кроме старого доброго талиона31, равно как и на все посулы, единственным аргументом почитая звон монет в собственной ладони. С таким договориться было несложно. Тем более, что выложенного мной золота ему с лихвой хватило бы, чтобы до скончания дней пить, гулять, есть лучшие кушанья и ни о чём не заботиться, ну или прикупить приличный кусок земли, жениться, да завести доброе хозяйство. Половина сразу, вторая – когда получу сердце девчонки, так мы условились. Вторую часть дела я должна была выполнить сама, нравилось мне это или нет.
В самом деле, не поручать же было такую ответственность дикому мужлану!
Три раза после той встречи всходило солнце и дважды садилось оно, а на закате третьего дня доверенная моя прислужница принесла, наконец, условленный знак – простое железное кольцо, что означало – наёмник выполнил свою работу. В великом нетерпении покидала я замок, пробиралась тайными ходами за крепостные стены, предвкушая, как вскоре раз и навсегда покончу с досадной этой морокой, да навек освобожусь от угрозы, нависшей не только надо мной, но и над всем королевством. Дрожащими руками приняла я из рук браконьера кровоточащий свёрток, бросила ему вторую часть награды и, не оглядываясь боле, поспешила обратно. Но не в замок направилась я, а в королевский сад. В самое его сердце, заброшенное и дикое, в место, где рос древний боярышник – древо-между-мирами, чьи цветы так сладко и тревожно пахнут смертью32.
Меня ждали. Я почувствовала их, едва приблизилась к поляне, но и до того, по тому, как гладко стелилась под ноги едва различимая тропка, можно было догадаться, что дело не чисто. Не только я желала оказаться у заветного дерева, те, кто обитал там, также хотели, чтобы я пришла. А это было не к добру… Следовало бы понять сразу! Следовало насторожиться, развернуться, догнать того человека, если он был ещё жив, бросить ему в лицо свои подозрения, потребовать ответа. Следовало, да… Но в тот миг я даже земли, казалось, под ногами не ощущала, где уж мне было прислушиваться да раздумывать! Спешка! Вечное проклятие всех, кто вынужден таиться, всех, кто боится быть разоблачённым. Что ж, если бы сожаления могли повернуть время вспять, в них был бы какой-то толк, но сделанного не воротишь. Всё вышло, как вышло и пусть мой пример послужит уроком другим, тем, кто по глупости или тщеславию своему решит помериться силами с Сокрытым Народом.
Так вот, как я и говорила, меня ждали. Над залитой лунным светом поляной скользили бесчисленные тени, словно сгустки тумана или клочки опустившихся наземь облаков. Стоило мне шагнуть с тропы за вереницу светлых камешков, ограждающих эту прогалину от остального сада, тени тут же замерли, как одна. Я старалась не глядеть по сторонам, шла, не отводя глаз от своей цели – огромного скрюченного от старости дерева посреди поляны, но не могла не чувствовать взглядов на себе. Их было множество, острых, жалящих, обжигающих кожу ледяным холодом. От них хотелось укрыться, хотелось бежать без оглядки, пока не найдётся щели достаточно глубокой, чтобы забиться в неё, в надежде, что они не проникнут следом, оставят, наконец, в покое. Если, конечно, после сумеешь вспомнить что такое покой… Я, вот, так и не смогла. До сих пор, случается, меня преследует то давнее чувство и думается мне, не оставит до самой кончины. Эль, вот, разве что, немного помогает, что покрепче – тоже дело верное. Ну да ладно, не о том мой рассказ!
Я говорила уже, что должна была понять – мой план не удался, но слишком была взволнована, слишком слепа. И глупа, чего уж таить!
Тени вокруг сгустились, окружили меня плотным кольцом, слишком реальные, слишком явные, чтобы быть фантомами. Но никто из них не попытался коснуться меня или заговорить. Никто не воспрепятствовал мне, когда я приблизилась к старому дереву, уже начавшему ронять лепестки с ветвей. Никто не остановил меня, когда развернула я свой страшный свёрток. Ни звука, ни шелеста не раздалось на поляне, когда острые шипы пронзили истекающее кровью сердце и оно повисло, удерживаемое ими, меж узловатых ветвей, подобно кошмарному плоду, раньше срока созревшему среди увядающих цветов. Само время, казалось, замерло, наблюдая.
Я отёрла руки, бросила наземь ненужные более грязные тряпки и перевела дух. Только теперь осмелилась оглядеться. С удивлением и даже некоторым разочарованием отметила про себя, что ничего вокруг не изменилось. Те же молчаливые тени, та же звенящая мёртвая тишина, тот же удушающий запах белых цветов. Не знаю, право, чего я ожидала, но то, что увидела, тех подспудных ожиданий не оправдывало совсем! Это раздражало. Да сто там, злило! И я не нашла ничего умнее, чем крикнуть окружающим меня теням о своей победе. Бросить прямо в призрачные лица, или что у них там было, слова о собственном превосходстве.
«Она мертва!» – прокричала я в пустоту, – «Всё кончено! Уходите прочь! Вам некуда возвращаться! Эти земли принадлежат нам – людям!»
Вот тут-то всё и сдвинулось с места! Слова эти пробудили буйный вихрь, столь сильный, что мне поневоле пришлось пригнуться к самой земле. Взметнулись в воздух белые лепестки, словно вьюга ворвалась внезапно в тепло майской ночи. Закружились вокруг в бешеном хороводе туманные фигуры, завыл, засвистел в ушах ледяной ветер, вынуждая закрыть голову руками, зажмурить глаза, зажать уши. Но даже сквозь ткань головного покрывала, сквозь собственные прижатые к ушам пальцы слышала я в его вое дикий, нездешний многоголосый хохот.
Не помню, как добралась до замка, как поднялась в свои покои, знаю только, как после рассказали, что упала без чувств, едва перешагнув порог опочивальни. Очнулась я только на девятое утро. У ложа совершенно убитый горем, сидел мой король, постаревший, казалось, враз на добрый десяток лет. Вокруг бесшумно хлопотали служанки, в очаге потрескивал огонь, мягкие шкуры покрывали моё обессиленное тело. Ужасно мучила жажда.
Я нашла в себе силы улыбнуться мужу, хоть была в тот миг слабее младенца. Сердце моё пело. Ещё бы! Пусть нельзя было поведать о том, но сама-то я знала, какой подвиг совершила! И пусть горе моего Тибиона, оплакивающего потерю любимой дочери, было тяжким бременем на моей совести, я знала, как притупить его. Знала, что уж теперь-то смогу, наконец, подарить ему настоящих наследников, истинных детей своего отца, похожих на него во всём, чья кровь будет горяча, а помыслы чисты. Так что, я поскорей отослала служанок прочь и поспешила утешить дорогого моего
