… Какой русский не любит быстрой езды во время полуденного часа пика на столичных магистралях? Все любят и поэтому стоят в глубоких эшелоннированных пробках, похожих на запор в больном организме.
Чтобы избежать подобной неприятности, мы с Сашей поменялись местами она села за штурвальное колесо «Победы», а я побежал впереди автомобиля. Во всяком случае, так себя ощущал, прыгая на штурвальном переднем месте и прокладывая маршрут между проходных двориков и переулочков.
Как мы не передавили всех пенсионеров и юных пионеров (бывших), это осталось для меня загадкой. Оказывается, мой любимый город кишел добровольцами, мечтающими найти под рифлеными колесами легкий конец, в смысле, смерть.
Ан нет — мастерство водителя и штурмана оказались на высоте и нам удалось благополучно добраться до бульварного кольца, где, как призналась наконец моя спутница, нас ожидала конфиденциальная встреча.
— С кем? — выказал закономерный интерес.
— С тем, милый, кто владеет информацией по господину банкиру. Ты же этого хотел?
— Всю жизнь мечтал, — признался, — но к чему такая гонка, милая? Почему бы нам не провести встречу вечерком… под сенью прохладных, так сказать, лип.
— Не говори красиво, Лопухин, тебе это не идет, — отрезала любимая. Дело в том, что наш информатор улетает в Париж… через три часа.
— Ах, Париж-Париж, — поцокал с удовольствием, — тоже хочу в Париж.
— Тебе-то зачем, порнограф?
— Чтобы увидеть это пендюха-ха-ханное местечко и умереть.
— Зачем умирать, Ванечка, если можно жить, и жить счастливо.
С таким утверждением трудно было спорить, впрочем, я и не спорил, хотя на мой непросвещенный взгляд: Париж — та же деревня, только выхоленная, как салон мадам Делакруа, и с Эйфелевой башней, похожей, извините, на ажурные женские трусы. Если, конечно, глядеть издали.
— Лопухин, никогда не быть тебе графом, — подвела неутешительный итог Саша.
— А кем мне быть?
— Порнографом, — и, припарковав авто к чугунной ограде бульвара, открыла дверцу. — Нас ждут, товарищ. Будь вежлив. И не хами, если даже очень захочется.
— Могет, ещё побрить щеки? — возмутился. — Что за китайские церемонии?
— Так надо.
— Ибуибу дэ да дао муди!
— Не матерись!
— Дорогая, эта китайская фраза в нашей транскрипции: «Шаг за шагом к намеченной цели!»
— Я тебя предупредила, друг китайского народа, — и показала разводной ключ. — Игры у стеночки закончились, если тебе это не понятно, свободен, была неприятно строга — где ты, моя девочка в грозу?
«По двору бежит теленок. Как он весел. Как он легок. Я прочту его судьбу в белом пятнышке на лбу. Здесь ему дают редиску, свежих листьев два пучка.», — выбирался из машины, декламируя самому себе стихи из раннего себя.
Был полдень, и над городом висела удушливая от бензино-газовых испарений жара. Асфальт плавился, как пластилин в руках ребенка. Сидящие под бульварными пыльными деревьями горожане были похожи на апатичные куклы из некондиционной ваты. В троллейбусах, как в огромных аквариумах, плавали потные и дешевые лица пассажиров, не выражающих никаких чувств, кроме мировой обреченности и безропотности судьбе.
Взмах аристократической ручки отвлек меня от столь глобального мироощущения — Александра уже находилась близ мощного «Мерседеса»; у его открытой дверцы замечался вальяжный человек. Глаза предохранял солнцезащитными очками, олицетворяя собой подлинного реформатора, способного секвестировать головушки соотечественников, коль будет на то Высшее соизволение. Приближаясь к нему, я почувствовал убогость своего допотопного мышления, сирость душевных порывов, ущербность джинсовых потертых шкер и помойной майки.
— Савелло, — мелко усмехнулся, протягивая реформаторскую длань для рукопожатия, как того требовал демократический устав его партии. — Аркадий Аркадьевич. Можно — Аркадий.
Привет, враг народа, — сказал я. (Про себя.) — Можно — Ваня, — и тоже протянул руку.
— Лопухин, — уточнила Александра, наступив мне на ногу, пытавшемуся исправить ударение. — Иван у нас журналист, я говорила. И папарацци.
И снова наступила на ногу, когда я хотел уточнить: порнограф-с. Молодой реформатор, согласно кивнув, мол, знаем-знаем мы это сучье племя, отстреливать их надо, как собак взбесившихся, и сделал учтивый жест в сторону салона. Я нырнул в его прохладу, как будто в деревенский погреб. Невидимый кондиционер трудился во всю славу japan техники. Такого количества технических прибамбасов на один квадратный метр полезной площади я не видел никогда — возникало впечатление, что нахожусь в космическом отсеке и сейчас помимо своей воли отправлюсь к далекой и неизвестной звезде. Мою озадаченность истолковали неверно:
— Здесь прослушки нет, — ухмыльнулся Савелло. — Более того, самое надежное местечко. На планете. Во всех смыслах.
