Рено хорошо знал женщин и не мог не заметить, какое впечатление произвел на Стефанию. Его недавний поступок был продиктован необдуманным порывом, желанием нанести врагу оскорбление через посредника, но теперь он сообразил, что объявить себя рыцарем этой дамы — самый умный поступок, какой он совершил со времен своего антиохийского подвига. Она была красивой и желанной... а еще более желанными были ее бескрайние владения и принадлежавшие ей неприступные крепости. Ему страшно захотелось ей понравиться, соблазнить ее и, если удастся, стать ее супругом. И потому, проводив даму к креслу, он решился на один из тех нежных и галантных жестов, какие всегда оказывали неотразимое воздействие. Подняв руку Стефании к своим губам, он коснулся ее легким поцелуем, а потом, опустившись на колено, произнес:
— Прекрасная дама, окажите мне милость, позволив носить ваши цвета, и никогда, клянусь вам, у вас не будет поклонника, более достойного этой чести. До последнего вздоха я буду защищать вас где угодно и от кого угодно, кто бы ни бросил мне вызов.
Эту смелую выходку встретили не только одобрительными, но и насмешливыми перешептываниями. Однако лицо Стефании де Милли, омрачившееся после королевского отказа, просияло теперь такой радостью, что Гийом Тирский отказался от намерения напомнить Рено о его долге перед королем; убедившись, что все закончилось лучше, чем он опасался, он решил позже понаблюдать за этой парочкой. Но тут трубы с дворцовых стен возвестили о прибытии византийских послов, и все приготовились к встрече.
На самом деле, если некоторое время назад и заговорили о судьбе маленькой Изабеллы, но никаких определенных предложений сделано не было и никаких документов никто не подписывал. Протосеваст Андроник Ангел, возглавлявший делегацию, всего лишь хотел узнать, как Бодуэн IV относится к заключенным в Константинополе между его отцом Амальриком I и императором Мануилом соглашениям, предметом которых было совместное вторжение в Египет для того, чтобы попытаться подорвать, пока не поздно, растущее могущество Саладина.
Молодой король принял знатного посла с большим почетом. Он слишком хорошо понимал, какие личные и семейные отношения связывали его отца с басилевсом, и хотел сохранить их неизменными. Византия была лучшим и самым могущественным союзником франкского королевства, и потому он высказал свои намерения, не оставляя места для малейших сомнений. Однако с Турхан-шахом было подписано перемирие, и Иерусалим был заинтересован в том, чтобы оно продлилось еще какое-то время, чтобы как следует подготовиться к предстоящему нелегкому походу, для которого требовалась большая, хорошо подготовленная армия. Лучше всего было бы дождаться новых отрядов крестоносцев, которые непременно должны были прибыть к Пасхе. А сейчас следовало убедиться, что прежние соглашения остаются в силе; после чего можно было весело пировать, поднимая кубки во славу тех, кому предстояло победить Каирского лиса.
Король участвовал в общем веселье, но лишь для вида. Одному Богу было ведомо, будет ли он среди тех, кто избавит королевство от такой серьезной угрозы: ведь он не обманывался насчет врага и лишь надеялся, что тот не разорвет первым ненадежное перемирие. До тех пор, пока Алеппо может ему противостоять, Саладину есть чем заняться, не скоро он еще завладеет всей Сирией, и Иерусалим может жить спокойно. С другой стороны, Бодуэну не хотелось первым нарушать столь драгоценное перемирие, и нетерпение императора, хоть он этого и не показывал, было ему неприятно. Однако Гийома Тирского ему было не провести: он читал в уме и сердце ученика, словно в открытой книге.
— Вы правильно поступили, Ваше Величество, что не стали торопить события. Войска басилевса только что были жестоко разгромлены в Анатолии, и единственная его мечта — месть. Но для того, чтобы напасть на Египет, его судам требуются наши порты и наша поддержка, хотя и людей, и ресурсов у него больше, чем у нас. Но сейчас победа осталась за нами, и ваши бароны, как и ваши воины, хотели бы без помех ею насладиться. Собирать в этой ситуации войска было бы губительно.
— Я и сам это знаю! Единственное, чего я опасаюсь: как бы протосеваст не обосновался здесь надолго, не вздумал бы ждать здесь весны, прибытия войск из Европы и главных сил византийского флота... В этом случае придется двигаться к Каиру.
— Не уверен. У него всего три галеры, и он, несомненно, предпочтет вернуться домой и перезимовать там. Если потребуется, мы можем ему предложить этот вариант... деликатно. А пока он хочет засвидетельствовать свое почтение вдовствующей королеве, своей кузине.
— Это вполне понятно. В таком случае я пошлю Тибо предупредить мою мачеху.
— Зачем посылать Тибо, когда можно было бы отправить письмо с гонцом? — удивился Гийом, лучше чем кто бы то ни было знавший, что бастард не любит разлучаться с Бодуэном.
— На то у меня есть очень веская причина, друг мой. Вы ведь не могли не заметить, что сенешаль отсутствовал на приеме?
— В самом деле. Мне сказали, что он болен. И меня это сильно удивило: он так любит быть на виду, что должно быть, болен довольно серьезно, если упустил такую возможность.
— Прошлой ночью он весьма неудачно ударился о стену. У него на голове огромная шишка, и щека разодрана. Опасности для жизни ни малейшей, но выглядит ужасно...
— Он до такой степени напился? — смеясь, спросил канцлер.
— Нет. На самом деле это Тибо его так отделал, оторвав от девушки, которую этот мерзавец пытался изнасиловать.
Гийом, вскинув брови, всмотрелся во внезапно побледневшее от гнева лицо короля и, немного помолчав, проговорил:
— Изнасиловать девушку? Надеюсь, речь идет не о той молоденькой армянке, которую подарила вам ваша матушка?
Бодуэн, только что смертельно бледный, густо побагровел.
— Вам это известно?
— Если я хочу хорошо вам служить, Ваше Величество, мне необходимо знать обо всем, что происходит во дворце. Я видел, что сегодня ночью ее привели к вам, и что она была совершенно счастлива, потому что любит вас сильно и искренне. Я надеялся, что и вы будете счастливы.
Он говорил мягко и ласково, однако Бодуэн повернулся к нему спиной — не хотел, чтобы бывший наставник заметил, что глаза у него полны слез.
— Я и был счастлив, — прошептал он. — Я испытал огромную радость, потому что на мгновение забыл, кто я такой и какой недуг меня гложет. Но, когда я ею овладел, ее крик отрезвил меня... вернул к ужасной действительности. Мое проклятое семя в нее не излилось, и я благодарю за это Господа. Господа, который не уберег меня от искушения!
