– Ты пьёшь хмельное, кирья? – Конда сильно удивился. – Я думал, это для твоего отца.
– Мой отец не любит мёд. Это для моих дел.
– Хорошо, – улыбнулся Конда. – Кирьям нельзя хмельное.
– Почему? Многие девушки иногда выпивают кружку на праздниках, чтобы веселее танцевалось. Этой весной я уже пила разок. Мы сидели с Тили и просто болтали о своих тайнах, но, правда, потом прибежал мальчишка, схватил меня за руку и утащил к Соле, потому что ей требовалась срочная помощь, и я так и не потанцевала.
– Ну, у нас есть свои обычаи на этот счёт. Да и хмельное заставляет людей делать разные вещи. Иногда не очень правильные.
Аяна сжимала его камзол в руках, поглаживая бархат кончиками пальцев. Пряный, сладковато-терпкий запах дыма, перца и трав окутывал её волнами. Она встряхнула камзол, незаметно перехватив его поближе к носу.
– А ты пьёшь хмельное?
– Да, бывает, – рассмеялся Конда. – Но я не любитель напиваться. У нас принято завершать сделку совместным распитием чего-нибудь крепкого. Не люблю крепкое. Мне не нравится быть захмелевшим. Я как будто не воспринимаю половину того, что происходит вокруг.
– Это как лежать с лихорадкой? – спросила Аяна.
– Ну, наверное, можно так сказать. А если выпить очень много нашего хмельного, весь следующий день болеешь.
– Фу.
– Именно, – кивнул он. – Не вижу смысла так страдать ради скоротечного сомнительного удовольствия увидеть мир слегка искажённым. Крепкая выпивка мне не нравится.
– Конда! Я же не сказала тебе! – вдруг вспомнила Аяна. – Верделл вернулся! Я отправила его домой обходной дверью, чтобы дед Баруф снова не выгнал его. Оказывается, дед вообще не знает, что вас должно быть трое! Нам сейчас надо потопать и поговорить внизу, чтобы он узнал голоса, и подумал, что это кто-то из нас пошёл в купальню. А завтра утром надо сказать, что к нам поселился ещё один из твоих людей. Дед ужасно не любит быть не в курсе дел двора, он оскорбится, если узнает, что тут на сеновале почти две недели ночевал незнакомый ему парень.
– Я не сомневался, что он вернётся. Ваш дед и на нас смотрел с подозрением, – усмехнулся Конда. – Хорошо, что Сэл был с нами в вашей столовой и успокоил его.
– Столовой?
– Так называется комната, где собираются, чтобы поесть.
– Хорошее слово. У нас это просто «очаг».
Они вошли во двор, Аяна взяла у очага два фонаря и зажгла их.
– Куда нести бочонок? – спросил Конда.
– Дай подумать, – замялась Аяна. – Давай ко мне в комнату.
Он отнёс бочонок, пока она ходила, шаркая и покашливая, у лестницы возле зимних комнат.
– Конда! – громко сказал она, завидев его. – Пойдёшь в купальню?
Он рассмеялся в кулак.
– Конечно, пойду, кирья! – сказал он так же громко. – Спасибо!
Тихо хихикая, она зашла за ним в зимнюю спальню. Конда остановился у кровати Верделла и удручённо вздохнул.
– Он спит. Он заснул... Верделл! Просыпайся!
Он тормошил Верделла, пока тот не сел наконец на кровати с унылым видом.
– Да, кир Конда... Я проснулся-а-а-о... – душераздирающе зевнул он.
– Верделл, ты весь в грязи. Иди помойся. Кирья, он голый, пожалуйста, отвернись, – попросил Конда.
– Он не голый, и я уже видела его, – пожала плечами Аяна. – Верделл, там в шкафу теперь лежат полотенца. Возьми одно. И мыло. Не жалей мыла, прошу тебя. – Она посмотрела на его руки. – Мочалку возьми на самой нижней полке. Тут одним мылом не отделаешься.
– Слушаюсь, кирья, – сказал он, и, достав из сундука чистые штаны, побрёл в купальню.
Аяна проводила его взглядом, пытаясь через грязь рассмотреть рисунок на спине.
– Ты командуешь им, – удивился Конда.
– Разве? Он просто сонный, поэтому слушается.
– Он даже сонный огрызается, если им командует кто-то кроме меня или Воло. Кирья, ты всё ещё держишь мой камзол, – заметил Конда. – Ты можешь отдать его мне.
