– Во-первых, не надо было вчера пить, а во-вторых, вам надо сейчас осмотреть труп, потому что я обещал родителям, что через час они смогут её забрать. – Он посмотрел на часы. – Идёмте, она тут в морге. И всё хорошо запоминайте.
Они встали, Иванов оглядел Сорокина.
– Ничего пальтецо, по размеру. Идёмте!
Они вышли из кабинета, прошли по длинному коридору и спустились в подвал.
– Это нашатырь, на случай чего, – сказал Иванов и сунул в руку Сорокина маленький тёмный пузырёк.
По мертвецкой ходили двое в длинных кожаных фартуках. Сорокину показалось, что это два близнеца: лысые старики с горбатыми носами, одинакового роста и сложения.
– Работают тут с семнадцатого года и всех помнят. Между собою – злейшие друзья.
Сорокин не понял, что такое злейшие друзья.
Иванов распорядился:
– Давайте Григорьеву. Не одели ещё?
Старики из разных концов мертвецкой пошли к одному столу, на котором лежал голый женский труп.
– Несите сюда, – приказал им Иванов.
Старики остановились и посмотрели на него.
– Вам её обряжать, через час за ней придут.
– А есть во что? – спросили старики одновременно и злобно поглядели друг на друга.
– Ах да! Её одежда – вещественное доказательство, совсем забыл! Но её всё равно – сюда. И несите одежду.
Старики разошлись в противоположные углы большого полуподвального помещения с зарешеченными низкими окнами. Один покатил длинную каталку, другой открывал дверцы в большом, во всю стену, шкафу со шкафчиками и вынимал мешки с деревянными бирками. В помещении рядами стояли мраморные столы, на них лежали голые тела мёртвых, один старик подвёз каталку к тому, где лежала женщина, и встал.
Другой выбрал нужный мешок и принёс Иванову.
– Еёный! – сказал он.
– Мо́ня и Но́ня, – шепнул Иванов на ухо Сорокину. – Но они не братья и даже не родственники.
Сорокин с удивлением посмотрел на Иванова.
– Сахалинские каторжники, – тихо сказал Иванов.
Моня и Ноня перенесли голое тело со стола на каталку и подвезли к Иванову.
– Вот смотрите, – сказал Иванов и показал пальцем. – Смотрите на шею, вот сюда, остальное к нам не имеет отношения. Вот, видите тонкая полоса? Гляньте, она идёт от уха до уха, под кадыком! Видите? Поднимите ей голову, – попросил он стариков. – Вот! Здесь, сзади на шее, на позвонках, кожу как будто защемили, даже ранка, видите? Как порез!
Сорокин смотрел, он видел тёмную фиолетовую, почти чёрную тонкую полосу на шее и уже начал что-то понимать.
– Её задушили сзади, когда она сидела и ничего не подозревала, накинули петлю из проволоки, которой режут сыр, и через секунду она была мертва. Думаю, она не только ничего не поняла, но даже ничего не почувствовала, позвонки у неё свёрнуты. Видите? Положите её! – сказал он старикам. – Это надо уметь, затянуть на шее петлю и одновременно сзади ударить по голове так, чтобы сломать позвонки. Какой отсюда напрашивается вывод?
Сорокин подумал и ответил:
– Значит, она им была не нужна!
Иванов некоторое время смотрел на него, потом сказал:
– Теперь давайте посмотрим одежду!
Старик, про которого Сорокин не понял, это Моня или Ноня, вытряхнул из мешка на стол ворох одежды.
– Так, – сказал Иванов, – это нижнее бельё, нам неинтересно, это блузка и юбка, в карманах пусто; это жакет, в нём два кармана, посмотрите, что в них!
Сорокин взял жакет за ворот там, где была пришита вешалка, и полез сначала в один карман, потом в другой.
– Ничего!
– Правильно! – отозвался Иванов. – Все карманы уже прошерстили, и не только мы. – Сказав это, он посмотрел на стариков. Они оба глядели на Иванова немигающими глазами.
– Одевайте её в это. – Он показал старикам на ворох одежды. – Если за ней придут с другой одеждой – переоденьте. Её родители убиты горем, и окажите им любезность – бесплатно!
Моня и Ноня глянули друг на друга, кивнули и опустили головы.
– Идёмте! – сказал Иванов Сорокину, повернулся и пошёл к двери.
В кабинете он положил в портфель несколько бумаг.
– Когда будем разговаривать с журналистом, молчите, от вас несёт как от винной бочки.
– А поздороваться я с ним могу? – Михаил Капитонович, конечно, чувствовал себя виноватым, но, во-первых, у него вчера действительно были обстоятельства, а во-вторых, тон Иванова его задевал. Но Иванов на Сорокина даже не глянул.
