— И потом, друзья мои, — выступил князь, — как думаем выступать против гангстеров? С голыми руками? Или с газовым пистолетом. Одним на всех? Или с агрегатом нашего папарацци?
— Какой ты агрегат имеешь ввиду? — вылез я.
— Мы лишаем тебя слова, — поспешил Мойша и полностью согласился с предыдущим оратором, задавшего риторические вопросы. — Да, надо вооружаться. До зубов.
И что же? Софочка пожелала владеть пулеметом «Максим»: буду, сказала, как Анка. Будущая экономистка видела себя с американским винчестером М16, господин Могилевский грезил об отечественной базуке «Муха», а я попросил самую мощную пушку, в смысле пистолет, чтобы ка-а-ак жахнуть.
— Все понятно, — улыбнулся Сосо, как врач-психиатр. — Детишки думают, что все это игрушки. Стрельнуть просто, да труп может обзавестись в кустах.
— А ты не пугай, — возмутились все. — Сам-то не боишься?
— Нет.
— Такой бесстрашный, да?
— Опытный, да, — ответил наш товарищ; и на очередной вопрос: откуда такой опыт, дал исчерпывающую информацию — был телохранителем у господина Гамсахурдиа и с боями выходил из окружения, когда его хозяина решили свергнуть по приказу тоталитарной Москвы.
— Ничего себе, кацо, фруктовый бизнес, — восхитился я.
— И фруктовый бизнес тоже, — многозначительно проговорил Сосо. Постараюсь выполнить ваши пожелания, друзья мои, но в пределах моей компетенции, — и ушел, такой таинственный и мужественный. Вместе с Софочкой, защищающей его с тыла.
А мы остались размышлять о дальнейших своих полукриминальных действиях. Итак, нами получены прямые доказательства творческой связи между банковским делом и шоу-бизнесом. Некий общий интерес заставил двух господ провести вечеринку за коктейлем «Тайфун». И вместо того, чтобы делать ставки на зеленом поле игрового стола…
— А если джип подорвали не по приказу шоумена? — задумался Миха Могилевский. — Откуда такая уверенность, Палыч?
— Тогда кто? — удивился я и снова начал доказывать свою теорию возникновения рукотворной огненной стихии у «Подковы»: допустим, господин Берековский имел определенные обязательства перед господином Лиськиным; чтобы их выполнить, он обратился с покорной просьбой к державной особе Д., пытаясь обаять ту букетом роз, однако столь хитроумный ход расстроился по причинам нам неизвестным, и за свою неповоротливость банковскому тузу пришлось платить неустойку.
— Хорошо излагаешь, собака, — заметил Мойша. — А если это стечение обстоятельств?
— Что?
— Все.
— Если бы ты видел, как банкир пихал букет в урну.
— И что это доказывает?
— Ничего не доказывает. Тебе, тупому! — не выдержал я. — А мне доказывает все.
— Что все?
— Я его убью! — заорал я. — И мне за это ничего не будет!
Девушка Саша повисла на моих руках. Кот стрельнул на шкаф, взбив пыльное облачко. А господин Могилевский заметил, что более дилетантского отношения к делу он ещё не встречал.
— Ах, он не встречал, — возмущался я, — так отправляйся в свою Малайзию и делай бизнес на скандинавках, которые наши хохлушки, да-да, и продавай их оптом и в розницу американским морским пехотинцам.
— Ванечка, ты бредишь, — засмеялась Александра.
— Отнюдь, это правда, — был тверд я, как Павлик Морозов перед лицом ЧК.
На такие мои откровения Мойша невозмутимо пожал плечами и ответил, что все наоборот: он выдавал скандинавок за хохлушек и продавал их порциями, как галушки, новому украинскому флоту, прибывшему в Малайзию с дружеским визитом.
— Чего? — вытянулся лицом.
— Ну и раздолбаи вы, мальчики, — отмахнулась Александра, — может, хватит хреновиной заниматься?
— А чем заниматься?
— Я бы сказала, — ответила девушка, — да воспитание не позволяет, — и удалилась прочь; наверно, чтобы не мешать нам лучше думать?
Спору нет, будущая экономистка была права — мы не торопились, хотя какой может быть спех, когда любая оплошность…
Слишком уж высока ставка, чтобы торопиться поставить фишку своей планиды на сукно стола, за которым скалится старушка Смерть и, как крупье, сгребает косой чужие жизни.
— Ты чего, Лопухин? — прервали мое высокопарное видение.
— А что, Миха?
— Будто сидишь на собственных поминках.
Вот именно, промолчал я, если мы и дальше так будем бултыхаться в проруби нашей бесконечной жизни, то подобная малоутешительная перспектива вполне возможна. Мы плетемся за событиями, а не воздействуем на них. Вот в чем ошибка.