— Как в погребе, — брякнул я. — Хорошо. Вот бы ещё бутылочку пива. Для счастья.
— Ванечка, — с укоризной проговорила Александра.
— Боржоми, — и реформатор открыл потайную дверцу мобильного холодильника.
Я понял, если есть рай на земле, то он находится именно здесь, в этом лимузине. И запотевшая бутылка с минеральной водой из горных источников была тому доказательство. И пластмассовый стаканчик цвета розового фламинго для разового употребления. От которого я отказался, посчитав за глумление над собой, крестьянским сыном.
— Спасибо, — проговорил после того, как восстановил водный баланс организма. — Красиво жить не запретишь, господа. Но как говорится, ближе к телу, — чувствовал себя крепостным мальцом в графской карете для выездов в высший свет, куда угодил по недомыслию.
Господин Савелло открыл папочку и спросил, что меня интересует? Все, был честен я. Значит, ничего, верно заметил мой собеседник. Все, что касается коммерческой деятельности господина Берековского. А как далеко вы, молодой человек, готовы идти? Мы готовы идти до победного конца, твердо заявил я, в смысле финала. Хм, задумался молодой реформатор, ну что ж, покропим вам ваши карты; надеюсь, это пойдет на пользу всему нашему обществу.
— А как я надеюсь, — брякнул под шумный вздох любимой.
Через четверть часа общеобразовательной лекции у меня появилось единственное желание: найти г-на Берековского и удавить голыми руками. Предоставленные документы утверждали, что более омерзительной гадины на свободных просторах нашей замордованной родины трудно сыскать. Банк «Дельта» делал деньги практически из воздуха — здесь и похищение госсредств по поддельным чекам «Россия», здесь и аферы с облигациями внутреннего валютного займа, здесь «игры» с кредитованием.
Основную помощь в деяниях нувориша оказывали высокопоставленные чмо из Министерства финансов. Система выкачивания бюджетного капитала была проста, как советская честная копейка, за которую можно было выпить стакан газводы без сиропа или купить коробку спичек. К примеру, есть такая программа «Дети России». Средства на выполнение этой программы выделяют из госбюджета. И в рамках её должны построить несколько, скажем, интернатов для детей инвалидов. И что делает Минфин и его очень ответственные работники? Элементарно, блядь. Министерство заключает договор с коммерческим банком «Дельта», согласно которому последний кредитует это самое строительство под 40 процентов годовых. Естественно, никакого строительства не ведется. А зачем? Дети подождут, а свои личные и шкурные интересы нет. Короче говоря, «навар» банка составляет всего-ничего — более миллиарда рубликов. И это только по одной программе. А таких подобных с десяток.
— А есть аграрная, что ли, программа? — поинтересовался я.
— Разумеется, — последовал утвердительный ответ. — И суммы там на порядок выше. А что такое?
— Нет, это так, — отмахнулся, дивясь своей прозорливости. — Во гниды!..
— Это все эмоции, Лопухин, — осклабился реформатор. — Там так не играют, молодой человек.
— А как? На шкуре народной заместо барабана?
— По барабану и палочки, — засмеялся Савелло.
Я вздрагиваю — черт, где эту фразу уже слышал? Или сам произносил? Пить меньше надо боржоми, а то чувствую, что ситуация выходит из-под контроля. И я не знаю, что делать?
— И что делать? — откровенно спрашиваю. — Что я, Ванёк, могу сделать, если сама держава не в состоянии себя оборонить?
— Может держава себя защищать, может, — проговаривает с улыбкой мой собеседник, — но не хочет.
— Почему?
— Высокая политика, — поднимает указательный палец. — Вам как откровенно, господин журналист? Или в форме завуалированной?
— Лучше первое. Люблю правду, какая бы она голая ни была.
И что же услышал? Банальная, надо сказать, истина. Что оптимальное средство управлением государством — это голод. На сытый желудок заводятся опасные для власти мысли и желания, а так — все жизненные силы народонаселения уходит на добычу пропитания и выживания в условиях как бы новой формации. Самое гениальное изобретение последних лет несвоевременная выплата зарплаты. Рассудительные головы, находящиеся при рычагах финансовых потоков, нашли самый элементарный и эффективный способ обогащения власти придержащей, посчитав, что народец у нас продувной и терпеливый — как-нибудь перебьется с хлеба на воду. И расчет оказался верным. Народ живет почти как при коммунизме: деньги отменили, а в магазинах все есть.
