— Да, — ответил Ладонщиков.
— А что в конце пути?
— Все равно.
— Это не ответ. Правде надо смотреть в глаза: в конце пути — смерть.
— Пусть.
— Смерть умножает силы смерти. Живым станет труднее.
— Она и так всесильна, — сказал Ладонщиков. — Посмотрите вокруг: мертвое небо, мертвая земля. Я видел погибших животных — всюду валяются смердящие тушки.
— Я видел живых животных. Смерть не всесильна. Любая жизнь умножает силы жизни. Живым нужны живые. Так им легче. А вы удрали, Ладонщиков. Вы идете в объятия смерти, предаете живых.
— Но я уже мертв! — закричал Ладонщиков, отбросив противогаз.
Холланд встал, поднял противогаз и вернул его Ладонщикову.
— Наденьте! — приказал он ему. — Ведь вы для чего-то надели его, уходя из башни. Неужели только для того, чтобы умереть в противогазе?
Ладонщиков подчинился, буркнув что-то в ответ.
— Посидим еще пять минут и двинемся обратно, — сказал Холланд. — Надо торопиться, чтобы засветло дойти до барханов и найти наши следы. Дальше пойдем с вашим фонарем, Ладонщиков. Вы молодчина, что захватили фонарь — он нас здорово выручит.
— Не болтайте так много, — посоветовал ему Ладонщиков. — Дышите через противогаз.
Холланд засмеялся.
— Дельное замечание, — сказал он. — Очень дельное, — и надел противогаз.
О себе Холланд подумал: за него все решила судьба. Конечно, если бы он не догнал Ладонщикова, то не вернулся бы. Один он не вернулся бы. Да и стыдно было бы вернуться одному, потому что сказали бы: «Плохо искал. Сам вернулся, а мальчишку бросил». Но он все-таки догнал его, косолапую дылду. И это стоило ему немалых трудов. Было бы смешно, если бы он теперь предложил ему, этому сосунку: «Пойдем дальше, умрем вместе». Сосунок, конечно, пошел бы, но что подумала бы при этом его дурья башка? Она подумала бы, что он, Холланд, тоже трус и даже хуже, потому что не решился на побег из башни сам, увязался за ним, за Ладонщиковым, потому что нуждается в его присутствии и поддержке, боится умирать в одиночестве, без утешения, не имея перед глазами достойного примера, каковой ему и явит он, Ладонщиков… «Не дождешься! — мысленно сказал Ладонщикову Холланд. — Сосунок!», а вслух произнес, отведя ото рта противогаз:
— Пора! Чем дольше мы находимся в этой пустыне, тем короче становится наша жизнь. А короткая жизнь, как короткая грива: будто бы и есть, а ухватиться не за что.
— Глупо хвататься за жизнь, когда осталась всего одна капля, — ответил Ладонщиков, поднимаясь с камня. — Если я откажусь идти, вы, конечно же, потащите меня силой? Вы будете меня бить? Ведь это ваш принцип, не так ли?
— Вы что-то путаете — хочешь подохнуть — подыхай. Но не при мне. При мне — только со мной. Но я подыхать не хочу!
— Ладно, ладно, — ответил Ладонщиков. — Меня убедили другие ваши слова: для живых нужны живые. И еще: кто живет, тот умножает жизнестойкость других. Это правильные слова, мистер Холланд. Эхо истина.
— Я извлек ее из себя, — сказал Холланд. — Запомни, мальчик: из себя! Не из каких-то там теорий, а из себя. Истины — в нас. Они произрастают на нашем жизнелюбии. И это все. Пора!
«Как лихо я говорил! — думал не без удовольствия Холланд, когда они двинулись в обратный путь. — Какая, черт побери, четкость, какая лапидарность! «Живым нужны живые». А?! Или это: «Кто живет, тот умножает жизнестойкость других». Гениально! Или еще: «Истины произрастают на нашем жизнелюбии». Целое учение! А между тем — походя. Работает еще, еще хорошо варит старый помятый котелок! Не то, что молодая тыковка… А подлинный человеческий мир — это мир духа. Все отношения между людьми должны быть переведены в мир духа. Иначе — всем конец! Всему конец, — повторил он слова, которые вдруг стали стремительно отделяться от всех других слов. — Всему конец… Всему конец…»
Ладонщиков заупрямился только перед самым входом в штольню.
— Не пойду, — заявил он Холланду. — Что станут обо мне говорить?
— А что скажут обо мне, если я вернусь без тебя? — вопросом на вопрос ответил Холланд и подтолкнул Ладонщикова к лазу. Он не намеревался церемониться со студентом и, наверное, затолкал бы его в лаз силой, если бы тот стал сопротивляться.
В штольне горел свет, из чего Холланд заключил, что их ждали, если и не все, то Вальтер — непременно, потому что все электрическое хозяйство подчинялось ему. Вальтер не стал бы расходовать энергию аккумуляторов бесцельно, не мог он оставить свет включенным и по забывчивости. Стало быть, была веская причина на то, чтобы освещать штольню за полночь.
