Он знает, что после такой победы можно не стесняться, расписывая потери врага. Если кто поморщится, он спокойно, даже лениво укажет на два десятка захваченных судов. Внезапно в голову приходит мысль: «Теперь никто не помешает тебе прислуживать за столом королю».
Он голоден. Ему известно, что камердинер Кольд замыслил приготовить роскошную трапезу после победы. Но ему неизвестно другое: когда Кольд спустился в трюм за двенадцатью попугайчиками — вернее, за оставшимися одиннадцатью, — чтобы, по его же словам, медленно удушить их (на самом деле он предполагал проделать это быстро), то все одиннадцать птиц лежали мертвые в своей клетке. Они задохнулись от порохового дыма.
Камердинер трепещет. Он знает, на что способен командор, когда голоден. Вскочит на ноги и зарычит, случалось Кольду и колотушек отведать, а один раз командор в корчах упал ничком на пустой стол. Но это он притворился, чтобы прибавить Кольду прыти.
Кольд разрезает одну птицу, лелея нехороший умысел: подать на стол дохлых птиц, из коих не была своевременно выпущена кровь. Тут же его осеняет — на борту столько крови, не все раны затянулись, можно ведь побрызгать на птиц?.. Поздно. Кровь, выдавленная им из шейки разрезанного попугайчика, уже почернела, от мяса скверно пахнет.
Тогда он прибегает к своей палочке-выручалочке. Взяв серебряный кувшин, бежит к надежно запертому винному бочонку, наполняет кувшин и поспешно несет командору. Опорожнит Гроза Каттегата кувшин-другой доброго вина — и голод уже не станет так нещадно терзать его брюхо, а Кольд тем временем придумает что-нибудь другое для праздничной трапезы. Что именно, он еще не знает.
Тут он припоминает, что пленник, этот надменный барон фон Стерсен, выразил желание побеседовать с глазу на глаз с командором на фрегате «Белый Орел». А Кольд совсем запамятовал… Он испуганно ежится: на этом можно выиграть время, но можно и усугубить оплошность. Поспешает к командору и докладывает, что пленник в серебряных кандалах смиренно просил дозволения сделать важнейшее признание тому, кто разгромил эскадру шведского короля Карла.
Такие речи по душе Грозе Каттегата. В радостном предвкушении он встает и спускается вниз по трапу. Пленник сидит там, где ему велено сидеть, — в каюте командора.
Он порывается встать, когда входит командор, но цепь прикреплена так высоко на ножке стола, что ровно стоять невозможно, и он застывает в причудливой позе, растопырив ноги. Командор делает пальцем знак, разрешая пленнику сесть.
— Вы желали говорить со мной?..
— Господин командор, после вашей победы здесь, в Дюнекилене, которая и меня преисполнила восхищением, мне очевидно, что никакая сила на свете не помешает вам доставить меня в качестве пленника его величеству в Копенгаген. Так что моя участь решена. Я предпочел бы умереть, как надлежит человеку значительному. Это я в свое время разработал пропозицию, коей руководствовался шведский король Карл, когда вступил в Норвегию.
Командор развалился в кресле и положил ноги на стол, сбросив башмаки. Он сухо произносит:
— … я на тебя. Ты лжешь нагло и глупо. Шведский король — простофиля, но не совсем тупой. Когда он замышлял свой поход, у него были советники получше тебя. Сказать тебе одну вещь? Ты мне больше не нужен. Теперь никакая сила на свете не помешает мне прислуживать за столом королю. Надобность в тебе отпала. Я высажу тебя на берег.
Он откидывается назад, громко и раскатисто смеется, хватает серебряный колокольчик и вызывает Кольда, гордясь собственной добротой. Темные глаза его переливаются насмешливыми искорками при мысли о том, что он раскусил измышления пленника. Входит Кольд.
— Сними с него эти дерьмовые оковы, — говорит Гроза Каттегата. — Вытряхни из его штанов оставшиеся монеты. Я знаю, что у него между ногами привязан мешочек. И вели двум матросам отвезти эту падаль на берег. Но не давать ему с собой ни есть, ни пить! Есть и пить! — кричит он, сверля Кольда грозным взглядом.
— Сию минуту, господин командор! Сию минуту!
Вскоре пленника фон Стерсена доставляют на лодке на берег и высаживают на мысу, предоставляя ковылять восвояси.
Затем «Белый Орел» проходит мимо маленького дома — мирная, покойная картина, не видно ни души. А впрочем, вот какой-то старик уныло бредет через двор. У стены дома свалены доски. Похоже, старик занят тем, что сколачивает гроб.
