Сидор Артемович был в затруднительном положении. Он понимал, что действия старшины Разина нельзя считать мародерством. И даже стрельба, к которой тот прибег, хотя и заслуживала осуждения, но возможно, действительно была вызвана обстоятельствами. И он хотел его наказать лишь для того, чтобы подобное не повторялось. Однако повадки, словно у вышколенного оккупантами прислужника, которые Сидор Артемович заприметил за Разиным, заставляли его оценивать эти поступки старшины уже как не случайные, а возможно, привычные для него…
Ковпак замолчал, задумался.
Этой заминкой воспользовались раненые партизаны и напомнили командиру соединения, что старшина отдал в свое время в фонд обороны золотые часы.
Ковпака взорвало:
— Трофейное золото — це ще не собственность личная, а подлежит изъятию! А то шо вин его отдал — не дуже великое доказательство преданности… Бувало так в гражданскую войну, шо человик громче всих спевает Интернационал и ходит з червоным бантом на ризе, а пид нею схован наган, з которого сукин сын стрелял в Советскую власть! Так шо вы мини насчет золотых часов не пускайте пыль в глаза… За дымовой завесой всякое може робиться!
Ковпак отчитывал партизан, а в глубине души радовался их доводам в защиту старшины. Вдруг да предчувствие подводит его? Однако и в дальнейшем он не переставал размышлять об этой неприглядной истории и о ее виновнике.
— Добре, хлопцы, — заключил Сидор Артемович беседу с ранеными партизанами. — Идить себе в батальон и спасибо, шо помоглы трохи прояснить обстановку. А комбату передайте, щоб освободил старшину з-под ареста… Тильки наперед не пидпускать его на пушечный выстрел до хозяйственной работы! Нехай себе воюйе. Масло все равно всплыве на воде… Ясно?
— Ясно, товарищ командир соединения! Так и доложим нашему комбату… — дружно ответили партизаны. — Спасибо вам…
Партизаны ушли довольные, однако Сидор Артемович оставался мрачным, задумчивым. Он вспомнил, как Разин пришел в соединение с трофейным биноклем и что еще тогда удивило, каким это образом гитлеровский мотоциклист, налетев на протянутую Разиным проволоку, кувыркнулся так, что бинокль остался целехонек, без единой вмятины или даже царапинки?! Тогда это его удивило, но, поразмыслив, решил, что бинокль упал либо в траву, либо в рыхлую пылеобразную землю проселочной дороги. Случалось ведь, что и очки, упав на землю, не разбивались…
Делясь соображениями с ближайшими соратниками, Сидор Артемович после некоторого раздумья заключил:
— Провидец я чи шо? Тут сам того и гляди скатишься до черта в пекло! Тильки по подозрению робить обвинения — то ж никто не давав право! Цэ ж злоупотребление властью! Во всем трэба по партийному разобраться… До кинца! Колы цэго не можешь зробить — давай ход назад. Тильки того человика вже не выпускай з виду! Тут доброта — хуже воровства. А с цэим старшиной, от што хотите, що-с такэ е… Вот побачите!
Разина освободили и перевели в подразделение рядовым. В тот же день с наступлением сумерек, как это было заведено ковпаковским штабом, соединение выступило в рейд по заранее намеченному маршруту.
Шли дни, недели, месяцы. После возвращения соединения из вошедшего в историю войны похода на Карпаты штаб партизанского движения Украины отозвал Сидора Артемовича в Киев, а вслед за этим соединение было переименовано в Первую Украинскую партизанскую дивизию имени дважды Героя Советского Союза С. А. Ковпака.
И партизаны успешно продолжали борьбу с гитлеровцами, достойно неся звание ковпаковцев. Непреложным законом оставались для них установленные Сидором Артемовичем нормы поведения.
Координаты неизвестны
Отброшенные несколько месяцев назад от ворот Москвы немецкие войска накапливали силы, готовились вновь перейти в наступление. Обстановка в столице весной памятного 1942 года оставалась напряженной: на улицах было малолюдно и тихо, окна домов и витрины магазинов заклеены крест-накрест бумажными лентами, у фасадов многоэтажных зданий возвышались штабеля мешков с песком; на окраинах все еще щетинились противотанковые заграждения и по вечерам московское небо покрывалось сетью огромных аэростатов.
Сводки Совинформбюро были неутешительными… Белоруссия, Украина, Молдавия, Прибалтийские республики и территория ряда областей России были оккупированы фашистами. Фронт проходил на отдельных участках менее чем в ста километрах от Москвы. В один из этих тревожных для Родины дней в тихом и малопримечательном переулке Москвы, в комнате, где на дверях еще сохранилась табличка «5-й класс «Б», небольшая группа людей, одетых в офицерскую форму немецких полевых войск и эсэсовцев, заканчивала подготовку к выполнению задания командования.
