С моей стороны я лишь хочу сказать, что Дж. М. У. Тернер был самым скупым и злобным человеком, какого я только встречал. Он мне до сих пор снится, и я просыпаюсь, благодаря Бога за то, что Тернер больше ничем не может повредить мне или моей семье.
Искренне Ваш
Джон Фэррант
XXI
Мисс Мэри Энн Флетчер — Мэриан Халкомб Сэндикомб-Лодж, Твикенхэм 1 октября 185…
Дорогая мисс Халкомб!
Я с удовольствием приму у себя Вас и Вашего брата в любое утро, которое Вам будет удобно. Однако должна предупредить на случай, если Вы, как большинство посетителей, считаете, что это большая вилла, которая может занять Вас на день: Сэндикомб-Лодж — это маленький дом, и для осмотра его Вам хватит получаса.
Однако я верю (впрочем, Вы можете считать, что я пристрастна), что он стоит путешествия; это очаровательный курьез, и он является интересным проявлением творческой мысли Тернера и его необычного образа жизни.
Искренне Ваша
Мэри Энн Флетчер
XXII
Уолтер Хартрайт — Лоре Хартрайт Бромптон-гроув 2 октября 185… Суббота
Дорогая Лора!
Твое странное письмо прибыло с утренней почтой. Глупышка! Как ты можешь даже думать, а тем более писать такое? Неужели ты на самом деле считаешь, будто мне наша разлука дается легче, чем тебе (у тебя хотя бы есть для компании маленький Уолтер и Флорри)? Или что я соглашусь продлить ее хоть на час без необходимости?
Мне грустно слышать, что наши дети спрашивают: «Папа нас забыл? Он нас больше не любит?» — это было бы грустно любому отцу. Но в тысячу раз сильнее меня ранят твои слова, что не знаешь, как им отвечать. Боже мой! Разве твое сердце не отвечает за тебя: «Конечно, любит, дорогие мои; он думает о вас и скучает по вам каждую минуту каждого дня, но он занят важным делом, которое однажды заставит вас им гордиться!» Или ты так дурно обо мне думаешь, что сама не веришь в это, а полагаешь, что меня не волнуют дом и семья, что я задерживаюсь в Лондоне, как пустой и бесполезный светский человек, просто чтобы потакать своим капризам?
Ты говоришь, что мои письма больше не похожи на письма твоего дорогого Уолтера; что, хотя они обращены к тебе, они звучат так, будто на самом деле я пишу их кому-то другому. Дорогая, разве я тебе не объяснял? У меня нет времени и писать тебе, и вести дневник (если бы я так делал, я бы сидел за столом сутками, и мое возвращение откладывалось бы бесконечно), и поэтому мне приходится в письмах фиксировать все мои мысли и впечатления. Так что ты права: другие люди (если Бог даст) когда-нибудь прочтут эти мои слова, — но неужели ты предпочтешь, чтобы я просто заносил их в дневник и тем самым исключил тебя, спутницу моей жизни, из самой сути своего дела?
Будущая книга — позволь мне сказать это прямо, хоть я и не думал, что это понадобится, — очень дорога моему сердцу. Я думаю, что с ее помощью смогу сказать нечто ценное о жизни великого художника и о самой природе искусства. Но если я сделаю, как ты просишь, и прямо сейчас вернусь в Лиммеридж, то все мои усилия (и трудности, которые мы оба пережили) будут напрасны; мне еще предстоит открыть много дверей, заглянуть во многие углы, задать множество вопросов, прежде чем я смогу с уверенностью вынести суждение об этом неуловимом человеке и его работе. Так что я не стану больше обманывать тебя (как я невольно делал раньше), заверяя, что я вернусь домой через столько-то недель.
Я приеду, когда сделаю то, что должен сделать; а это — поверь мне — случится так быстро, как я только смогу.
Как всегда с любовью к тебе, целую детей.
Уолтер
XXIII
Из записной книжки Мэриан Халкомб Сэндикомб-Лодж, Твикенхэм 5 октября 185…
Дом аккуратный, простой, четкой геометрической формы.
Беленые стены, низкая черепичная крыша.
Такой маленький, что сначала принимаешь его за домик сторожа — ждешь, что рядом появятся ворота, подъездная дорога и дом великого человека.
Только внутри видно, что это классическая вилла в миниатюре, в другом масштабе, чем соседние современные дома. (Были ли они там при Тернере?)
Даже в пасмурный день первое впечатление от него, как от картин Тернера: свет.
Крошечный вестибюль — потолок со сводом — простые украшения — вход в элегантный кукольный домик.
Слева изогнутая лестница, освещенная овальным окном в потолке, ведет к двум спальням.