Неподалеку стоит и блеет барашек. Кольд строго подзывает Лузгу, который уже вступил в должность побегушки камердинера. Лузга недоволен полученным приказанием, но вынужден подчиниться. Садится в лодку — корабли идут медленно, и до берега рукой подать, — закалывает барашка и тащит в лодку. Возвращается с добычей на фрегат.
Будет мясо командору.
Суда следуют одно за другим, сильные руки работают веслами на галерах и шлюпках, скоро первые корабли выйдут в открытое море и ветер наполнит широкие паруса. Гротам-бизаням тоже досталось, но парусный мастер лихорадочно трудится, чиня то, что еще поддается починке. Плотники приводят в порядок рангоут, насколько это можно сделать на ходу. Через два-три дня Гроза Каттегата вернется победителем в Копенгаген.
Сидя опять на крышке грот-люка, он слушает, как Каспар Брюн читает свои молитвы. Вот и тело Фабеля опускают в море на выходе из Дюнекилена. Командор — в руке кружка с пивом, горло еще саднит от порохового дыма — встает и подходит к борту, склоняя голову и чувствуя, как печаль переполняет глаза, хочется даже плакать, и в эту самую минуту тело Фабеля поворачивается на волнах. Одна рука его выпросталась из мундира, в который он завернут, и, выпрямляясь, указывает на север, прежде чем уйти под воду. Возможно, это надо понимать так, что он пускается в путь на родину.
Гребцы не могут участвовать в погребальном ритуале, да и раненым ни к чему долго слушать молитвы, читаемые над павшими, — лишнее напоминание, что их, по всей вероятности, тоже примет море раньше, чем корабли дойдут до Копенгагена. И командор приказывает Каспару молиться молча, а всем тем, кто подошел проститься с погибшими, предлагается разойтись, не дожидаясь, когда последние тела будут отправлены за борт.
Командор снова садится на люк и слышит запах жареного мяса из маленькой кухоньки Кольда. С моря дует свежий ночной ветерок, он смещается с норда к норд-осту и будет очень кстати, когда суда окажутся в открытом море. За кормой фрегата «Белый Орел» покачивается на волнах вереница кораблей. Здесь и те, с которыми он входил в залив, и бывшие шведские, а теперь принадлежащие ему. Лишь одна малость омрачает его бурное ликование. Отправляя на берег пленника фон Стерсена, командор не подозревал, что этот негодяй повинен в гибели роскошных атласных туфелек, кои он купил для своей матери в Тронхейме. Узнай Гроза Каттегата об этом, когда пленник еще находился на борту, пришлось бы тому в кандалах проделать путь до Копенгагена.
Ну да ладно — у него столько поводов для радости, когда поднимаются паруса и «Белый Орел» вновь начинает слушаться руля. На память приходит молодая женщина, с которой он когда-то познакомился в Фредриксхалде и провел ночь, и они ласкали друг друга. Как ее звали-то? Забыл. Впрочем, так даже лучше, пусть останется безымянной и не томит душу. Все равно нам больше никогда не встретиться. Но вспоминать о ней буду с радостью.
Он пел для нее два куплета:
Кругом в грехах, как в грязном платье,Душа, услышав горний глас,Приоткрывается тотчасНавстречу божьей благодати.
Невеста точно так внимаетПризывам страстным жениха,Идет к нему скромна, тиха…И юбку поскорей снимает.Слава его величеству!
Командор поднимает кружку, приветствуя живых и мертвых, от запаха жареного мяса нестерпимо хочется есть. Чайка падает на волну, он выхватывает пистолет и целится, но вспоминает, что не перезаряжал его с тех пор, как выстрелил в кого-то в пороховом дыму там, в заливе Дюнекилен. Попал он тогда или нет?..
Странная мысль на миг посещает его: «Ты предпочел бы знать, что промахнулся?»
Ветер подхватывает корабли и несет их, будто птиц, через море.
Ночная мгла сгущается над морем, еще немного — и скроет берег за кормой.
Как же ее звали?…
Больше никто не караулит подвал, и Улауг выбирается наружу. Она рассчитывала отыскать Кари Расмюсдаттер, но Кари куда-то исчезла и не поможет ей. Должно быть, нашла себе молодого шведа, с которым утешится после того, как ее старый муж напал на шведского солдата и был застрелен. Сидя у камня и думая о том, что сломанное бедро уже не срастется толком, Улауг вдруг видит бредущую в ее сторону лошадь. Она узнает Вороного из Фредриксхалда, на котором сидела, когда ее погнали сюда вместе с другими пленными.
Ей больно двигаться, но лошадь умная, останавливается возле камня. Улауг карабкается на камень, цепляется за гриву и с трудом взбирается на спину Вороного. Может быть, никакого перелома нет, может быть, она дотерпит, покуда лошадь отнесет ее обратно в сожженный город.
