— Когда будешь готов. — Рори берет меня за руку и сжимает ее. — И когда перестанешь вести себя как сволочь, конечно же, — добавляет она. И, думаю, тут она не шутит.
Я это заслужил.
Я понимаю, что это дружеский жест. Понимаю, что он должен меня утешить. Но не могу унять пробежавшее по моему телу удовольствие и решимость.
Эштон Ричардс наворачивает круги под дождем и орет:
— Мы все однажды умрем, но это неважно, потому что мы ужасные эгоисты и одержимы всякой фигней.
Мы не обращаем на него внимания.
— Бог, чего ты ждешь? — раскинув руки в стороны, кричит Эштон в небо.
Мы с Рори переглядываемся.
— Я скажу Райнеру отправить его в реабилитационный центр, как только мы закончим, — произносит она.
— Отличная мысль.
ПРИМЕЧАНИЕ ОТ МЕРТВОЙ КЭТЛИН
Знаете, я сходу признаюсь. В этой истории злодейка — я.
Я врала.
Я обманывала.
Я обернула события в свою пользу.
Я говорю вам то, что вы хотели услышать, но я человек разносторонний и уж точно не так плоха, как Глен.
Я любила Мала с самого начала. С двух лет, а не с четырнадцати, когда все остальные девчонки в Толке наконец заметили, что странный парнишка Доэрти теперь не такой уж и странный, а веселый, классный, умеет кататься на грязных байках и проколол себе уши и нос.
Я полюбила его сразу же, как он разрешил мне играть во врача, а сам покорно стал пациентом. Он в шутку просил трогать себя в тех местах, о которых в том возрасте я даже не подозревала.
Полюбила его сразу же, как он тайком пронес закуски на воскресную мессу и поделился ими со мной, потому что нам постоянно было скучно.
Я любила его, когда он учился играть на гитаре, а я училась вышивать, и у нас ничего не получалось.
Я ни о чем не жалею. Я поступила так, потому что считала, что сделаю его счастливым.
Просто помните это, пока читаете, хорошо?
Помните, что сейчас Рори здесь не просто так.
И что я любила своего еще живого мужа до того, как возненавидела свою сводную сестру.
Очень-очень любила.
На самом деле любила его до смерти.
ПРИМЕЧАНИЕ ОТ КОРОВЫ
Хочу заметить, что фермеры, трудящиеся в сарае, где я живу, всегда включают радиостанцию с легким роком, и мне с великим трудом удается не злиться на них. В любом случае это значит, что я знакома с творчеством Эштона Ричардса и, хоть и не считаю себя экспертом, смею заметить, что он ни хрена не стоит.
Хреновый артист, хреновый певец и наверняка хреновый человек, если судить по первому и последнему часу, что мы провели вместе на нашей планете.
Эштон Ричардс приносит пользы меньше меня. Я хотя бы даю молоко, которое дает вам кальций, который способствует укреплению костей. Очень удручает, что некоторые люди — и в частности Эштон — сознательно отказываются от дарованного им высшего уровня интеллекта.
Он может ходить на двух ногах. Выучить иностранный язык. Играть в судоку.
И он почти не знает животных.
Так что нет, я не позволю ему кататься на мне.
Я ему не лошадь, не машина, не женщина и не космический корабль.
На корове ездить нельзя.
Ни за что.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Наши дни
Мал
По возвращению домой Ричардс по-прежнему на седьмом небе от кайфа и, похоже, в приподнятом настроении. Он так и норовит все потрогать у меня в доме. Когда Эштон касается моей собственности, возникает ощущение, будто он касается и меня. А я в данный момент не особо хочу чужих прикосновений, кроме прикосновений Рори.
— Дружище, постой спокойно, ладно? — вздыхаю я.
Он включает радио и начинает танцевать в гостиной, хотя нет ничего радостного в песне Джорджа Майкла о том, как прошлым Рождеством ему разбили сердце. Почему рождественские песни крутят после Рождества — великая тайна, которую вряд ли можно разгадать после праздничной обжираловки.
Рори в ванной чистит зубы и готовится ко сну.
