— А ну, погоди-ка, — сказала она, даже не поздоровавшись.
— Здравствуйте, — улыбнулся Леня.
— И тебе не хворать. Хотя вижу, хвораешь. — Она показала на костыли. — Какими судьбами, какими ветрами?
— Я к Лидочке, — честно сказал он. — Где она?
— К Лидочке? — нахмурилась она. — Понятно. А мы вот с кладбища идем, завтрак носили мужу моему. Понятно тебе?
Леня промолчал, потому что ему было совершенно ничего не понятно.
— Муж мой, отец Лиды, погиб трагически. Горе у нас. Большое горе на нас свалилось.
— Простите… Мои соболезнования. — Леня не знал, как и что правильно говорить в таких случаях.
— Беда такая, что страшней не бывает. Лида моя сильно натерпелась. Чуть разума не лишилась.
— Я поэтому к ней и приехал.
— Угу, — хмуро сказала женщина и остановилась. Толстый Мишенька из коляски тоже смотрел недобрым взглядом. — Приехал. А сейчас, милок, развернешься и уедешь. Понял меня?
— Нет, — честно выдохнул Леня.
Катерина сделала к нему шаг, ее лицо оказалось близко-близко, холодные глаза как будто проткнули его холодным металлом.
— Лида очень тяжело переживала смерть отца, — сказала она. — Но сейчас у нее все хорошо. А мы все ведь этого хотим, да?
Леня неуверенно кивнул.
— Мы ведь все Лиду любим и хотим, чтобы ей хорошо было, да?! Чтобы она счастлива была?
Леня застыл и перестал дышать.
— Так вот, Лиде нашелся прекрасный жених, и она уже и замуж вышла. И счастлива.
— Но этого не может быть…
— Что? Ты кто вообще такой, чтобы тебе решать, что может и кто может? — Женщина вдруг перешла на крик. — А ну, уезжай отсюда! Бери свои костыли и костыляй! И оставь ее в покое раз и навсегда! Не морочь девчонке голову! Она тебя не любит! Не любит! И не смей тут появляться! Иначе хуже будет и тебе, и ей!! Я вам жизни не дам! Запомни!
Он развернулся и пошел прочь. Она еще долго кричала что-то ему вслед, но он не слушал. Он не хотел никого больше слушать, ему не нужны были ничьи мудрые советы и злобные угрозы, он ехал сюда ради одного — чтобы увидеть ее, свою Лидочку, тоненький цветок в пышном розовом платье — такой она всегда была у него в памяти, такой он видел ее, стоило ему закрыть глаза или задремать. Сейчас они встретятся, и он никогда больше не выпустит ее из рук, ни за что не даст никому в обиду. Конечно, он не поверил глупым россказням про замужество, как не поверил в фальшивую телеграмму. Лидочка не могла так с ним поступить. Это телеграмма была фальшивая, а у них все было-настоящему. Он быстро свернул за угол, обошел чей-то покосившийся дом под шиферной крышей и вышел на тополиную аллею. Идти было больно, но о боли он не думал, в голове были только слова, которые он собирался сказать ей прямо сейчас, их накопилось так много, целое море слов, и нельзя было потерять ни одного. Он торопился, чтобы успеть к ней до того, как домой вернется ее мать, почти бежал, почти задыхался, он ужасно волновался, но не мог сдержать улыбки, а сердце выскакивало из груди от счастья. Как он мог оставить ее так надолго, одну с таким горем, да еще с этой безумной злобной матерью. Осталось совсем чуть-чуть, вон там, на углу уже виднелись яблони в их саду, она была там, его Лидочка!
