– Говорить она могла откуда угодно. Хоть с церковной колокольни.
– Она сама об этом знает?
– Да знаю я, знаю, – в разговор включилась Людочка. – Пётр Фомич меня уже обрадовал.
– Ну и что ты скажешь?
– Скажу, что тулуп, по которому меня опознали, накануне пожара пропал. Я тогда этому никакого значения не придала, думала, завалился куда-то. А сейчас всё перерыла – нету!
– Кто его мог украсть?
– Да кто угодно, в этой избе целый день вавилонское столпотворение. Старухи, перед тем как к фольклористке пойти, свои номера репетируют. Ну и попутно прикладываются к рюмашке.
– Понятно… – Цимбаларь ненадолго задумался. – Если ты не страдаешь лунатизмом и не ходишь ночью по деревне, одновременно переговариваясь с коллегами по рации, то вывод напрашивается абсолютно однозначный – кто-то нас усиленно шельмует. На меня уже вся деревня как на держиморду смотрит. Тебя хотят обвинить в поджоге. Наш радиообмен прослушивается. Скоро дойдёт очередь и до многоуважаемого фельдшера. Я даже заранее знаю, что ему будет инкриминировано. Развратные действия по отношению к пациенткам.
– А почему не изнасилование? – поинтересовалась Людочка.
– К сожалению, в это вряд ли кто поверит, – скорбно вздохнул Цимбаларь.
– Не понимаю, чему вы радуетесь, – голос Кондакова всё время перебивали странные шумы. – Возможно, это и есть начало того самого процесса отторжения чужеродных особей, жертвами которого стали Черенков и Решетникова.
– Что-то уж больно рано за нас взялись, – усомнилась Людочка. – Ещё и обжиться как следует не успели…
– Дурную траву лучше всего на корню уничтожать, – теперь пошутил уже Кондаков, хотя и не особо удачно.
– Ты сама кого подозреваешь? – спросил Цимбаларь.
– Да пока вроде бы никого, – ответила Людочка. – Среди примет поджигательницы указывают ещё и высокий рост. То есть мой тулуп мог одеть и достаточно сухощавый мужчина. Например, сторож магазина… как его…
– Ширяев, – подсказал Цимбаларь. – Но ему-то зачем в чужую одежду рядиться? Мог бы и без всяких фокусов магазин поджечь… Хотя он человек со странностями и у меня на подозрении состоит с самого первого дня.
– Вот видишь… Короче, надо искать тулуп. Через него мы выйдем на поджигателя. Тулуп приметный. Сам из романовской овчины, а воротник песцовый.
– Одну минуточку, – сказал Кондаков, и голос его пропал из эфира.
– Что там у него случилось? – после минутной паузы с досадой произнёс Цимбаларь.
– Наверное, забыл снять с больного медицинские банки и теперь их придётся разбивать молотком, – сказала Людочка, тоже не чуждая иронии.
– Позубоскальте, позубоскальте, – немедленно отреагировал Кондаков. – Я, между прочим, всё слышу… А тулуп искать не надо. Он висит в приёмной фельдшерского пункта, и все посетители шарахаются от него, как от бешеной собаки.
– Вы его уберите в какое-нибудь укромное местечко, – попросила Людочка. – Я потом попробую найти отпечатки пальцев. Кроме того, не мешало бы выяснить, кто его вам подбросил… Ну всё, мне пора на урок.
– А я пойду молотком сбивать банки, – сообщил Кондаков.
– Зато у меня планы самые простые, – в тон им обоим произнёс Цимбаларь. – Проведу дегустацию на сыроварне, а если останется время, прильну к живительному роднику русской словесности.
– Выпьешь водочки «Лев Толстой»? – уточнила Людочка.
– Нет, загляну в здешнюю библиотеку.
– Если заметишь что-нибудь подозрительное, сразу радируй, – сказал Кондаков. – Примчусь на помощь.
– С отвагой в сердце и с клизмой в руке, – не удержалась от шпильки Людочка.
Вопреки предсказаниям Цимбаларя, следующей мишенью для травли стал не лжефельдшер Кондаков, а Ваня, изображавший из себя тихого, прилежного школьника.
Едва усевшись за заднюю парту и раскрыв русскую версию журнала «Плейбой», замаскированную под альбом для рисования, он ощутил в левой ягодице довольно чувствительный угол. Сдержав вполне естественное в этой ситуации крепкое словцо, Ваня незаметно для посторонних сунул под себя руку и извлёк на свет божий острый сапожный гвоздик, шляпка которого была вделана в кусочек пластилина (и то и другое использовалось сегодня на уроках труда).
