Мариэтта привезла большой пирог с мясом и несколько бутылок сидра.
Когда выпили по стаканчику, языки развязались, и все заговорили разом: Катрин — об Аделаиде и обоих скрягах; Марциал — о своих хозяевах, которые были, по его словам, славными людьми; Мариэтта — о своем муже.
— Покоя я с ним не вижу, — смеясь, говорила она. — Он бешеный, он необузданный, но в глубине души человек не злой. Верно, Обен?
Обен в ответ пробормотал что-то невнятное и тут же добавил, что Робер силен, как турок, но через годик-другой и он, быть может, станет таким же силачом.
И в самом деле, от этого рослого не по летам парня, с мускулистой шеей, коротко остриженными густыми волосами, загорелым лицом и большими квадратными руками, так и веяло здоровьем и молодой силой. Серые глаза Обена остались по-прежнему задумчивыми; их ясный, совсем детский взгляд казался неожиданным на лице, оттененном первым светлым пушком над верхней губой и на щеках. Ростом Обен почти сравнялся с отцом; ему свободно можно было дать шестнадцать, а то и семнадцать лет, хотя ему лишь недавно исполнилось четырнадцать. Катрин чувствовала гордость при мысли, что этот большой, красивый парень — ее брат.
Один Франсуа почти не поддерживал общего разговора. Когда братьев рядом с ним не было, он меньше думал о своем увечье, но сегодня никак не мог заставить себя разделить со всеми общую радость и веселье.
За столом то и дело слышались взрывы хохота. Клотильда, глядя на старших, тоже заливалась смехом. Даже маленькая Туанон, сидевшая в кроватке, не отставала от других: изо всех сил колотила палкой о стенку комода. Шум стоял невообразимый.
Когда обед был окончен, все с трудом поднялись из-за стола — не оттого, что трапеза была слишком обильной, а потому, что всласть наговорились и насмеялись и теперь чувствовали себя слегка охмелевшими. Мать оперлась на руку Обена и сказала с горделивой улыбкой:
— А ты меня перерос, сынок! Теперь — для своего возраста, конечно! — ты самый большой, самый сильный и самый красивый парень во всей Ла Ноайли!
Обен покраснел до ушей. Вдруг позади раздался шум. Обернувшись, они увидели, что Франсуа включил свой станок и бешеными ударами педали вертит круг. Опилки вихрем летели из-под ножа.
— В своем ли ты уме, Франсуа? — упрекнула его мать. — Работать в такой день! Не можешь, что ли, подождать, пока гости разъедутся?
Не прерывая работы, Франсуа ответил, что у него срочный заказ. Мать только плечами пожала, словно хотела сказать: «Что поделаешь, таков уж у него нрав!» Она отпустила руку Обена и заговорила с подошедшей Мариэттой.
Убрав со стола, обе женщины стали мыть посуду. Катрин вызвалась помочь, но мать сказала ласково:
— Нет-нет, Кати, тебе не часто приходится отдыхать. Иди, поиграй с сестренками!
Катрин нашла обеих девочек в поле. Клотильда, усадив Туанон на лист фанеры, возила ее за собой. Это была их излюбленная игра.
— Вот кто не унывает! — глядя на девочек, заметил Обен.
— Да уж, они такие, — отозвалась Катрин.
Она совсем не знала, о чем говорить с братом, внушавшим ей непреодолимую робость. Наверное, он считает ее дурочкой, думала Катрин, и сейчас уйдет к отцу и Марциалу, которые расхаживают, беседуя, возле дома. Но Обен не уходил; он нагнулся, сорвал несколько травинок и стал мять их в пальцах.
— Амбруасс — красивое место, — сказал он.
— Вроде Жалада? — спросила Катрин.
— Лучше, чем Жалада.
— Ну что ты! — недоверчиво протянула она.
— Лучше, лучше, — настаивал Обен. — Там такие большие леса, даже не леса, а настоящий бор, которому не видать конца.
— В нем небось волки водятся! — воскликнула Катрин.
— Может, и водятся. А что? На волков охотятся.
Он умолк, улыбаясь своим мыслям.
— В этом бору есть даже кабаны…
— Не хотела бы я там жить, — сказала Катрин. — В Жалада таких страшных зверей не было.
— Это верно, зато там не было псовой охоты.
— Псовой охоты?
— Ну да, есть такая охота — со всякими экипажами, лошадьми, псарями, доезжачими в красных костюмах, с амазонками, с собаками… Это похоже на какой-то праздник, на бал… или на войну.
— И ты все это видел?
— Ну конечно… и часто…
— И тебе не было страшно?
