Не писать же, на самом деле, о мадам Карнавале, которая как минимум дважды умирала, или об итальянце, как его звали – Ипполито… да-да, Ипполито Маркези, который пробыл в санатории всего один день; или о вчерашнем ужине, который закончился столь трагически. Не надо волновать Машу попусту, пусть думает, что у него все хорошо. Но о чем же тогда писать?
Можно написать о баронессе Корф, к примеру. А что? Женщины любят читать про других женщин… «В санатории я познакомился с разными приятными людьми. И, между прочим, с баронессой А. К. Корф».
И Алексей тотчас же спохватился, что слова о приятных людях звучат фамильярно, если не двусмысленно.
Но не писать же теперь, что она неприятный человек?..
Нередин испытал сильнейшее желание схватить лист бумаги и порвать его в мелкие клочья. Но как раз в это мгновение кто-то еле слышно поскребся в дверь.
«Кошка? – подумал он. Звук был едва различим и уж никак не мог исходить от человеческого существа. – Наверное, в суматохе ее забыли вчера покормить», – решил поэт и, поднявшись из-за стола, шагнул к двери.
За створкой, однако, обнаружилась Натали Емельянова. Она держалась за стену, и взгляд у нее был такой, что Нередин, в общем-то человек неробкий, внутренне содрогнулся.
– Наталья Сергеевна… – пролепетал он, испытывая мучительную неловкость, поскольку заметил, что его гостья в ночной сорочке.
– Умоляю вас… – прошептала художница. – Я не смогла… пожалуйста…
И повалилась на пол прежде, чем Алексей успел подхватить ее.
Он заметался, едва не оборвал звонок, поднял прислугу, мадам Легран, всех докторов. Гийоме распорядился, чтобы потерявшую сознание художницу перенесли к ней в комнату, пощупал пульс, посмотрел зрачки и с помрачневшим лицом обернулся к помощникам.
– Что с ней? – спросил поэт, у которого от последних событий голова шла кругом. – Девушка умирает?
Но доктор оставил его вопрос без ответа.
– Рене! Посмотрите, она нигде не прятала какую-нибудь отраву? Филипп! Нам придется промывать ей желудок, срочно… Черт знает что!
– Что с ней? – настаивал Нередин. – Что происходит?
– Наглоталась какой-то дряни, вот что, – свирепо ответил Гийоме. – И мне кажется, я даже знаю какой.
Шатогерен, который один за другим выдвигал ящики стола, распрямился и обернулся к Гийоме. В руке помощник держал небольшую баночку с каким-то лекарством.
– Минуточку, – вмешался возмущенный Севенн, – она же моя! Совсем недавно я пересчитывал склянки и недосчитался двух! И надпись на этикетке сделана моей рукой!
– Позвольте, так это что, самоубийство? – опешил поэт. – Натали пыталась покончить с собой?
Но Гийоме лишь махнул рукой и попросил всех посторонних освободить помещение.
Выходя, Нередин бросил взгляд на белое лицо молодой женщины, лежавшей с закрытыми глазами, и его кольнула острая жалость. Возле двери он сразу же натолкнулся на баронессу Корф и был вынужден ответить на ее вопросы.
– Я начинаю приходить к мысли, – внезапно промолвил поэт, – что дом, в котором мы живем, – место проклятое. Сначала мадам Карнавале, затем итальянец, потом Катрин, а теперь…
Но Амалия, судя по всему, не слишком верила в проклятья и потому отмахнулась от его слов:
– Мне кажется, что-то ее не на шутку расстроило. – Уже вчера девушка выглядела как-то странно… очень странно.
Нередин пристально посмотрел на нее.
– Амалия Константиновна, если вы хотите сказать, что Натали могла… из-за меня… что я каким-то образом подтолкнул ее… – Он беспомощно пожал плечами. – Мне кажется, я не заслуживаю такого отношения с вашей стороны. Видит бог, я ничем ее не обидел.
И сразу же пожалел, что произнес последние слова.
– Мы все узнаем, когда Гийоме с ней закончит, – отозвалась Амалия. – Думаю, Натали выкарабкается. Если бы ей угрожала опасность, доктор вел бы себя совершенно иначе. А он был почти вежлив.
И Алексея что-то словно царапнуло, или кольнуло, или задело прямо в сердце, вместилище нежных и прочих чувств; и сердце сказало ему, что баронесса Корф не так проста, как кажется… что она видит слишком много, непозволительно много для обыкновенной светской женщины, что она слишком много знает, и, быть может, то, что она знает, не всегда приятно. И Нередину его открытие не понравилось. Поэт бы предпочел, чтобы баронесса была попроще, не так умна и проницательна. Но не ум и не проницательность раздражали его, а то, что они скрывали. Баронесса Корф что-то скрывает, во внезапном озарении сообразил Алексей, как скрывала тишайшая, очаровательная старушка мадам Карнавале; и лицо ее – лишь маска, за которым может таиться все, что угодно. А он не любил маски. Его неожиданно затопило недоверие к красивой молодой женщине, и от недоверия был лишь один шаг до жгучей, совершенно ничем не оправданной неприязни.