Когда я перевожу взгляд на Ричардса, то вижу, как у барной стойки он пытается прийти в себя с помощью мартини, на ходу добавив маринованное яйцо вместо оливки. Я собираюсь в душ, чтобы прочистить голову и придумать сценарий того, что скажу Рори. Я посмеиваюсь себе под нос, потому что притащил ее сюда с одной-единственной целью, а теперь как будто готовлюсь к рождению ребенка за несколько часов до его появления на свет. Все новое, волнующее и другое.
Песня заканчивается и начинается другая.
«Колокольчики Белль», написанная и исполненная Гленом О’Коннеллом.
Нет. Нет. Нет. Рори нельзя ее слышать.
— Выключи, — гаркаю я, хватаю мяч для регби, который сегодня притащил Ричардс («Приятель, этот мяч такой стремный. Я должен его купить»), и крепко его сжимаю, чтобы снять напряжение.
— Почему? Мне нравится эта песня! Этот старик О’Коннелл был артистом одного хита, но какого хита! — Эштон начинает пританцовывать под медленную лирическую мелодию, видимо считая свои движения соблазнительными. На деле же он похож на ковыляющего домой пьянчугу.
Поняв, что на уступки Ричардс не пойдет, я просовываю мяч подмышку и иду к барной стойке, чтобы успеть выключить радио до того, как Рори выйдет из ванной.
— Я сказал: выключи. — Я тянусь к радио, но Ричардс бьет меня по руке.
«Дождь или свет, снег или солнце, ты всегда будешь той самой...»
— Нет! Она меня вдохновляет.
— На что? Ты даже песни себе написать не можешь. Наверное, потому что ты чертов неуч.
По правде говоря, я и так зол на Ричардса как черт из-за того, что он проболтался насчет Кэтлин. И я не «Инстаграм». У меня нет фильтров, когда дело касается тех, кто не Рори. Я говорю все, что приходит мне в голову. Побочный эффект, потому что теперь терять нечего.
«Звенят колокольчики, поют хоры, сегодня Рождество...»
— Сурово, — надувает губы Ричардс. — Возьми свои слова обратно, приятель.
— Вырубай.
— Не-а.
«Как бы ты ни была красива, мы должны попрощаться, сойти с пика, чтобы только опуститься на самое дно...»
Я тянусь к радио, и в то же самое время Ричардс выхватывает его у меня из-под носа. Я бросаю мяч ему в морду и хватаю устройство. Ричардс оступается, держась за нос, ударяется о стену и падает на задницу. Я ищу на ощупь кнопку, но случайно делаю звук громче. Шикарно. Теперь Глен орет на весь дом, и от его голоса сотрясаются стены.
Черт, черт, черт.
Слышу, как что-то падает на пол. Оглянувшись, вижу перед собой Рори, в ее глазах слезы.
Я наконец нажимаю кнопку «выключить», но уже поздно. Она услышала. Разумеется. Господи. Какой идиот этот Ричардс. Он все испортил.
Рори бежит к входной двери, распахивает ее и уносит ноги.
Я инстинктивно следую за ней, даже не подумав о том, чтобы запереть дверь.
Некоторые склонны излишне драматизировать. Но не Рори. Я знаю, что песня отца действительно выбила ее из колеи.
Когда бегу за ней, вспоминаю прошлое — прошлое, когда я не успел.
Не в этот раз. В этот раз я догоню девушку.
Идет проливной дождь. Рори одета в тоненькую пижаму, босая и, безусловно, заледенела. Мне невыносимо даже думать, что ей хоть как-то не по себе.
«Она не твоя. Она встречается с другим», — напоминаю себе я.
«Но пижона здесь нет». — Дьявол у меня на плече теребит бородку как у Сальвадора Дали.
«К тому же ты с самого начала все равно собирался сделать ее своей». — Ангел разглаживает складки на белой робе и перекидывает ногу через мое второе плечо.
Погодите-ка, разве ангел не должен отговаривать меня от попытки погубить ее отношения?
Мой ангел пожимает плечами: «Если они поженятся, он увезет ее в пластмассовый бездушный пригород и изменит с секретаршей-молодухой прежде, чем Рори исполнится сорок. Я видел такое кино. Ей не понравится финал».