— Страшно? — переспросил Обен и расхохотался. Потом, кончив смеяться, продолжал:
— Они часто проезжали мимо меня, когда я бродил по лесу; они мчались, словно черти, на своих лошадях… Да, словно черти и чертовки в своих черных и красных костюмах…
Серые глаза Обена были устремлены вдаль, словно он видел в этой дали блестящую кавалькаду, о которой рассказывал. Понизив голос, он заговорил снова:
— Как-то утром я собирал хворост на поляне и вдруг услышал позади шорох и треск в кустах. Я обернулся и увидел рядом с собой большого вороного коня.
Бока и грудь его блестели от пота. Солнце било мне прямо в глаза, и я не мог разглядеть всадника. Но по голосу догадался, что это была охотница, амазонка. Она отстала от своей охоты и спрашивала меня, как добраться до охотничьего домика в Пюи-Рода.
— Ох! — пробормотала Катрин, удерживая дыхание, чтобы не пропустить ни слова из рассказа брата.
— Но тебе, может, не интересно слушать эту историю? — вдруг с беспокойством спросил Обен.
— Нет-нет! Рассказывай!
— Она сказала: «Ну, раз я все равно заблудилась, торопиться мне теперь некуда. Помогите мне спешиться!» Я протягиваю ей руку, она опирается на нее… ее рука…
Он запнулся, пытаясь найти слова, чтобы описать эту восхитительную руку, но это ему не удалось.
— Я хорошо разглядел наездницу, — начал он снова. — Знаешь, Кати, я в жизни не видал такой красавицы…
Протянув руку вперед, он сплюнул на траву…
— Провалиться мне на этом месте, если я вру! У нее было бледное лицо, черные продолговатые глаза и темные волосы… Когда она смеялась, глядя на меня…
— Она смеялась над тобой? — в испуге перебила Катрин. Обен улыбнулся:
— Нет, она сказала, что я смотрю на нее, как на диковинку, и это ее смешит. А потом она перестала смеяться, уставилась на меня своими черными глазищами и сказала… сказала… Ну ладно, это совсем не интересно, что она сказала…
Он снова замолчал и стал подталкивать ногой камешек, валявшийся на тропинке.
Что же она сказала? — спросила Катрин, прижимая руки к груди.
Обен помедлил еще мгновение и вдруг рассмеялся.
— Она сказала: «А знаешь ли, что ты красив?» И в эту минуту — я так и не понял, как это произошло, — может, у нее подвернулась нога, а может, она споткнулась…
— Споткнулась? — забеспокоилась Катрин.
Обен заговорил быстро-быстро, будто торопясь покончить со своим рассказом:
— …она споткнулась и очутилась рядом со мной… Я не шевелился… И вдруг она поцеловала меня… Я закрыл глаза… а когда открыл, она уже сидела на лошади… Потом, уже на опушке, она обернулась и крикнула: «Меня зовут…»
— Эмильенна! — выдохнула Катрин.
Обен замер от изумления.
— Вот это да! — проговорил он наконец. — И ты знаешь, что было дальше?
— Нет. Она тебе еще что-нибудь сказала?
— Да. Она крикнула: «А тебя?» Я ответил: «Обен», но горло у меня почему-то сжало вот так… — Он поднял крепко стиснутый кулак. — Наверно, она не расслышала…
Эта мысль, по-видимому, огорчала его.
— Ну ничего, — продолжал он. — Теперь я часто хожу на эту поляну и жду.
Когда-нибудь и она приедет туда. А потом, когда я стану взрослым, мы поженимся.
Катрин с восхищением глядела на брата. Значит, прекрасная Эмильенна поцеловала его и выйдет за него замуж! Неужели это правда?
Кто-то окликнул их. Это была Мариэтта.
— Пора ехать, — сказала она, — ведь нам придется сделать большой крюк, чтобы завезти Катрин в Ласко.
Катрин хотела было запротестовать, но вовремя спохватилась, заметив внезапную бледность матери и яркие пятна румянца на ее впалых щеках.
Приподнявшись на цыпочки, мать поцеловала Обена, а он наклонил голову и прикоснулся губами к ее волосам. Марциал и Катрин тоже подошли к матери и обняли ее.
«Почему мама так странно смотрит на нас? — думала девочка. — Словно глядит и никак не может наглядеться».
Втроем они вскарабкались в повозку Мариэтты и распрощались с домом-на-лугах и его обитателями. Отец и мать стояли на пороге; рядом с ними Клотильда, уцепившаяся одной рукой за юбку матери. Другой она крепко сжимала ладошку Туанон, сидевшей на земле. Из окна, опершись локтями о подоконник, выглядывал Франсуа.
Повозка протарахтела по городу, выехала на шоссе. У первого перекрестка распрощались с Марциалом; соскочив на землю, он размашисто зашагал по дороге к хутору Трёйль.
Прикорнув на козлах, между Мариэттой и Обеном, Катрин дремала. Брат ее весело насвистывал. «Ему, верно, не терпится вернуться в Амбруасс, — подумала девочка, — и снова пойти в лес, на заветную поляну…»
