Вот Игорь и посмотрел Большое Метро: туннели, туннели, ходки, ходки, вода, вода, грязь, грязь. Побои. Чудовища.
Работа для смертников находилась всегда, и трудно было понять, что легче — выковыривать из-под завала почерневшие трупы или долбил, киркой перегородивший туннель камень, с отчаянием видя, что все твои усилия пропадают втуне.
Свободными узники становились только во сне. Втиснувшись между боками соседей, жавшихся друг к другу чтобы сохранить хоть толику тепла, Игорь проваливался в омут кошмара.
Во сне снова и снова оказывался на той проклятой улице, рядом с тем проклятым броневиком, но не бросался на помощь стремящимся в черный зев людям, а спокойно стоял и ждал, когда их поглотит темнота. А потом поворачивался и уходил. Уходил куда хотел. Здоровый, свободный, богатый… И просыпался от яростных пинков конвойных, с тоской понимая, что только что виденное было всего лишь сном.
Как оказалось, выжить можно и в аду.
Раны, пусть медленно, пусть не сразу, но зажили, кое-как срослись сломанные ребра и поврежденная рука. Выздороветь в таких концлагерных условиях, при скудной кормежке казалось немыслимым, но на Игоре заживало как на собаке. Зарубцевались и шрамы на душе. Покрылись толстой коркой, мозолями. Игорь становился другим. Молодость кончилась в несколько месяцев… Хотя кто знает, сколько времени прошло на самом деле?
* * *
— Завтра на Охотный ряд повезут, — будто невзначай обронил Ельцин, отворачиваясь к стене. — Рухнуло там чего-то.
— И что с того? — Названия станций теперь много что говорили старшине.
— Валить отсюда надо, — буркнул другой мужичок, пристроившийся с левого бока Игоря.
— Как?
— Каком кверху… — Ельцин говорил тихо, но внятно. — Там, на зеленой ветке, фашики окопались. Они-то пи за что нас красным не выдадут. У них своих тараканов хватает, но все же не здесь гнить заживо.
— Как свалим-то?
— Очень просто, — вступил второй заговорщик по кличке Хирург. — Там все ходами да порами изрыто, будто крот копал. А конвой усиливать не будут, чтобы зря не рисковать своими людьми.
Игорь задумался. Бежать отсюда хотелось отчаянно, но предложение, сделанное так просто, в лоб, за версту отдавало провокацией. А за попытку бегства тут все по накатанной схеме: короткое заседание «тройки», слепой туннель и пуля в затылок. Зато сдавшему потенциального беглеца полагалась усиленная пайка.
— А почему с этим ко мне? — спросил Игорь, когда последняя крошка сухаря растворилась во рту, оставив противный привкус плесени.
— Ха, — невесело хмыкнул Ельцин. — А то не знаешь, что про тебя говорят.
Договорить не получилось — вывели на работы, разлучили.
Игорь знал, что о нем болтают.
Фантастические, неизвестно откуда взявшиеся слухи превратили его не то в могучего колдуна, способного повелевать самыми опасными тварями, не то в мутанта, мало чем от тварей этих отличавшегося. Оттого и сторонились его остальные каторжники, но не пытались избавиться: всем было известно, что там, где находится Непомнящий, можно не опасаться визита незваных гостей из тьмы.
Узники давно заметили, что мутанты ни за что не решатся напасть на группу заключенных, если в ее составе работает Непомнящий. Сверкнут в темноте глазами, посмотрят и исчезнут без следа. А ведь в других местах редкая ночь обходилась без нападения и стрельбы конвоя. Слухи об этом удивительном даре Игоря сделали его местной достопримечательностью. Сам он объяснял свое чудесное превращение встречами с чернильным чудовищем. В тот момент перед гибелью Меченого он словно умер и родился заново.
Ночью давешний разговор продолжился.
— Там, в катакомбах, тварей этих — ужас, — зашептал Хирург. — Потому и конвой не увеличат, что мало желающих на верную смерть идти. А с тобой мы тихонько-тихонько…
— А если врут про меня?
— Тогда нам — амба, — сказал Ельцин.
— Я подумаю, — пообещал Князев.
И именно тут лязгнул засов железной двери, и голос казенно каркнул:
— Заключенный номер шестьсот тридцать девять, с вещами на выход!
Число «639» значилось на прямоугольной тряпице, нашитой на телогрейку Игоря. Он привстал на локте, беспомощно оглядевшись. Все-таки провокация? И вдруг в его шею уперлось острое.
— Тихо! — шепнул ему на ухо зэк. — Дернешься — пришью! Сдал, сука?
