– Увы, я не хитрее вас, – отвечал я. – Я пойду туда, чтобы видеть и любить вас без помехи, вот и все. Я ничем не хочу огорчить вас, поверьте, и питаю лишь одно желание: во всем вам угождать; я люблю вас здесь, буду любить там, буду любить везде.
– Дурного в этом нет, – сказала она, – и я вовсе не запрещаю тебе любить меня, Ля Валле. Важно только, чтобы мне ни в чем не пришлось упрекнуть себя: вот и все, что я хотела сказать. Да, вот еще что, чуть не забыла: я дам тебе рекомендательное письмо к некоей госпоже де Фекур. Ты отнесешь его сам. Ее деверь, господин де Фекур, пользуется большим влиянием в финансовом мире. Он никогда не отказывает лицам, рекомендованным его свояченицей. Я прошу ее представить тебя ему или написать, чтобы он устроил тебя в Париже и помог сделать первые шаги. Для тебя это самый верный путь к богатству.
Она взяла со стола готовое письмо и протянула его мне; в этот миг лакей доложил о посетительнице. Это оказалась сама госпожа де Фекур.
Я увидел дородную женщину среднего роста, обладательницу бюста чудовищных размеров, подобного которому мне еще не приходилось видеть; держалась она очень просто и, по-видимому, была любительницей веселья и всяческих удовольствий; впрочем, я нарисую вам ее портрет, раз уж все равно этим занялся.
Госпожа де Фекур казалась года на три или четыре моложе госпожи де Ферваль. Вероятно, в юности она была миловидна; но и сейчас в лице ее выражалось столько добродушия и прямоты, что смотреть на нее было приятно.
В ее движениях не чувствовалось той неповоротливости, какая бывает у тучных женщин; ни полнота, ни огромный бюст ничуть не затрудняли ее; вся эта масса двигалась с энергией, заменявшей легкость. Прибавьте здоровый и приятный цвет лица, присущий только людям могучего сложения, даже если они уже порядком утомлены жизнью.
Я почти не встречал женщин, свободных от жеманства или не стремящихся делать вид, будто они не жеманницы; последнее тоже своего рода кокетство; но с этой стороны в госпоже де Фекур не было ничего женского. В этом состояла ее главная прелесть: она совсем не стремилась прельщать.
У нее были красивые руки, но она этого не знала; будь они некрасивы, она пребывала бы в спокойном неведении своего изъяна. Она не пыталась внушать любовь, но сама легко увлекалась. Она никогда не старалась понравиться; ей важно было, чтобы нравились ей. Другие женщины, глядя на вас, как бы говорят: «Любите меня, это для меня лестно»; она же говорила напрямик: «Вы мне нравитесь, вы довольны?», забывая при этом спросить: «А я вам?». Лишь бы вы делали вид, что очарованы, это вполне ее удовлетворяло.
Из сказанного следует, что госпожа де Фекур могла при случае быть бесцеремонной, но кокетливой – никогда.
Если вы ей нравились, она выставляла вперед свой пышный бюст, как бы предлагая его вашему взору, но не с тем, чтобы затронуть ваши чувства, а чтобы выразить свои. Это было своего рода признание в любви.
Госпожа де Фекур считалась приятной сотрапезницей. За столом она блистала не столько остроумием, сколько веселостью, вела себя откровенно, но не вызывающе, и по натуре была скорее фривольна, чем влюбчива. Она дружила со всем светом, но не испытывала ни к кому особенной дружбы, держалась со всеми одинаково, не делала различия между богатым и бедным, между знатным господином и простым буржуа, не раболепствовала перед первыми, не презирала вторых. На слуг своих не смотрела, как на челядь, но как на обыкновенных мужчин и женщин, живущих в ее доме: они ей прислуживали, она пользовалась их услугами – и только.
«Что нам теперь делать, сударь?» – обращалась она к вам. Но если вместо вас около нее оказывался Бургиньон,[51] она могла задать ему тот же вопрос: «Бургиньон, что нам теперь делать?». Жасмен[52] мог так же легко попасть к ней в советчики, как вы, если под рукой оказывался именно он; его звали Жасмен, вас звали «сударь» – вот и вся разница, другой она не видела, ибо не грешила ни гордыней, ни смирением.
Вот еще одна отличительная особенность ее характера, и на этом я заканчиваю портрет:
Если вы говорили ей: «у меня горе», или «у меня радость», или «я льщу себя надеждой», или, наоборот, «я в затруднении», для нее важны были ваши слова и проявления ваших чувств, а не то, о чем вы говорили. Она плакала потому, что плакали вы, а не потому, что была причина для этих слез; и так же смеялась. Она становилась на вашу сторону, хотя вовсе не знала, из-за чего, и даже не замечая, что этого не знает; довольно того, что вы пытались ее заинтересовать. Ее трогали только ваши слова и голос, а не суть дела. Если бы ей сказали равнодушно: «Ваш друг, ваш родственник скончался», она столь же равнодушно ответила бы: «Неужели?» Но если бы вы повторили, скорбно поникнув головой, что, к несчастью, это правда, она бы воскликнула с удрученным видом: «Как это печально!»
