает носом, а макияж, скорее всего, безнадежно расплылся. За спиной что-то щелкнуло, и она мгновенно притихла. Отпустила штору и обернулась: сквозь слезы она видела лишь дрожащие паутинки света. Джун покрепче зажмурилась: оказалось, просто разломилось одно из поленьев. Меньший кусок, дымясь, едва не вывалился из очага. Джун подошла и пнула его в огонь. Затем на цыпочках вышла в коридор и накинула цепочку на входную дверь. И тут же ее охватил ужас. Это ведь признак страха — она это осознала, посмотрев на латунные звенья, протянувшиеся от косяка к двери. Но раз повесив ее, она уже не могла собраться с мужеством ее снять.
По-прежнему на цыпочках Джун вернулась в гостиную и легла на диван, зарывшись лицом в подушки. Она больше не плакала — внутри слишком пусто и страшно, и можно только лежать без движения. Однако через некоторое время она села и медленно огляделась. Свечи наполовину сгорели; она посмотрела на них, на плющ, свисавший из бра на стене, на белую козлиную шкуру у ног, на полосатые шторы. Все это ее.
— Вэн, Вэн, — сказала она еле слышно. Качнувшись, она встала и двинулась в ванную. От ослепительного света заболели глаза. Изнутри на двери висел старый фланелевый халат Вэна. Ей стишком велик, но она надела его, закатала рукава, подняла воротник и туго затянула на талии кушак. В гостиной она опять легла на диван среди подушек. Время от времени она терлась щекой о плотный рукав. И смотрела в огонь, не отрываясь.
Вэн был в комнате. На улице было светло — странный серый рассвет. Она села, голова кружилась.
— Вэн, — сказала она. Он медленно шел по комнате к окну. А шторы были отдернуты. Прямоугольник тусклого белого неба, и Вэн двигался к нему. Она снова окликнула его. Если Вэн ее и слышал, то не обратил внимания. Она откинулась на подушки и смотрела. Вэн то и дело медленно покачивал головой; Джун опять захотелось плакать, только на сей раз — не о себе. Вполне естественно, что он здесь, медленно бредет по комнате в бледном утреннем свете, покачивая головой из стороны в сторону. Джун вдруг сказала себе: он что-то ищет, он может это найти, — и задрожала от холода. «Он же нашел это, — подумала она, — только делает вид, что не нашел, потому что знает — я за ним наблюдаю». И едва эта мысль сгустилась у нее в голове, Вэн подтянулся и перевалился в окно. Джун закричала, соскочила с кушетки и кинулась через всю комнату. А за окном была лишь безбрежная серая панорама города на заре, язвительно отчетливая в мельчайших деталях. Джун стояла и смотрела: пустые улицы тянулись на много миль во все стороны. Или это каналы? Чужой город.