Игорь боялся шевельнуться: острие заточки давило на кожу рядом с сонной артерией. В голосе заговорщика скользило безумие. Игорь смог бы доказать, что никому ничего не говорил, но времени на это у него не было.
Одно движение и…
Не спавший Ельцин повернулся, перехватил кисть с острой железкой и отвел в сторону. Спас.
— Сдурел, Хирург? — громким шепотом сказал он. — Он все время со мной был! Крыша едет?!
— Едет… — захихикал Хирург, пряча заточку. — Но ты помни, сука, не говорили мы тебе ничего. Понял?!
А к ним, шагая прямо по ворчавшим спросонья заключенным и светя фонариками в щурящиеся глаза, приближались двое караульных.
— Заключенный номер шестьсот тридцать девять!
— Я это, — громко сказал Игорь, когда до него оставалось несколько метров: таиться не имело смысла.
— Чего молчишь, шестьсот тридцать девятый? Думал, не найдем?
— Ничего я не думал, — хмуро буркнул Игорь, чувствуя, что ногу ниже колена ощутимо кольнуло что-то острое. — Спал я…
— Крепкий сон, — хохотнул караульный, светя прямо Князеву в лицо. — Чистая совесть.
— Убери фару, начальник, — проворчал снизу Ельцин. — Дай поспать.
— А ну, заткнулся, диссидент! — огрызнулся караульный, но фонарик все же притушил. — На выход, шестьсот тридцать девятый. С вещами.
Через десять минут Игорь со скованными наручниками руками уже трясся на дощатом помосте мотодрезины. Справа и слева от него сидели двое караульных с автоматами. Мотодрезина шустро неслась по скудно освещенным туннелям мимо провожающих их десятками бледных лиц станций.
В неизвестность…
Вот уж кого не чаял Игорь встретить еще раз, так это товарища Пинскера. По носившимся среди заключенных слухам, красные не слишком жаловали проштрафившихся соратников. Князеву даже показывали опустившегося вконец доходягу, занимавшего когда-то весьма высокую должность в партийной иерархии, но не сумевшего удержать планку. Поэтому мстительное воображение не раз рисовало ему «вождя», тюкающего кайлом в стену или даже валяющегося в тупиковом ходу с дыркой в затылке, брошенного на поживу крысам и прочим мелким тварям-падальщикам. Но вот живого, здорового и процветающего — никак.
А выглядел товарищ Пинскер, в общем, неплохо. Немного осунулся, в смоляных кудрях добавилось седины, шикарную комиссарскую кожанку заменил какой-то невразумительный пиджачок… Но в целом это был прежний Пинскер — вертлявый, напористый, болтливый.
И подозрительно радушный.
Чаем вот угостил.
— Пейте, пейте чаек, товарищ Гладиатор, пейте… Хотите еще?
Игорь допил остро пахнущий грибами темный горячий напиток и отставил кружку: после голодухи в подземелье чай с печеньем казался даром богов. Он даже хотел собрать со стола крошки, но постеснялся.
— Спасибо, — после некоторой внутренней борьбы отказался Князев. — Я сыт. У вас ко мне какое-то дело?
Странно, но, прежде чем ввести заключенного номер шестьсот тридцать девять в хорошо освещенную комнату и усадить на не привинченный (!) к полу стул, с него сняли наручники. Запястья, стянутые стальными обручами несколько часов подряд — караульный, сволочь, защелкнул браслеты от души, — все еще пыли, но тысячи иголок, немилосердно коловших пальцы, уже исчезли. Прихлебывая обжигающий напиток, Игорь представлял себе, как он допьет чай и одним движением свернет идейному борцу с буржуазией его цыплячью шейку. И удерживало его от этого шага только банальное любопытство: ведь не стали бы его тащить по пустякам через всю Красную ветку. Да еще выделив для этого мотодрезину, несколько литров остродефицитного топлива да двух вертухаев с автоматами. Что же стряслось?
— Великолепный чаек, знаете ли, — разливался соловьем Пинскер, не сводя с собеседника настороженных глаз. — Свеженький — только вчера с ВДНХ привезли! Там — лучший чай во всем метро делают, вы в курсе? Почти как тот, со слоном, до катастрофы…
Игорю его щебет ни о чем не не говорил, и он просто пропускал слова Пинскера мимо ушей, изредка кивая и ожидая продолжения.
И дождался.
— Неважно выглядите, — погрустнел «вождь», рассеянно водя пальцем по пластиковой, исцарапанной и треснутой во многих местах столешнице: роскошью обстановка камеры не блистала. — Тяжелая работа? Сложные условия содержания?
— Терпимые. — К откровенности Князев не был склонен. — Зато вы — молодцом.
— Вы заметили? Вообще-то пришлось пережить кое-какие неприятности…