За вестибюлем поперечный коридор: в одном конце столовая, в другом — библиотека; посередине студия Тернера с огромным окном, выходящим в сад. Свет! Свет! Свет!
Мисс Флетчер открыла дверь сама. Лет 40 — высокая, бледная, встревоженное лицо, довольно близко посаженные глаза. Хрупкая, дрожит, будто от холода. Посидела с ней, пока Уолтер вышел зарисовать дом и сад.
Полуинвалид — развлекается, выясняя «все, что можно, о Тернере и его странном образе жизни здесь». Думает, что он был «забавный человечек» (опять это слово — «забавный»).
Тернер переехал сюда в 1813-м.
Почему Туикенхэм? Воздух. Свет. Вид на дом сэра Дж. Рейнолдса — и поэта Джеймса Томсона.
Солус — Солис.
Скворушка.
«Билли».
«Отец» или «Папаша» смотрел за домом.
Еще и галерея. (Странно!)
Огородник — тележка — джин.
Уехал в 1826-м.
Дом продан мистеру Форду — продан отцу мисс Фле…
Из дневника Мэриан Халкомб 5 октября 185…
Я сижу здесь уже час, а написала только «5 октября» — и скоро мне придется зачеркнуть это, потому что, глядя на часы, я вижу, что осталось всего десять минут до шестого октября. Уолтер рассчитывает получить от меня отчет о сегодняшних событиях, а я могу ему предоставить только свои заметки.
Но стоит мне начать писать для себя, а не для него, как слова сами приходят. Почему? Неужели он смущает меня? Неужели я больше ему не доверяю?
Я определенно озадачена и даже смущена его сегодняшним поведением. Он был так сдержан, так занят своими мыслями, что целыми минутами ничего не говорил, а вел себя так, будто он один, — открывал кладовые или отодвигал ставни на окнах без всяких вопросов или замечаний. Мисс Флетчер его небрежное поведение не столько обижало, сколько изумляло; считая, возможно, что для лондонского общества это вполне нормально, она глядела на него с открытым ртом, будто ребенок, удивленный странностями взрослого мира, но стремящийся узнать его секреты. Только один раз она попыталась заговорить с ним, когда он зарисовывал камин в столовой, а она воскликнула с восхищением:
— О! Хотела бы я так рисовать! Как вам повезло, что вам улыбнулась муза не только литературы, но и изобразительного искусства!
На что Уолтер сразу не ответил (наверняка скромное: «Боюсь, вы преувеличиваете мои таланты», или вежливое: «Наверняка у вас есть свои дарования, мисс Флетчер» — ничего бы ему не стоили), а просто посмотрел в сторону с легкой улыбкой, которая будто говорила: «Да, вы правы, я человек другого сорта, а вы настолько ничтожны, что ни к чему даже тратить силы на то, чтобы это отрицать». Бедная женщина могла только смотреть на него и глотать воздух, будто выброшенная из воды рыба, пока наконец, не в силах больше выносить унижение, она не обратилась растерянно снова ко мне:
— Мисс Халкомб?
— Да, вы правы, — ответила я.
Я подумывала, не добавить ли: «Странно, что муза хороших манер совсем его оставила», — когда Уолтер меня опередил.
— Если вы не против, я выйду на улицу, — сказал он внезапно.
Мне хотелось пойти с ним, но я решила остаться и поговорить с мисс Флетчер — отчасти чтобы показать ему, как я сердита, а отчасти из симпатии к ней.
— Простите моего брата, если он кажется рассеянным, — сказала я, когда он ушел. — Он очень увлекся своей книгой.
— О да, я понимаю!
— Тернер оказался непростым героем.
— Да-да, — сказала она грустно, будто, живя в доме Тернера, каким-то образом отвечала за его странности. — Но ведь такова, наверное, привилегия гения? Быть не таким, как все?
— Как думаете, он бы вам понравился?
— Кто, Тернер? — переспросила она удивленно (я и рассчитывала на ее удивление; только переключив ее на другую тему, я могла избежать неоригинальной лекции об артистическом темпераменте). — Я, право, не знаю. — Она серьезно задумалась на минуту-другую. — Это зависит от обстоятельств, думаю. Солус или Солис.
— Прошу прощения?
— Я не знаю, почему он потом сменил название на Сэндикомб-Лодж, но, когда он впервые приехал сюда, он назвал это место «Солус»…
— «Одинокий», — сказала я.
Она кивнула.
— Но мой брат думает, что он имел в виду «солис» — «солнечный». Понимаете, он почти не учился в школе и не знал латыни, так что ошибиться ему было легко.