Она действительно была там. Леня подошел к забору и задохнулся — он так долго мечтал ее увидеть, а увидел и никак не мог поверить своим глазам. Конечно, это была она, но совсем другая. Он стоял за забором и не сводил с нее взгляда. Боялся позвать и только дышал и глупо счастливо улыбался. «Ну, подними голову», — повторял он ей про себя. Сейчас она почувствует, что он здесь, она его увидит. Но она почему-то ничего не почувствовала и не подняла глаз. Она была слишком занята — перед ней на земле стоял огромный железный таз с выстиранным бельем, а Лидочка протирала тряпкой веревки, натянутые между старыми яблонями. Она очень похудела и осунулась, на ней было серое ситцевое платье, стоптанные тапки, как у древней старухи, на голове полинявшая косынка, завязанная на затылке узлом, как носили в поселке взрослые замужние женщины, а на шее истертая веревка с деревянными прищепками. Как будто в сказке про Золушку наступила полночь. Ни розового платья, ни волшебных туфелек с каблучками больше не было, но все равно она была самой красивой. Леня сглотнул и набрал в легкие воздуха, чтобы позвать ее и броситься к ней, но тут она наклонилась, потянула к себе мокрый комок из старого таза, встряхнула его, расправив мокрую ткань, и перебросила через веревку рубашку. Мужскую рубашку, синюю в белую клетку. Сначала он ничего не понял, но почему-то отступил на шаг, вовремя опершись на костыль, как будто эта рубашка влепила ему мокрым рукавом жирую пощечину. Лидочка снова наклонилась, и рядом с первой рубашкой появилась еще одна, и еще. Ее отец погиб, и вряд ли она перестирывала его вещи, да и по размеру эти рубашки не могли быть его. Других мужчин у них в доме не было, а ее брат был еще совсем крохой. Еще одна рубашка. Белые майки, штаны. Значит, мужчина в доме все-таки был. Значит… Нет, он не мог в это поверить, она не могла! Вышла замуж? Но веревка у него перед глазами как будто потешалась над ним, как будто эти вещи махали ему рукавами и штанинами — пошел прочь, теперь это наша территория! И как будто этого было мало — Лидочка наклонилась и достала из таза ситцевые семейные трусы. Исподнее. Чужое исподнее.
— Да что за паразит ты такой, — вдруг зашипело у него за спиной. Он резко обернулся. — Убирайся отсюда! — повторила Лидочкина мать. — Сказала же, не появляйся тут! Не то прокляну! И тебя, и ее прокляну! Запомни мои слова! Запомни!
Он ушел, тяжело опираясь на костыли, как старик, ничего не видя перед собой. Лидочкина мать проводила его взглядом, потом открыла калитку, толкнула перед собой коляску и сказала:
— Поживей, Лида, там еще белья на две стирки. Дай бог здоровья Михалычу, что подработку тебе нашел, какие-никакие, а деньги.
Леня уехал. Катеринины взгляды и злобные крики еще долго сидели у него в голове. Но запомнил он совсем другие слова. Те, что когда-то сказала ему сама Лидочка: «Только встреть меня обязательно. Потому что я прилечу. Я обещаю! Я даю тебе слово!» Он верил только ей. Он знал, что однажды обязательно увидит ее в аэропорту. И наконец-то увидел.
Лидочка. Сейчас и тогда
![]()
— Бабуль! Бабулечка! Ты успеваешь за нами?
— Быстрее! Вон наш выход!
— Мама, не беги, там еще полно народа! Бабушке тяжело. Как вас вообще угораздило перепутать рейсы?
— Да кто ж виноват, что в эту вашу Турцию самолеты летают чуть ли не каждые полчаса!
— Всё, успели. Угомонитесь уже. Бабулечка, присядь вот тут. Посадку еще даже не объявили. Мама, дай мне рюкзак, я сбегаю переоденусь, на меня все пялятся.
— Никто на тебя не пялится, это прекрасное платье, и оно очень тебе идет. И я даже помню, кто его шил, чудесные жили у нас в городке старушки, Нюся и Муся. Анна и Мария то есть. Вот они мне его и подарили, это платье, когда…
Нина вернулась домой после репетиции студенческого капустника. Они решили ставить номер с танцами и песнями из «Стиляг», и у бабушки в шкафу, на антресоли, в старом чемодане нашлось чудесное платье! Как раз тех времен, самого модного фасона, в синий цветочек. Ниночка примерила — платье село как влитое. Оно так ей нравилось, что на генеральную репетицию она отправилась прямо в нем, а когда вернулась, дома творилось что-то непонятное: все носились, таскали туда-сюда чемоданы, открывали их, закрывали, доставали, заталкивали вещи, спотыкались об собаку Сему, — и только бабушка по-королевски восседала посреди кухни на высоком стуле с совершенно спокойным и крайне довольным видом. Оказалось, Вера перепутала время вылета, и они ужасно опаздывали. В аэропорт. То есть, конечно, на аэродром, так что Лидия Андреевна пребывала в прекрасном настроении. Чемоданы и сумки быстро побросали в багажник, а Ниночку запихнули в машину, даже не дав ей пяти минут переодеться. Она только успела сунуть спортивный костюм в рюкзак, а ноги — в кроссовки. И вот теперь весь аэропорт созерцал юную звезду студенческого мюзикла, как будто сбежавшую сюда из далекого прошлого.