В школе такие подлянки устраивали обычно ябедам, отличникам и учительским любимчикам. Одноклассники, по-видимому, ожидали, что Ваня пожалуется «мамочке», но тот, действуя крайне осторожно, обезвредил ещё несколько колючих приспособлений (канцелярские кнопки, надо полагать, были в Чарусе дефицитом) и при этом никак не обозначил своей реакции.
Короче говоря, одна сторона бросила вызов, а другая с достоинством приняла его. Зная по опыту, что выжидательная позиция успеха не принесёт, Ваня решил ускорить неизбежное разбирательство.
После окончания уроков он не стал дожидаться Людочку, а помахивая портфелем, содержимое которого повергло бы в ужас любого ревнителя школьной нравственности (кроме порнографической литературы, там находились ещё сигареты, спички, початая четвертинка самогона и игральные карты), вышел на улицу.
Мороз стоял такой, что дышать можно было только через шерстяную рукавичку. Усы и бороды встречных мужчин серебрились инеем. Женщины кутались в платки, оставляя лишь узенькую щёлочку для глаз. В подобную погоду было одинаково несподручно заниматься как созидательной деятельностью, так и ратным трудом.
У первого же поворота Ваню настигла компания школьников, возглавляемых третьеклассником Хмырёвым, обещавшим со временем вырасти если и не в Илью Муромца, то по крайней мере в Чудище Поганое.
Кто-то как бы ненароком задел новичка плечом, что и послужило предлогом для конфликта.
– Ты чего толкаешься, сопля московская! – возмутился Хмырёв. – Тебе улица узкая?
– Узковатая, – хладнокровно подтвердил Ваня. – У нас в Москве самый паршивый переулок пошире будет.
– Вот и катись туда! И нечего выпендриваться! – вразнобой заорали пацаны, в большинстве своём семи-восьмилетние малявки.
– Это кто выпендривается? – удивился Ваня.
– Ты! С такими ушами надо Чебурашкой в цирке работать, – Хмырёв сорвал с него шапку.
На мгновение они сошлись грудь в грудь – вернее, Ванина грудь ткнулась в чужой живот. Пробить кулаком зимнее пальто и несколько слоёв одёжек было не так-то просто, но Хмырёв вдруг резко согнулся пополам, а потом вообще прилёг на снег. Своё негодование он никак не высказывал, а только натужно хрипел, стараясь вдохнуть воздух, внезапно переставший поступать в лёгкие.
Пацаны, так и не понявшие, что к чему, оравой кинулись на Ваню, но он странным образом устоял на ногах, а все они образовали кучу-малу, в самом низу которой оказался бедный Хмырёв.
С этой секунды Ваня полностью контролировал ситуацию. Тех, кто пытался встать, он незамедлительно укладывал на место – маленький кулачок гвоздил чувствительно и точно. Конечно, детей бить нельзя. Но это правило, кстати сказать многими игнорируемое, распространяется только на взрослых. Лилипут не отличается от детей ни ростом, ни весом, ни силой. Он не избивает, а защищается.
Вскоре некоторые из малявок пустили слезу, а те, что постарше, стали просить пощады. На это Ваня милостиво ответил:
– Вставайте, я вас больше не держу. А если хотите драться, будем драться.
Пацаны с понурым видом встали и принялись стряхивать с себя снег. Повинуясь древнему инстинкту побеждённых, они старались не смотреть Ване в глаза.
Последним поднялся Хмырёв. Стоять прямо он не мог, и всё время клонился набок.
– Чем же это ты меня так звезданул? – с трудом выговорил он.
– Вот этим, – Ваня показал кулак, а пацаны дружно подтвердили, что москвич не пользовался ни свинчаткой, ни кастетом, ни булыжником.
– Ну, тогда держи краба, – продолжая пребывать в позе человека, с которым на пути к нужнику случилась досадная оплошность, Хмырёв протянул Ване руку. – Я тех, кто меня побил, уважаю.
– И много таких? – не устраняясь от рукопожатия, поинтересовался Ваня.
– Если не считать батю, ты первым будешь… У вас все так в Москве дерутся?
– По-всякому бывает, – ответил Ваня. – Народ там разный. Сколько в вашей Чарусе людей живёт? Наверное, человек двести. Это, представь себе, средненький московский дом. И таких домов десятки тысяч.
Пацаны столичному хвастуну, конечно же, не поверили, но спорить не собирались. Они с детства знали закон стаи – тот, кто победил вожака, должен занять его место.
Знал этот закон и Хмырёв, но очень надеялся на неведение москвича, даже и не нюхавшего взаправдашней жизни. Дабы заморочить ему голову, он панибратским тоном попросил:
– Научи нас по-московскому драться.
– Научу, если есть желание, но с одним условием, – сказал Ваня. – Друг друга до крови не бить и на слабых не нападать… Как тут у вас клянутся?
– Летом землю едим, а зимой железо лижем, – ответил самый маленький мальчишка.