— Не пора ли нам принять более активное участие в историческом разделе сладкого пирога. А, дорогой друг?
— Давно пора, — буркнул Могилевский, обидевшийся, должно быть, за мои откровения по поводу прибыльного бизнеса в далекой, теплой и манговой Малайзии.
— А не войти ли нам в клетку с тигром? — предложил я.
— Куда войти?
— В банк. И взять интервью у господина Берековского. По вопросу, скажем, кредитования по программе «Аграрная России». Кажется, есть такая программа?
— Программа есть, а овоща на плечах у тебя, Ванечка, нет.
— Почему?
— В качестве кого будешь выступать? Спецкора журнала «Голубое счастье»?
— А что? Нашему банкиру эта тема близка. И даже очень близка и знакома.
— Не усложняй, — поморщился Могилевский. — У тебя же миллион приятелей во всех СМИ?
— Ба, Ёхан Палыч! — хлопнул себя по лбу, вызвав тем самым депрессивный скок у кота, доверчиво вернувшегося со шкафа под мои ноги. — Конечно же! Есть такой Костька Славич. Наш человек. Правда, малость такой… Пай-мальчик, да мы его отрихтуем.
Найдя записную книжку, похожую на пиццу, оставленную привередой на столе привозного заведения, я кинулся в коридор к телефону. (Сотовый унесла Сашенька, чтобы, очевидно, поговорить с подругами о последних новостях моды.)
У аппарата мирно шепелявила старушка Марфа Максимовна о ценах на пшенку и серебряную форель. Сообщив бабульке, что проценщица Фаина Фуиновна плюнула в её супчик ядовитой слюной, я поимел возможность накрутить диск. И удачно — мой приятель бодрствовал в редакции, как солдат на передовой. Не вдаваясь в подробности, я изложил суть проблемы.
— Можно, конечно, — задумался Костька. — Вопрос в другом: захочет ли оказать нам честь господин Берековский?
— А почему бы и нет? — горячился. — Навешай ему лапшы. Ты умеешь это делать хорошо.
— Что умею делать? — обиделся коллега. — Кто уж лапшу вешает, так это ты, Ванька.
— Речь не об этом, родной. Прости, если, что не так, — повинился. Услади слух гада. Папу попроси…
— Ничего не обещаю…
— Спасибо, родина не забудет твоего подвига.
— Иди ты к черту!
— Пошел, — и радостно кинул трубку, предчувствуя удачу.
И услышал, как на кухне разворачиваются бои местного значения. Не знаем мы, как наше словцо отзовется, не знаем. Плюхнешь этакое на страницах СМИ, а после с изумлением обнаруживаешь, что НАТО подтягивает ядерные войска к границам любимой отчизны. Что такое? А все просто — не понравилось сухопарым генералам, мать их фак ю, что их обозвали мировыми держимордами и жандармами нарождающейся, понимаешь, демократии. Как говорится, правда глаза колет империалистам…
Однако здесь, дома, кажется, я погорячился. Хотел было пойти на кухню, чтобы признаться в лихоимстве перед боевыми старушками, да из своей комнаты появилась Сашенька.
— Вперед, порнограф, — решительно скомандовала.
— Куда это?
— Только без лишних вопросов, Лопухин. Не нервируй меня, раньше времени. Теперь-то прекрасно понимаю твоих бывших жен… Какие несчастные женщины.
— Вот только не это! — вскричал я. — И мне должны перезвонить, черт подери! По нашему, кстати, делу.
— Ваня, не нагружай меня, пожалуйста, — вскинула руки. — У нас встреча встреч. По нашему, кстати, делу.
Тут по кишке коридора тропическим тайфуном провьюжили старушки, активно охайдакивающие друг дружку прочными отечественными чугунными сковородами и скабрезными речами. Больше всех доставалось буржуазной Фаине Фуиновне, как классовому врагу обнищавшего вконец пролетариата.
Александра попыталась вмешаться в коммунальную склоку и, чтобы спасти её от профессионального удара чугунной ракетки, я утащил любимую в свою комнату. А там — Мойша Могилевский скучает с котом. Ба! Родной, ты нам-то и нужен.
— Зачем? — испугался, готовясь к самому худшему.
— Не бойся, — успокоили его, — оставляем дежурить у телефона.
— А вы куда?
— Не загружай меня собой, пожалуйста, — вскинул руки. — Если бы я сам знал, куда нас черт несет!
… Какой русский не любит быстрой езды во время полуденного часа пика на столичных магистралях? Все любят и поэтому стоят в глубоких эшелоннированных пробках, похожих на запор в больном организме.
Чтобы избежать подобной неприятности, мы с Сашей поменялись местами она села за штурвальное колесо «Победы», а я побежал впереди автомобиля. Во всяком случае, так себя ощущал, прыгая на штурвальном переднем месте и прокладывая маршрут между проходных двориков и переулочков.