— Вот видишь, нас ждут, о нас тревожатся, — сказал Ладонщикову Холланд. — Сейчас обмоемся и явимся в башню на радость всем. Мне почему-то кажется, что уже вернулся в убежище Клинцов, вернулся героем, и что все народонаселение нашего царства празднует сейчас победу над ч у ж и м. По случаю такого праздника вы, конечно же, будете прощены.
— Хорошо бы, — раздеваясь, виновато улыбался Ладонщиков. — Вот хорошо бы так…
Увы, предчувствия Холланда не оправдались. Разумеется, все обрадовались тому, что он и Ладонщиков вернулись. Впрочем, в том, что они вернутся, никто, кажется, и не сомневался, кроме Саида, конечно. И потому радость была короткой. К тому же все были обеспокоены другим: не вернулся Клинцов, хотя два часа тому назад все слышали, как в глубине лабиринта раздался взрыв. Спустя полчаса после взрыва на поиск Клинцова отправился Вальтер. Он тоже не вернулся.
— Вальтер ушел без оружия? — спросил Холланд.
— Да, — ответил Глебов. — Мы предлагали, но он не взял.
— Что делать? Что же теперь делать? — то и дело спрашивала Жанна. — Господи, что же теперь делать?
— Дайте мне что-нибудь съесть, — сказал Холланд. — И хорошо бы чего-нибудь такого, — щелкнул он пальцами, взглянув на Глебова, — чтобы меня не клонило в сон. Вы понимаете. И я пойду в лабиринт. Это могу сделать только я! — повысил он голос, хотя никто не собирался возражать ему. — Поторопитесь с едой!
Глебов хотел о чем-то спросить Холланда, когда тот уже доедал свой бутерброд, но Холланд отмахнулся от него, сказал:
— Укол, если можно. И чего-нибудь позабористее, пожалуйста!
— Да, да, — согласился Глебов. — Я уже все приготовил.
Уходя, Холланд по-настоящему простился только с Жанной. Он поцеловал ей руку и сказал:
— Никто здесь и мизинца вашего не стоит. В том числе и я, грешный. Жертвуйте всеми и живите. Вы будете жить, Жанна. Не убивайтесь по ушедшим. Просто мы двигались в разных направлениях. Так и считайте.
Выходя из убежища, он похлопал по плечу Кузьмина, который по-прежнему дежурил у входа, обернулся и послал всем воздушный поцелуй.
— Красиво ушел, — вздохнув, произнес Глебов, когда Холланд скрылся в лабиринте. — Теперь нас осталось пятеро: четверо мужиков и одна женщина. Вот какая арифметика.
Саид накормил Ладонщикова. Жалел его, все время предлагал повидло, полагая, видимо, что это лакомство из лакомств. Сокрушенно качал головой, когда Ладонщиков от повидла отказался. После еды Ладонщикова рвало. Он кричал, когда судороги сводили ему живот, требовал лекарства. Глебов и Жанна долго возились с ним. После лекарств Ладонщиков уснул.
Втайне от всех Глебов принял те же лекарства, которыми напичкал Ладонщикова: острые боли в желудке не давали ему покоя. Боли постепенно утихли. Сидя у стены, Глебов задремал.
Саид подошел к Жанне, попросил разрешения сесть рядом. Он говорил что-то еще, но Жанна поняла только это и разрешила ему сесть. Саид поблагодарил ее кивком головы, сел на землю, поджав под себя ноги, опустил глаза и замер, не напоминая о себе ни вздохом, ни шорохом.
Кузьмин, скрытый от Жанны контрфорсом, произнес уже знакомую всем фразу:
— Пока все тихо.
«Господи, — подумала о муже Жанна, — неужели он не вернется?» Хотя уже знала: не вернется. Отбивалась от этого знания, проклинала его, проклинала себя, мучилась, но оно уже было. Ни мысль, ни воображение не могли обойти его. За ним же, как бесконечная тень, тянулась цепь утрат.
Холланд увидел Вальтера издалека, шагов с тридцати, едва выйдя из-за поворота. Точнее, еще находясь за углом, он увидел отблеск света на стене, остановился, погасив свой фонарь, и выглянул. Вальтер стоял у стены, упираясь в нее ладонями, и поочередно прикладывался к ней то левой, то правой щекой. Холланд понял, что Вальтер прослушивает стену, хотя не мог сообразить, что могло заинтересовать его.
Фонарь висел у Вальтера на ремне и светил в сторону Холланда. Чтобы предупредить Вальтера о своем появлении, Холланд включил свой фонарь и помахал им, выйдя из-за угла.
— Вальтер! Это я, Холланд. Иду к вам. Не пугайтесь!
— Я понял, — ответил Вальтер, отстранившись от стены. — Хорошо, что вы пришли. У вас все в порядке?
— Да.
Вальтер мог и не рассказывать Холланду о том, что ему не удалось найти Клинцова — Холланд сам это видел.