Словом, у этой дамы чувствительность преобладала над чувством, что не мешало ей пользоваться репутацией добрейшей женщины, ибо отзывчивость с успехом заменяла ей участие, а в глазах света это почти одно и то же.
Хотя ее характер кажется странным, на деле подобные натуры встречаются чаще, чем мы думаем; именно они слывут добрейшими людьми. Прибавьте, что эти добрейшие люди живут только для удовольствий и радостей, ненавидят лишь то, что им велят ненавидеть, не имеют иных мнений, кроме тех, что им внушают другие, и сами становятся такими, какими их желают видеть.
Впрочем, я узнал по-настоящему госпожу де Фекур лишь спустя несколько лет, когда имел возможность ближе с ней познакомиться.
Однако вернемся к моему повествованию.
– Боже мой, сударыня, как я рада, что вы дома! – обратилась она к госпоже де Ферваль. – Я боялась, что не застану вас. Мы так давно не виделись! Как вы поживаете?
Потом она поздоровалась и со мной, ибо я мог сойти за светского человека, и, – здороваясь, остановила на мне долгий и внимательный взгляд.
После первых приветствий госпожа де Ферваль сделала ей комплимент по поводу ее цветущего вида.
– Да, – согласилась она, – я чувствую себя прекрасно, у меня здоровый организм; я бы желала такого же здоровья моей невестке; прямо от вас я собираюсь к ней: бедняжка еще позавчера дала мне знать, что опять хворает.
– Ах, я не знала! – сказала госпожа де Ферваль; – может быть, это не болезнь, а обычное легкое недомоганье? Она такая хрупкая.
– Вы правы, – согласилась толстушка, обрадовавшись, – я тоже думаю, что ничего серьезного у нее нет.
Во время их разговора я чувствовал себя лишним; впрочем, другой на моем месте, может быть, еще больше смутился бы и не знал, куда себя деть; я-то уже немного пообтесался. И вообще я не был бы неловок, если бы не боязнь показаться неловким.
К счастью, я нечаянно захватил с собой табакерку госпожи де Ля Валле; нащупав ее в кармане и ища, чем бы занять руки, я ее вынул и взял понюшку табаку.[53]
Не успел я раскрыть табакерку, как госпожа де Фекур, беспрестанно поглядывавшая на меня с видимым удовольствием, воскликнула:
– Ах, сударь, у вас табак! Угостите меня, пожалуйста, я забыла дома табакерку; вот уже полчаса, как я не нахожу себе места.
Я встал и поднес ей свою табакерку; когда я наклонился, чтобы ей удобнее было взять табак, и голова моя приблизилась к ее лицу, она Воспользовалась случаем получше меня рассмотреть и, беря щепотку, без всяких церемоний подняла на меня глаза и поглядела мне в лицо так пристально, что я даже немного покраснел.
– Вы слишком молоды, чтобы нюхать табак, – сказала она, – когда-нибудь вы пожалеете, что завели дурную привычку, сударь; нет ничего вреднее; я твержу это всем, в особенности молодым людям вашего возраста; ведь вам нет и двадцати?
– Нет, но скоро исполнится, – сказал я, отступая на шаг, чтобы сесть на свой стул.
– Ах, это прекрасный возраст! – воскликнула она.
– Да, – согласилась госпожа де Ферваль, – и все же ему нельзя терять время, он недостаточно богат; этот юноша всего только пять или шесть месяцев как приехал из провинции, надо непременно его пристроить к какому-нибудь делу.
– Конечно, и это будет совсем нетрудно, – ответила та, – ваш протеже понравится решительно всем, кто его увидит; я предсказываю ему блестящую партию.
– Увы, сударыня, он только что женился на некоей мадемуазель Абер, своей землячке; у нее четыре или пять тысяч ливров ренты, – пояснила госпожа де Ферваль.
– А-а, мадемуазель Абер! – живо отозвалась гостья. – Я от кого-то слышала эту историю.
При этих словах мы оба покраснели: и госпожа де Ферваль и я; почему покраснела она, не берусь объяснить; вероятно, она подозревала, что госпожа де Фекур знает, из какого сословия я вышел, а между тем нас застали с ней в самой дружеской беседе; к тому же нельзя питать нежную склонность к столь незначительному лицу и в то же время быть или по крайней мере слыть благочестивой дамой; все это вместе взятое привело ее, видимо, в смущение.
