Перед ней почтительно стоял сэр Корбетт — само воплощение изысканных манер и галантности. От изумления у Лиллианы перехватило дух.
Да и все общество, затаив дыхание, ожидало, как она ответит на его жест.
Ах, как хотелось бы Лиллиане отвергнуть его помощь, отшвырнуть его руку, облить презрением этого наглеца вместе со всеми его придворными манерами. Но ей еще предстояло пройти длинный путь через злорадно-шушукающуюся толпу. Она не сомневалась, что все знают о ее неповиновении, и хотя в душе многие, весьма вероятно, не одобряли решение лорда Бартона, все были едины в убеждении, что дочь должна всегда повиноваться воле отца.
Должно быть, сэр Корбетт прочел на ее лице эти колебания, потому что он придвинулся ближе, так что его грудь коснулась ее босых ног.
— Если ты действительно хочешь быть здесь хозяйкой, ты должна пройти через испытание, которое они тебе устроили, — произнес он так тихо, чтобы только Лиллиана слышала его. — Прими мою руку, давай покажем им наше единство и сплоченность.
Она не хотела принимать его руки, не хотела вообще касаться его, или быть рядом… или показывать единство и сплоченность с ним. В долгие и утомительные часы, которые прошли в дороге, ее преследовали воспоминания о том, чем они занимались в убогой хижине пастуха. Как бы хотела она забыть о происшедшем или сделать вид, что все это ей просто приснилось, стоило лишь взглянуть на широкоплечего рыцаря, скачущего во главе отряда, как становилось ясно, что ночь в хижине была на самом деле. И ее снова охватывало странное волнение, оставляя в душе сплетение непостижимых чувств.
Сейчас, глядя вниз на его смуглое неулыбчивое лицо, Лиллиана хотела бы знать, что за мысли скрыты в глубине этих стальных серых глаз.
Она со вздохом расправила плечи, последний раз окинула взглядом ожидающую толпу и нерешительно протянула руку сэру Корбетту. Одно напряженное мгновение они не размыкали рук, как будто заключая перемирие и в то же время отчетливо осознавая ужасную враждебность… и непреодолимое влечение друг к другу.
Затем он непринужденным движением обхватил тонкую талию Лиллианы, а она наклонилась к нему, опираясь руками на его плечи. Корбетт не сразу опустил Лиллиану на землю. Наоборот, он, казалось, не спешил расстаться со своей ношей, пока у Лиллианы не заколотилось сердце. Поставив наконец девушку на землю, сэр Корбетт ловко подал ей руку, чтобы она могла опереться, и повел в парадную залу.
Убедившись, что лорда Бартона нет среди присутствующих, оба больше не удостаивали взглядом изумленное общество. Корбетт проводил Лиллиану прямо в ее комнату, всем своим видом предотвращая любые попытки помешать ему. Однако, дойдя до двери, он повернулся к ней и положил руки ей на плечи.
— Я сейчас же поговорю с твоим отцом, а ты готовься к свадьбе. — Он провел рукой по густым спутанным от ветра волосам Лиллианы. — Пусть это уже и не модно, но я хотел бы, чтобы ты носила волосы распущенными, Лилли.
Лиллиана испытывала слишком сложные чувства, чтобы найти нужный ответ. Он был ее врагом, но должен был стать ее мужем. Он был высокомерен и корыстолюбив но позаботился о том, чтобы никто не унизил ее при столь постыдных для нее обстоятельствах. Она ненавидела его, тем не менее они были любовниками.
От его тяжелых рук исходило тепло, но это прикосновение тревожило Лиллиану, и она поспешила укрыться в своей комнате. Она слышала, как Корбетт спускается по лестнице. Нет сомнения, он отправился к ее отцу, и сердце у Лиллианы ушло в пятки. Она терялась в догадках, что он собирается сказать старому лорду. И что сказала бы она?
Лиллиана прислонилась к двери, прижавшись лбом к твердой шероховатой поверхности. Тупая боль ломила виски. Еще никогда она не чувствовала себя такой усталой. Как будто из нее вынули душу, оставив лишь тело, застывшее в холодном оцепенении. Ее против воли сосватали, и против воли она провела ночь в постели с мужчиной. Теперь ей надо было готовиться к свадьбе, а она не чувствовала ничего. Ни гнева, ни отчаяния. Не было даже страха. Она оказалась игрушкой в чужих руках — и, по сути, так было всю жизнь, призналась себе Лиллиана. Пребывание в Бергрэмском аббатстве создало иллюзию, что она может не выходить замуж, пока сама не захочет, но теперь все стало на свои места. Отец позволил ей остаться в аббатстве, потому что это было ему на руку. Теперь же он пожелал выдать ее замуж за сэра Корбетта Колчестера.
Тихий стук в дверь вывел Лиллиану из задумчивости. Потом все совершалось очень быстро. Большую оловянную ванну наполнили водой с благовониями; тело и волосы девушки были до блеска вымыты в тончайшей пене лучших сортов мыла, а роскошное платье положено поперек кровати. Две служанки терпеливо распутали длинные влажные локоны, а потом расчесывали волосы щеткой перед ласковым огнем камина до тех пор, пока тугие завитки не начали отливать медью и золотом. После всех волнений минувшей долгой ночи, после грязи и дождя, она и мечтать не могла о большем наслаждении. Если бы еще забраться в постель, зарыться под одеяла и погрузиться в сон… она считала бы себя счастливой. Но это был день ее свадьбы. При всем желании она не могла об этом забыть.
Она сидела на небольшой, обитой бархатом скамье, одетая лишь в белоснежную рубашку. Сотканное из тончайших нитей полотно было мягким и легким, но Лиллиане казалось, что она ощущает каждое прикосновение рубашки к коже. Ее силы были на исходе, сердце билось часто и неровно. Когда одна из служанок подняла пышно расшитое синее шелковое платье, Лиллиана жестом остановила ее.
— Теперь вы обе можете уйти. С остальным я справлюсь сама.
Видя, что женщины мнутся на месте, не торопясь повиноваться, Лиллиана сердито повторила:
— Я сказала, вы можете идти. Что же вы?..
— Лорд Бартон… — виновато начала одна из служанок, — Лорд Бартон велел нам не оставлять вас одну, пока он не сообщит, что пора идти в часовню. — Она робко улыбнулась Лиллиане и снова поднесла ей платье.
Лиллиана больше не сопротивлялась, полностью предоставив себя заботам служанок. Стиснув зубы, она позволила им надеть на себя платье, туго зашнуровать его на талии. На бедра лег пояс искусной работы, из золотых и серебряных нитей; по обычаю на поясе не было никаких ключей. Этот пояс принадлежал ее матери, и Лиллиана ощутила приступ острой тоски по ней.
На ноги натянули пару шелковых чулок, закрепив их подвязками у коленей. Наряд довершали туфли без задников в тон платью. Лиллиана позволяла прислужницам наряжать ее, но сама казалась себе деревянной и бесчувственной.
И только когда старшая из женщин начала укладывать волосы Лиллианы, в невесте промелькнула искра интереса к тому, как она выглядит.