– В этом деле есть ещё детали, обсудим, по дороге я вам кое-что расскажу! Сразу скажу про стариков, чтобы больше к этому не возвращаться. Они действительно любопытные! Годов своего рождения не помнят. Оба из воспитательных домов, видимо подкидыши, один из Петербурга, другой из Одессы.
– Моня!
– Нет – Ноня! Я их сам не различаю. Оба промышляли, каждый сам по себе, тем, что напаивали свои жертвы в кабаках, потом вели в закоулки, там убивали, обирали и раздевали. Оба – бессрочные каторжники, и оба освободились в феврале семнадцатого. В Россию не поехали, наверное, много оставили по себе памяти, приехали сюда, опять-таки независимо друг от друга, где-то случайно встретились, напоили друг друга и пошли друг друга убивать, по дороге вспомнили каждый своё и – сдружились. Вот и вся история!
– Прямо по Ломброзо́! – прокомментировал Сорокин.
Иванов замер.
– Чу́дно! Михаил Капитонович! К Ломбро́зо это не имеет никакого отношения, с натяжкой это можно отнести скорее к Фрейду, но… вы сами – почти как Ломбро́зо! Откуда?
– У меня на германской был заряжающий, вольноопределяющийся, студент юридического факультета. – Да вы – находка!
За несколько минут они дошли до доходного дома на Биржевой. Редакция журналиста Ива́нова находилась в третьем этаже. Дверь открыл пожилой мужчина в круглых очках и чёрных сатиновых нарукавниках. Иванов и Сорокин поздоровались и услышали из комнат: «Если это господа из полиции, покажите им, где раздеться, и ведите ко мне!»
Ива́нов вышел к ним в большую комнату, судя по всему, когда-то гостиную, где сейчас за несколькими столами работали люди.
– Проводите господ полицейских в мой кабинет! – сказал он встретившему их мужчине. – Подождите, господа, одну минуту!
Действительно, через одну минуту Всеволод Никанорович Ива́нов зашёл в кабинет и сел за стол.
– Чем могу?
Иванов протянул ему бумаги. Ива́нов, как старому знакомому, улыбнулся Сорокину, пробежал бумаги глазами и вернул.
– Всё правильно! – сказал он. – Я действительно знаком с Элеонорой Боули. Она уехала, но собиралась вернуться. Я проводил её на московский поезд 31 августа сего года. Думаю, об обстоятельствах моего с нею знакомства Михаил Капитонович вам рассказал. Да? Михаил Капитонович? Как я вижу, вы сейчас по сыскной части?
Сорокин был поражён словами журналиста о том, что Элеонора собирается вернуться, и только кивнул.
– Это не совсем так, – в свою очередь сказал Иванов. – Молодой человек ещё не нанят, мы об этом ещё не говорили, но согласился мне помочь.
– Ну, Михаил Капитонович, дай бог, дай бог, а то с работой сейчас в городе трудно… – Журналист обратился к следователю: – Можете на меня рассчитывать, господин следователь. Я видел её горничную, в смысле – горничных.
– Их было несколько? – спросил Иванов.
– Да, последнюю она наняла полгода назад, весной, до этого у неё была другая.
– Вы можете сказать кто?
– Помню, что её звали Дарьей, по-моему – Дарья Михайловна или Дора Михайловна. Она из казачек, но она чем-то не устроила Элеонору, и та её рассчитала.
– А фамилия?
– Мурикова, Дурикова, Чмурикова, как-то так… Надо где-то расписаться?
Иванов отрицательно покачал головой, спрятал бумаги в портфель и ответил:
– Пока нет, но не откажи́те, если будет нужда поговорить с вами ещё!
Иванов и Сорокин встали, Всеволод Никанорович протянул им руку и попросил:
– Господин следователь, я могу сказать несколько слов вашему помощнику наедине? Это не секрет, но всё же.
Иванов вышел.
– Она спрашивала о вас, ещё в Чите. Вам это интересно?
Сорокин кивнул.
– Не тушуйтесь, Михаил Капитонович, слышу, что от вас веет, как из винной бочки, однако что тут удивительного? Можете зайти ко мне?.. Или нет, лучше мы с вами увидимся за ужином, идёт?
Сорокин снова кивнул.
– Тогда в восемь вечера в гостинице «Модерн». И последнее, я от вашего следователя не имею секретов, а что ему сказать, вы придумаете сами, идёт?
Сорокин пожал протянутую руку. Он не «тушевался», но от новости, что Элеонора спрашивала о нём и, более того, что она вернётся, разволновался.
* * *
Дул сильный, холодный ветер. Из-за каждого угла он набрасывался на идущих, как деревенская собака. Сорокин по инерции вжимался в пальто и тут же спохватывался – пальто было тёплое, а воротник – высокий, и его не пронизывало. От Биржевой до тюрьмы было близко, по дороге Иванов молчал, но вдруг остановился и сказал, что, мол, война войной, а обед по расписанию, и они пошли в обратную сторону, на Участковую, снова в тот же ресторан.
