производственной базой которого становится мир в целом, в отличие от
всегда национально ограниченного наёмного работника индустриальной системы, индустриального производства?
IV
Маркс, равно как Рикардо, Мальтус и другие учёные, формулировал свои идеи и разрабатывал свою теорию капитализма на основе осмысления прежде всего английской реальности первых трёх-четырёх десятилетий XIX в. Он безоговорочно воспринимал эту реальность как капиталистическую. Но был ли он прав? Был ли он прав во всём? Обратимся к истории.
6 мая 1795 г. судьи Беркшира, собравшиеся в гостинице «Пеликан» в Спинхемленде, постановили, что в ситуации бедствия людям должен быть обеспечен минимальный доход. Если галлон хлеба определённого качества стоит 1 шиллинг, каждый бедняк должен получать 3 шиллинга в неделю (либо за свой труд, либо просто как обеспечение) плюс 1 шиллинг 6 пенсов на жену и членов семьи[119]. В случае повышения цен на хлеб повышалось и обеспечение бедняка. Очень скоро это решение стало «законом страны» (law of the land), просуществовав до 1834 г.
«Закон Спинхемленда» вводил нечто похожее на «моральную экономику», в том смысле, в котором этот термин употребляется в работах Э.П. Томпсона и Дж. Скотта, т. е. вводился «минимум существования», признаваемый властью как право на жизнь, а следовательно, как моральное право бедноты, которое власть и общество должны были гарантировать. При этом нельзя сказать, что Спинхемленд лёг тяжёлым бременем на общество. Конечно, оплачивали эту патерналистскую систему налогоплательщики. Однако фермеры и сквайры получили компенсацию: закон позволил им максимально снизить зарплату наёмным работникам, поскольку последним прожиточный минимум, «право на жизнь» и так были гарантированы, – зарплата субсидировалась из государственных фондов. Но в таком случае отчасти и наниматель субсидировался из этих фондов!
На первый взгляд «закон Спинхемленда» кажется странным, ведь по сути он лишал работника материальной заинтересованности в труде: независимо от того, работал индивид или нет, он и его семья имели хотя и минимальный, но гарантированный и гарантирующий выживание доход. В результате два (а то и три) поколения британских низов получили возможность жить, не работая, не заботясь о детях и т. д.
Конечно, жить приходилось в ситуации психологической депривации, за чертой социальных приличий и социального стыда, почти в полужи-вотном состоянии – но жить. И при этом не работать. «Fool's paradise» («рай для дурака», «дурацкий рай») – так называет ситуацию Спинхемленда Поланьи, подчёркивая в то же время, что изучать Спинхемленд означает изучать рождение цивилизации XIX в. «Закон Спинхемленда» решил для Англии очень важную, судьбоносную проблему – защитив огромную часть населения от действия рыночного механизма, он позволил избежать социального взрыва, революции, как это произошло во Франции. Не случайно закон был принят во время Великой Французской революции 1789–1799 гг., он должен был предотвратить пролетаризацию или уменьшить её, что он и сделал, создав вместо пролетариев пауперов. Но какой ценой это было достигнуто? Об общесоциальном, человеческом результате уже сказано: Спинхемленд создавал ситуацию социального и морального разложения, гниения от неподвижности[120], человеческой деградации целых сегментов общества. Всё это стало очевидной и серьёзной проблемой к концу 1820-х годов, как и проблемы бедности, пауперизма. Каков был результат с точки зрения развития капитализма, с системнокапиталистической точки зрения? Он был поразительным.
В XVIII в. в Англии уже давно оформились и земельный рынок, и «рынок денег», отставало лишь формирование рынка рабочей силы, которого требовала промышленная революция, во многом, кстати, обусловленная структурой английского землевладения[121]. Но создание именно этого рынка заблокировал «закон Спинхемленда», и совершенно прав Поланьи, подчёркивая невозможность функционирования капиталистического строя без рынка рабочей силы, а этот последний невозможен до тех пор, пока зарплата (или доход работника) обеспечивается из государственного (общественного) фонда в виде субсидии. «До 1834 г. в Англии не существовало конкурентного рынка рабочей силы; следовательно, до этой даты нельзя говорить о промышленном капитализме как социальной системе»[122], или, как сказали бы марксисты и сам Маркс, как о формации. Иными словами, английское общество избежало социальной революции, поставив на пути развития капитализма и оформления рабочего класса преграду, просуществовавшую сорок лет без одного года.
Устранение «закона Спинхемленда» означало превращение английского общества в рыночную экономику, в рыночное общество, которое не столько подчинялось логике и законам развития государства, это было XVI–XVIII вв., сколько подчиняло его своим законам, т. е. превращало государство в функцию капитала как субстанции[123]. Но это значит, что первые 30–35 лет XIX в. в Англии, сформировавшие представления Маркса и о капитализме, и об этом отрезке времени как о капиталистическом, на самом деле капиталистическими не были. Это значит, что в качестве капитализма и пролетариата, а следовательно, в качестве капиталистического вектора развития Маркс и Энгельс воспринимали то, что ни капитализмом, ни пролетариатом, в строгом (по Марксу было бы – в формационном) смысле, не является. Или, грубо говоря, является лишь наполовину, причём не на ту, которую имели в виду Маркс и Энгельс; ну а вектор социального развития в таком случае оказывается просто диаметрально противоположным предсказанному Марксом, что он и осознает на рубеже 1860-1870-х годов, а осознав, обратит растерянный взор на Россию и Турцию.
Получается, что исторически «Манифест Коммунистической партии» был (а все явления, события следует ставить в их исторический контекст, в conjuncture; события – это пыль) реакцией на ситуацию в английском обществе, созданную Спинхемлендом, т. е. на генезис промышленного капитализма, а не на него как на систему; кризис генетической фазы системы Маркс отождествил с кризисом системы; агентов генезиса принял за агентов уже оформившейся системы, отсюда – «Манифест». Таким образом, «Манифест» возник как перенесение на систему и логику её развития ситуации и логики генезиса этой системы; это совершенно разные, порой даже разноплоскостные процессы: ни одна система не возникает в соответствии с её собственными законами развития – «когда вещь начинается, её ещё нет» (Гегель). Маркс и Энгельс попали, с одной стороны, в (методо)логическую ловушку, с другой – в ловушку, которую подстроила современникам и исследователям социальная история Англии первой трети XIX в.
Однако не только Маркс и Энгельс с их «Манифестом» попались в эту вторую ловушку, но и, как справедливо пишет К. Поланьи, классическая политэкономия в целом (например, Смит, Рикардо) и, конечно же, Мальтус – все они в рамках одной (unitary) теории объясняли некие процессы как капиталистические; на самом деле реальность середины 1790-х – середины 1830-х годов невозможно объяснить ни как капиталистическую, ни в рамках одной-единственной (unitary) теоретической схемы, поскольку эта реальность «была результатом одновременного воздействия на общество двух взаимоисключающих систем, а именно, рождающейся рыночной экономики и патерналистского регулирования в сфере наиболее важного фактора производства – рабочей силы»[124]. Иными словами, английская реальность первой трети