Мимо них прошла Эдит, метнула на баронессу быстрый взгляд.
– Прошу прощения, Алексей Иванович, я на минуту… – поспешно сказала Амалия, вспомнив кое-что.
Она подошла к англичанке.
– Просто невероятно, что творится, – беспомощно промолвила Эдит. – Слуги говорят, что Натали пыталась покончить с собой. Но почему?
Амалия пожала плечами:
– Мне кажется, ее испугала смерть мадемуазель Левассер, и девушка просто решила… решила не ждать чего-то подобного и, так сказать, ускорить события. Да, мисс Лоуренс, вы обещали мне некие письма…
Эдит поколебалась, но все же сделала собеседнице знак следовать за собой. Вскоре Амалия держала в руках довольно увесистую пачку писем, каждое из которых лежало в отдельном конверте.
– Это все? – спросила Амалия.
– Да, – ответила Эдит. – Но уверяю вас, там ничего нет про него… ничего такого, что позволило бы установить его личность.
– Я возьму письма и, может быть, все-таки что-то в них отыщу. Если так, вы узнаете обо всем первой. Вы ведь не собираетесь пока покидать санаторий?
Эдит покачала головой.
– Должна признаться, вы меня удивляете, – внезапно улыбнулась ей Амалия. – Вы очень храбрый человек.
– Нет, – горячо возразила Эдит, – я трусиха. Трусиха и предательница. Вы не понимаете, что такое – ощущать себя как я. Мы дружили с самого детства, мы были как сестры, но в тот один-единственный раз, когда я была по-настоящему ей нужна, я оказалась далеко. Бросила подругу на произвол судьбы. Ужасно знать, что ты могла все изменить, но не сумела… не сумела. И теперь, даже если я найду того негодяя, Аннабелл ведь все равно не воскресить.
– Вы делаете все, что можете, – возразила Амалия.
– Но этого тем не менее мало, – горько отозвалась девушка. – Слишком мало.
И хотя баронесса вовсе не была склонна так считать, Амалия не стала возражать и приводить избитые доводы в защиту своего мнения. Однако Амалия знала то, о чем Эдит, может быть, только догадывалась, что время лечит и что самые ужасные ошибки на расстоянии лет кажутся всего лишь незначительными, блеклыми тенями, историями, произошедшими с кем-то другим, кто, по странному совпадению судеб, был тогда тобой…
Амалия хотела сразу же вернуться к себе, но возле лестницы ее встретила мадам Легран и сообщила, что доктор Гийоме хотел бы с ней поговорить.
– А что с мадемуазель Натали? – спросила Амалия. – Она останется в живых?
– К счастью, месье Гийоме вызвали вовремя, – кивнула мадам Легран. – Да, девушка будет жить. Но… Вы же знаете взгляды доктора, госпожа баронесса. Когда он пытается спасти чахоточного больного, а тот поступает, как мадемуазель Натали… – Женщина смущенно пожала плечами.
Они вошли в кабинет, где доктор Гийоме со злым, перекошенным лицом быстро писал что-то на листке. Возле стола в почтительной позе стоял Анри.
– Отнесите аптекарю, – распорядился Гийоме, отдавая ему листок, – как только аптека откроется. Мадам Легран, будьте добры, присмотрите за мадемуазель Натали. С ней сейчас доктор Шатогерен и месье Нередин, но я почувствую себя спокойным, только если вы тоже там будете.
Мадам Легран улыбнулась, просияла и вышла за дверь следом за Анри, который унес рецепт.
– Прошу вас, присядьте, госпожа баронесса… – Гийоме откинулся на спинку кресла и устало провел рукой по глазам. – Если вы не возражаете, – наконец промолвил он, – я хотел бы спросить вашего мнения, так как вы соотечественница мадемуазель Емельянофф и общались с ней чаще прочих. Что, по-вашему, на нее нашло?
– Я не знаю, – пожала плечами Амалия. – Мне кажется, у девушки слишком впечатлительная натура. Натали не в ладах с миром, да и с собой тоже.
Она чересчур осторожно подбирала слова, что не укрылось от доктора.
– Не в ладах с миром… – задумчиво повторил главный врач. – А я, сударыня? Я похож на человека, который в ладах с миром? Или Рене? Или месье поэт, ваш соотечественник? И что, кто-нибудь из нас пытался свести счеты с жизнью? – Его глаза сверкнули. – В городе о том, что здесь творится, уже идут всякие толки. Еще одно скандальное происшествие – и на санатории можно ставить крест. Но мадемуазель Натали, очевидно, ни до чего нет дела. Кроме ее интрижек, – раздраженно бросил он.