Он протянул руку. Рукав был закатан, и она увидела на руке пару символов. Что же это такое у него?
Она с любопытством подняла руку и коснулась их кончиками пальцев, ведя вверх по его горячей коже, следуя за символами, до того места, где они исчезали под закатанным рукавом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Что это, Конда? Это у тебя под кожей? – спросила она зачарованно, поднимая глаза, но отпрянула: на его лице было странное выражение.
Кровь бросилась в лицо. Что она творит? Зачем она прикоснулась? Аяна снова опустила глаза на его руку, и заметила, что все волоски на ней поднялись. Конда положил камзол на стул, раскатал рукава и завязал манжеты.
– Это долгая история, – сказал он.
– Расскажешь?
– Может быть.
– Ты обещал мне рассказать всё, что я пожелаю узнать.
– Я помню.
– Я не понимаю тебя. – она покачала головой. – Ты как будто нарочно это делаешь.
– Что ты имеешь в виду? – удивился Конда и даже подался вперёд, пытаясь лучше осветить её лицо и вглядеться в него.
– Ты приехал с другого края мира, где всё другое настолько, что и не рассказать. – Она прошла мимо него и села за стол. – Ты не похож ни на одного из моих знакомых, и говоришь иначе. И даже твой запах... – Она приподняла его камзол, лежащий перед ней на спинке стула, и сразу же пожалела, потому что снова почувствовала то, о чем говорила. – Даже пахнешь ты иначе. Я хотела бы, чтобы ты рассказал мне всё, но говорить с тобой – это как ходить в темноте по тропке между расселин и скал. Одно неосторожное движение – и ты чувствуешь, как камешки вылетают из-под ноги. Всё это сильно смущает меня.
Аяна вдруг вспомнила окно купальни и маленький камешек под подошвой сапога, и в горле возник ком. Она зажмурилась, пытаясь отогнать воспоминание.
– Кирья, прости меня. Я не делаю ничего, чтобы специально смутить тебя, – развёл руками Конда. Его лицо в свете фонаря выглядело немного обеспокоенным. – Ты сегодня совсем иначе говоришь. Что произошло?
– Ничего особенного. Просто мой брат, Ансе, сказал, что я похожа на взрослую, и я вдруг поняла, что слишком часто веду себя как ребёнок. Тогда я показала ему язык и убежала. – рассмеялась она. – Он прав. Я стою среди своих друзей и смотрю на них, и мне часто кажется, что я сбежала из детской и тайком пришла в мастерскую, где работают взрослые, и сейчас мой обман раскроется.
– Кирья, ты тоже смущаешь меня, – вдруг сказал он, помолчав. – я не привык говорить с кем-то так откровенно. Здесь у вас многие задают очень откровенные вопросы, и я не знаю, как отвечать на них. Я стараюсь, но это слишком непривычно.
Он снова замолчал, потом вздохнул.
– Мы можем начать с малого. Кирья, я обещаю тебе, что никогда не буду смущать тебя умышленно. И если я не отвечаю тебе на вопрос, это не потому, что я хочу озадачить тебя. Это потому, что я сам смущён или не знаю, как ответить, чтобы меня поняли правильно.
Он потёр переносицу, потом сел на второй стул, стоящий у стола.
– Ансе — это тот юный живописец, который хотел нарисовать меня?
– Да, – улыбнулась Аяна. – это он.
– И он назвал тебя взрослой?
– Он сказал, что я похожа на взрослую в этом наряде.
– Он очень наблюдателен. Кирья, я хотел сделать тебе подарок за то, что ты спасла нас и «Фидиндо». Сегодня уже поздно, но завтра с утра приходи сюда. Хорошо?
– Хорошо. Конда, ты слышишь?
Они встали: во дворе слышались голоса.
– Это мама с отцом и остальными. Они, наверное, закончили разбирать столы, – сказала Аяна. – Малыши, скорее всего, спят, но остальным надо умыться. Конда, надо поторопить Верделла. Где он там?
Конда хлопнул себя по лбу.
– Точно! Верделл! Я пойду схожу за ним.
Он быстро вышел из комнаты, забрав фонарь, и Аяна осталась в одиночестве. Она взяла второй фонарь и подошла к кровати Верделла, удручённо покачав головой. Покрывало было замарано грязью, нужно было его постирать. Она стянула и скомкала его, чтобы забрать, когда будет уходить.
Послышались тяжёлые шаги, и дверь в комнату отворилась. Конда зашёл, слегка пригибаясь под тяжестью Верделла, который брёл, повиснув на его плече.