Обстановка в комнате говорила за себя: на стенах висели десантные комбинезоны, зеленоватые и черные шинели офицеров вермахта и СС, между койками, заправленными по-военному, громоздились плотно набитые вместительные туристские рюкзаки и вещевые мешки, на обычной невысокой школьной вешалке повисли советские и трофейные автоматы, сложенные парашюты, а вдоль окон комнаты на полу вытянулся, наполненный до отказа, огромный грузовой парашютный мешок.
Еще и еще раз необычные обитатели дома проверяли исправность оружия, содержимое своих карманов, затягивали рюкзаки. Бесшумно в комнату вошел Рихард Краммер, старший группы, в форме немецкого подполковника. Это был плотный, лет пятидесяти пяти, человек с заметно выпиравшим животом, широким умным и суровым лицом и глубокой вмятиной на лбу. Его появление первым заметил высокий гауптман[9] Альфред Майер. Он тотчас вскочил и подал команду:
— Ауфштейн![10]
Краммер уже успел окинуть взглядом помещение и уловить настроение присутствующих.
Все, кто был, вскочили и, вытянувшись по стойке «смирно», замерли.
— Герр оберстлойтнант…[11] — продолжал Майер, но Краммер едва заметно кивнул головой и жестом остановил его.
— Сегодня, — слегка насупившись, произнес Рихард своим обычным хрипловатым голосом, — кажется, летим наконец. Прогноз погоды обнадеживающий…
Эту весть все приняли, как долгожданную и отрадную. Кое-кто засуетился, чтобы скорее завершить последние приготовления.
Рихард тем временем не спеша раскурил трубку, выпустил густое облако дыма и, пристально всматриваясь в каждого, вновь заговорил:
— И еще вот что… По опыту мы знаем, что в горячей схватке иной раз незаметно для себя можно израсходовать все боеприпасы. Так вот, чтобы не угодить в пасть шакалов, советую каждому приберечь в надежном месте один патрон… Вы понимаете, что я хочу этим сказать?
Рихард неторопливо достал из нагрудного кармана патрон и, показав его всем, положил обратно.
Молча все извлекли из запасных обойм по патрону и запрятали кто в нагрудный карман френча, кто в брючный кармашек для часов.
…Над Москвой спускались сумерки, когда со школьного двора выехала полуторка с крытым кузовом, в котором среди парашютных мешков и груза разместились старшин лейтенант Алексей Ильин, военврач третьего ранга Александр Серебряков и шесть немцев-антифашистов, еще до войны нашедших политическое убежище в Советской стране и ставших ее равноправными гражданами. Это были Отто Вильке, его сын — Фриц Вильке, Альфред Майер, Фридрих Гобрицхоффер, Вилли Фишер и Ганс Хеслер. А в кабине, рядом с шофером, с неизменной трубкой в зубах сидел Рихард Краммер. По возрасту и положению он был старше всех. Ему шел шестьдесят шестой год…
Машина выехала на Сретенку, миновала площадь Дзержинского и покатила вниз мимо кинотеатра «Метрополь», затем в Охотном ряду у здания Совнаркома свернула к гостинице «Москва» и въехала на Красную площадь. Рихард Краммер, плохо владевший русским языком, жестом попросил шофера остановить машину.
На площади было безлюдно и тревожно. Дул сильный пронизывающий ветер.
Рихард вышел из кабины и размеренным шагом направился к мавзолею. За ним последовали остальные. Все были в десантных комбинезонах и шлемах.
В нескольких шагах от металлической ограды, за которой у дверей с едва мерцавшей синей лампочкой застыли в почетном карауле часовые, остановились девять человек — двое русских, остальные немцы — все коммунисты, молча всматривались в надпись на гранитном парапете мавзолея и, как бы давая клятву верности великому Ленину, сняли шлемы.
Когда раздался перезвон кремлевских курантов, десантники безмолвно направились к своей машине, у переднего крыла которой, словно часовой на посту, стоял шофер.
Вскоре полуторка исчезла за храмом Василия Блаженного. Позади осталась Красная площадь, впереди- пустынные улицы. Людей почти не было видно. Они трудились.
Лишь недалеко от Калужской заставы им встретилась казачья конница, потом загремели колеса пулеметных тачанок и уже где-то на шоссе полуторка разминулась с колонной танков Т-34. Рев их моторов долго стоял в ушах десантников. Позже его сменил гул двухмоторного транспортного самолета, пробивавшего толщу облаков.
